Эйнар опустил голову еще ниже.

— Ну а ты думаешь, почему победил ее именно я? — глухо проворчал он.

Смерть сдавленно хихикнула, приложив ладошку ко рту. Обнаглевший Гизур, громко скомандовав заведенной публике «еще раз», по новой завел ей на радость самый сочный, кульминационный куплет. Эйнар практически лег на стол, закрывая ладонями уши и тяжело колотясь о столешницу лбом. Он не то чтобы злился — ему просто было обидно. Безмозглый скальд, у которого в башке только бабочки, радуга, солнышко, зеленая травка и перманентно влюбленные распрекрасные девицы, пахнущие цветочками, физически не способен понять, что бременем девственности просто так никто не страдает.

Гизур внезапно оборвал песню и картинно вскочил, раскланиваясь ликующей публике, не поскупившейся на обильные овации, свист и аплодисменты под слаженный топот ног. Эйнар приподнял голову, мстительно впившись глазами в надувшегося от всеобщего признания и вмиг завоеванной любви скальда, но вдруг насторожился, заметив под одним из столов по левую руку от себя какое-то подозрительное движение. Он приподнял голову еще выше, сощурил глаза. Смерть, печально смотревшая на юношу, почувствовала настороженность брата, проследила за его взглядом и тоже заметила движение под тем же столом, за которым сидели в обнимку двое селян, синхронно качаясь и размахивая из стороны в сторону высоко поднятыми кружками, и по инерции веселья продолжали нескладно распевать слова любимой песни.

Эйнар зло проворчал сквозь зубы и стал медленно подниматься. Смерть, угадав его намерения, жестко схватила его за левое запястье в попытке задержать. Эйнар с силой дернул рукой, вырываясь из мертвой хватки Смерти, обжег сестру неприязненным взглядом, со скрипом сдвинул скамью ногой и вышел из-за стола. Девушка проводила его искренне печальным взглядом и сокрушенно вздохнула.

И тут один из селян, сидевших за столом с подозрительным движением, подскочил, болезненно морщась, сбился с ритма раскачиваний, с возмущением и злостью поглядел на растерявшегося соседа и от души отдавил ему пяткой ногу.

— Ты че творишь, морда овечья?

— А ты че, глаз рыбий?

— Ты мне ногу отдавил!

— Это ты мне!

— Глядь, куда копыта ставишь!

— А ежели я тебе глаз твой натяну?

— Рискни рогами!

Пострадавший двинул обидчику по уху. Обидчик ответил подзатыльником. Пострадавший сильно толкнул обидчика. Обидчик удержался, схватив пострадавшего за рубаху на груди, подтянул к нему, размахнул кружкой. Пострадавший хлестнул его по руке, сам занес кружку для удара, но получил звонкую затрещину. Он подскочил, намереваясь броситься на обидчика с кулаками, но вдруг на его плечо легла тяжелая рука. Селян вздрогнул, увидел, чья это рука, и задрожал уже всем телом.

Эйнар наградил его хмурым взглядом, с нажимом усадил селянина на лавку, отчего того заметно перекосило и он из страха машинально обхватил недавнего врага, который перепугался не меньше. А затем Эйнар оперся одной рукой о край стола, наклонился, запустил другую под стол, схватил что-то упирающееся и вытащил за ухо обалдевшего мальчишку.

Это был тощий, нескладный, угловатый подросток лет тринадцати с крайне неприятным лицом типичного хулигана, который считает вредные привычки, вызывающее поведение и издевательства над детьми, слабыми сверстниками или беспомощными стариками единственным способом самоутверждения, а дергать девушек за косу — идеальным средством завоевания популярности среди них и отличным знаком внимания. Одет подросток был во что-то, что по идее являлось доспехом, но четкому описанию не поддавалось. Это было нечто черное, кожаное, с нагромождением шипов, заклепок и стальных пластин на всех доступных местах и скрепленное между собой кольчужной сеткой. Видимо, по мнению того, кто произвел это на свет, оно должно было выглядеть задиристо, боевито и мужественно. Про его одежду, видимо, считали так же.

— Ааааай! — пронзительно взвизгнул мальчишка, колотя Эйнара по каменному запястью, извиваясь и норовя пнуть его под колено. — Пусти! Пусти меня, козел вонючий! — остервенело заверещал он с той бешеной ненавистью и злобой, на которую способны только подростки. — Пусти, смертный, или уничтожу! Сотру тебя и весь твой вонючий род!

— Да ну?

Мальчишка на миг смолк и успокоился, узнал Эйнара, взвизгнул от ужаса и завертелся с еще большим остервенением. Из-за количества хаотичных попыток пнуть Сына Войны одна из них рано или поздно должна была найти цель. И ей это удалось. Эйнар поморщился, сверкнув глазами, и, не произнося ни слова, не тратясь на решение трудной моральной дилеммы, не испытывая ни малейших угрызений совести, отвесил подростку такую смачную оплеуху свободной рукой, что мальчишка рухнул и растянулся по полу. Эйнар широко улыбнулся, чувствуя неимоверное облегчение. Соседи по лавке с тревогой посмотрели на него, потом растерянно переглянулись, совершенно, не понимая, с чего вдруг началась их ссора. Ну да, назвать одного овечьей мордой, а другого рыбьим глазом — дело обычное и привычное, но бить друг другу морду…

Мальчишка пробыл в состоянии глубокого потрясения недолго. Вскочил как ни в чем не бывало, рванул к дверям, но Эйнар ловко схватил его за шиворот нелепого наряда и подтянул к себе, как собачонку, а потом потащил волоком через всю корчму. Подросток вился ужом, скреб каблуками странных сапог пол, засовывал пальцы в щели между половицами и впился в одну из них до того крепко, что Эйнару пришлось вырывать его вместе с доской. А потом схватил за основание стола, и Сын Войны со скрипом, под вскрики изумления, возмущения и непонимания протащил стол за собой, пока не остановился и не дал мальчишке хорошего подзатыльника. И, конечно, подросток ни на секунду не прекращал верещать и ругаться. Ругаться так, что тот, кто пил, с отвращением выплюнул брагу, осознав, что она скисла и стухла еще лет десять назад. И, конечно, кроме Эйнара и обалдевшего Гизура, с раскрытым ртом проводившего взглядом тяжело ступающего героя, его никто не слышал и не видел.

Публика, толпившаяся возле двери, предусмотрительно и поспешно расступилась перед Сыном Войны, но все-таки недостаточно быстро для цепких ручонок подростка, которыми он умудрился спустить с нерасторопного селянина штаны. Раздался обидный смех, который не предвещал ничего хорошего, но Эйнар не обратил на это внимания. Он широко размахнулся и с небольшим усилием вышвырнул подростка с порога корчмы на улицу, а потом захлопнул за собой дверь и вышел во двор, по которому мальчишка прокатился кубарем и сел под плетнем, держась за кружащуюся голову.

— Ну, — сказал Эйнар, отряхнув ладони и упершись в бока, — кто у меня тут? Ага, так это ж никак мой любимый племянник. Как там тебя? Младшенький вроде, да?

— Не смей меня так называть, смертный! — злобно прошипел подросток, потирая пунцовое, оттянутое Эйнаром ухо. — Я — Баратти! Сын Баратана Отец…

— Э нет, Младшенький, — погрозил пальцем Сын Войны. — Ты мне тут не ври, Отцом тебя никто не называл. Ты просто шкодливый мелкий божок, зачинщик пьяных драк и потасовок. Не дорос ты еще, чтоб тебя Отцом величали.

Мальчишка взглянул на Сына Войны с ненавистью загнанного в угол хорька.

— Но я-то настоящий бог, рожденный богами Хаттфъяля! — мстительно, гадливо заулыбался Баратти. — А ты, дяденька, всего-то смертный, дедов ублюдок, жалкий полукровка!

В глазах Эйнара заиграл огонь, но тут же угас.

— Язык у тебя длинный, — отметил он.

— У меня много чего длинного! — дерзко вскинулся Баратти, демонстративно тронув себя за пах.

— Ага, и развит не по годам. Весь в папу. Гордится тобой папа, а?

— Гордится! — сплюнул бог. — Не то, что твой, дядя. Твой тебя ненавидит! Все ходит и ноет, мол, жаль, не задушил тебя, пока ты мамкину сиську сосал! Тогда б, говорит, не пришлось позорить Хаттфъяль и ублюдка с Сыновьями рядом ставить!

— Где ж ты слов таких набрался, Младшенький? — задумчиво оглаживая бороду, спросил Эйнар. — Точно не от папы. Братец мой, конечно, не ругается, он так просто разговаривает. А как еще? Он за битвами следит, а битвы, знаешь ли, это тебе не священные рощи бабки Мудрости. Но дома — нет, ни полслова себе не позволяет, а то быстро мамочка твоя его сковородкой образумит. И тебя образумит, если узнает, с какими дружками сыночек водится. Небось, в Диммхейм бегаешь? Или того хуже, на Ильд-Йорд? С великанами дружбу завел? — грозно повысил голос Эйнар.