Напротив, за пределами советского пропагандистского проекта мускулатура, открытая взгляду, была эротизирована. Американские исследователи рабочего класса полагают, что в буржуазном обществе демонстрация мускульной силы не свидетельствует об эмансипации тех, кто работает физически, а говорит, скорее, о разрыве между мужчинами рабочего и среднего классов. Полуобнажённые тела, сгибающие мышцы, на индустриальных плакатах и в городской скульптуре свидетельствуют о подчинённом положении, в то время как распространившийся в XIX в. дорогой мужской костюм перестаёт обтягивать тело и позволяет его обладателю маскировать телесные несовершенства и неспособность реализовать идеальные мышечные пропорции540.
540 Baron A. Masculinity, the Embodied Male Worker, and the Historian’s Gaze // International Labor and Working-Class History. 2006. Vol. 69 (01). P. 143–160.
Кроме того, начиная с самых первых изображений в советской пропаганде, современный промышленный труд перестаёт кодироваться только как мужская практика. Именно на «красных» плакатах формируется новая идентичность женщины-работницы (илл. 12). Изобразительный канон мужского рабочего тела дополняется каноническими для советской идеологии телесными характеристиками женщины-работницы.
Одежда, обувь, головной убор
Иконографические характеристики образа рабочего в послереволюционных пропагандистских текстах выполняли важнейшую функцию витализации нового героя. Особенно тщательно этот образ разрабатывался художниками, вставшими на сторону советской власти, поскольку «пролетариат» стал опорным экзистенциалом советской культуры541. То есть изображения периода Гражданской войны призваны были натренировать взгляд российской публики видеть в политических текстах протагонистов и антагонистов.
541 Глебкин В. В. Ритуал в советской культуре. М.: Янус-К, 1998. С. 75.
Правильное узнавание рабочего на «красных» и «белых» репрезентациях достигается шаблонизацией в изображении элементов пролетарского гардероба. Рабочий как персонаж политической пропаганды — это тот, у кого на ногах чаще всего надеты сапоги, реже — ботинки, но никогда — лапти; если есть головной убор, то это картуз (то есть неформенная фуражка); частым атрибутом являлся фартук, который невозможно встретить на изображениях крестьянина и который сигнализировал не просто о рабочем, но о популярном советском образе кузнеца (илл. 52). Рубашку и жилет можно назвать «маркерами второго порядка» в иконографии рабочего, поскольку подпоясанная косоворотка встречается и у «плакатного» крестьянина (как на плакате Н. Кочергина «1-ое Мая 1920 года. Через обломки капитализма к всемирному братству трудящихся!» М., 1920), а жилет часто был атрибутом образа кулака, но встречался и на рабочих. Менее всего стандартизировано изображение штанов/брюк. Хотя совершенно невозможны на рабочем штаны в вертикальную полоску, шившиеся из домотканой материи и служившие исключительно узнаванию крестьянина (например, такие крестьянские штаны мы видим у героев, идущих в бой, на плакате Д. С. Моора «Царские полки и Красная армия» (М., 1919; илл. 20)).
Насколько близки созданные художниками атрибуты одежды и обуви живописного рабочего рабочему реальному? Историки костюма пишут, «что рабочие, как выходцы из крестьян, сохраняли во внешнем облике некоторые черты своего происхождения. Так, большинство из них, исключая высококвалифицированных рабочих, заправляли брюки в сапоги, под пиджак надевали косоворотку, носили картузы, отращивали бороды, а волосы стригли „в скобку“. Всё вышеперечисленное роднило их с крестьянами. Но по мере увеличения продолжительности городской жизни облик рабочего всё более урбанизировался, не допуская проникновения элементов сельской жизни. Например, рабочие не носили шапки-ушанки, которые считались крестьянским головным убором; ушанки заменялись на более приличествующие городским жителям кепки, фуражки и фетровые шляпы, часто после первой же зарплаты»542. Резюмируется типичное в облике рабочего начала XX в.: «Одежда рабочих, ремесленников и мастеровых состояла из рубахи, жилета, куртки или поддёвки, штанов, картуза и сапог»543.
542 Шапиро Б. Л. Внешний облик рабочих в России периода индустриальной модернизации (вторая половина XIX — начало XX в.) // Научно-технические ведомости СПбГПУ. Гуманитарные и общественные науки. 2013. № 3 (179). С. 118–123.
543 Орленко Л. В. История одежды, текстиля и моды: научно-познавательное издание. М.: Изд-во «Триумф», 2014. С. 406.
Визуальное воплощение рабочего «схватывало» атрибуты реального костюма, но «техника создания героя» строилась на абсолютизации некоторых параметров внешнего вида, доведении их до тиражируемого шаблона. В отношении одежды и обуви шаблонизации подверглись, прежде всего, головной убор (кепка), обувь (сапоги и ботинки) и рабочий фартук. Символика одежды играла важную роль в идентификации рабочего. Советские художники в первые послереволюционные годы были увлечены разработкой костюма для «нового человека», идеалом которого стал человек труда. . В создании массовой одежды для рабочих воплотилась идея художников-конструктивистов о стирании грани между жизнью и искусством и поэтизации утилитарных процессов.
Орудия труда и фон
Плакаты с изображением рабочих включают также некоторый устойчивый набор сопутствующих элементов, за которыми закрепился статус пролетарской символики. Центральными элементами, формирующими образ рабочего, являлись орудия труда, среди которых лидирующим символом стал молот (илл. 35). О том, что кузнец с молотом в руках служил метафорой для преобразующей миссии советской власти, написано немало544. Но и на «белых» плакатах встречается рабочий с молотом (например, вышеупомянутый плакат В. П. Загороднюка «Дружно за общее дело!» (илл. 47), цитирующий речь Деникина). В продолжение обсуждения причин такой активной и повсеместной канонизации плакатного молота ещё раз сошлюсь на идеи исследователя советской культуры А. А. Глебкина, подчёркивающего необходимость перевода языка политики на язык повседневности для масс рабочих и крестьян, вовлечённых в послереволюционный гражданский дискурс545. «Пролетариат», «классовая борьба», «социальный прогресс», «процесс производства» и т. д. — целый ряд абстрактных понятий возможно внести в жизненный мир далёкого от социальной теории человека, использовав изображение кузнеца, ударяющего или нет молотом по наковальне (илл. 41).
544 Боннелл В. Иконография рабочего...
545 Глебкин В. В. Ритуал в советской культуре. М.: Янус-К, 1998. С. 102–103.
Производственные артефакты, помогающие правильно узнавать рабочего, были важным фоном для фигур первого плана. Начиная с ранней советской пропаганды, художники использовали шаблонизированный индустриальный пейзаж, где ключевым символом стали дымящиеся заводские трубы (Д. С. Моор «Товарищи / Винтовкой и молотом отпразднуем Красный Октябрь». М., 1920; Н. Н. Когоут «Оружием мы добили врага / Трудом мы добудем хлеб / Все за работу, товарищи!». М., 1920; илл. 45). Помимо функции правильного распознавания героев пропаганды (илл. 39), изображения труб, колёс, паровозов, станков участвовали в процессе самоидентификации многих колеблющихся, дезориентированных социальными изменениями людей (илл. 19), в каком-то смысле делая их гражданами республики труда.
Сознание человека эпохи модерна доверяло чувственному опыту, где зрение играло первостепенную роль, поэтому информационные усилия воюющих сторон концентрировались на понятных и узнаваемых образах. Иконографические характеристики образа рабочего — внешний вид и орудия труда — шаблонизировались и становились клише. Появляется минималистски выраженный трафаретный рабочий — красная фигура, как в московских Окнах РОСТА, или синтетический рисунок-слово В. Лебедева — понятные тренированному взгляду.
О. В. Сергеева
РЕБЁНОК
Социальные катастрофы начала XX в. в России — Первая мировая война, Великая российская революция, последовавшая за ней Гражданская война — «как и любые социальные катаклизмы, наиболее сильно ударили по самой социально незащищённой категории населения — детям»546. В годы гражданского противостояния масштабы сиротства и беспризорничества547, количество голодающих детей, страшные показатели детской смертности, не говоря уже о детской преступности, поставили перед властью острейшие вопросы по выработке стратегий исправления бедственного положения детей в России. Критический вопрос выживания детей в ходе Гражданской войны требовал срочного обеспечения продовольствием, одеждой, медицинской помощью. К 1920 г. отчаянная ситуация голода повлекла за собой высокий уровень детской смертности. В 1921 г. при ВЦИК была создана Чрезвычайная комиссия по улучшению жизни детей (Деткомиссия). Однако усилия органов защиты детей в условиях повсеместного кризиса не могли обеспечить необходимые меры поддержки, и действительные достижения были далеки от желаемых и декларируемых. Объёмы реального продовольственного обеспечения в разгар голода были скуднее, чем представлялось официально548. Передача детей в детские учреждения закрытого типа под опеку и патронирование, направленная на решение проблемы детских беспризорности и преступности, оставляла под вопросом действительное улучшение качества жизни детей. Как пишет Т. М. Смирнова: «нельзя забывать, что работа по созданию системы органов охраны и защиты детства была начата в крайне тяжёлых условиях послевоенной разрухи, разрушения всей инфраструктуры системы охраны детства, экономического кризиса, социальной и политической нестабильности, при отсутствии опыта, средств, кадров. Объективные трудности усугублялись равнодушием к проблемам детских учреждений, проявляемым многими представителями власти, злоупотреблениями в самих детских учреждениях (жестокое обращение с воспитанниками, массовые хищения), бюрократизмом, халатностью»549.
