Наше исследование работает не только на поддержание исторической памяти о Гражданской войне в России, но и предлагает социокультурный анализ истоков и способов воплощения популярных пропагандистских образов. Социология рассматривает визуальные репрезентации как одно из средств целенаправленного конструирования и мобилизации социальной группы. Гражданские установки в ситуации первых лет становления советского государства являлись мишенью воздействия различных политических сил. Противоборствующие стороны использовали разные идеи и темы для поддержания групповой идентичности, при этом содержательные акценты визуальных образов изменялись во времени в связи с динамикой социально-политической ситуации. Образ является конструктом, и это означает, что его можно попытаться деконструировать, «расшифровать» стоящую за ним идею. Чтобы избежать предельного субъективизма оценок и интерпретаций, можно работать не с единичным и уникальным в образе, а с определением в нём типичного, наиболее часто встречающегося — то есть стремиться выявить элементы визуального стереотипа и клише.
Прежде чем говорить об отражении события в визуальной пропаганде, необходимо определить его временные рамки. Однако для Гражданской войны в России этот вопрос не решается однозначно. Некоторые историки датируют её начало осенью 1917 г., а точнее — приходом большевиков к власти. Другие говорят о том, что разгон Учредительного собрания в январе 1918 г. был поворотной точкой, после которой мирное развитие событий было уже невозможно, а некоторые отмечают, что такой точкой являлось Корниловское выступление августа 1917 г. Многие историки считают началом Гражданской войны май 1918 г. — восстание чехословацкого корпуса и связанные с ним активные боевые действия. Существует точка зрения, согласно которой следует говорить не об одной, а о нескольких гражданских войнах, локализованных на территории России в период с 1916 по 1926 гг. Таким образом, историки придерживаются разных позиций, а как в этой ситуации быть нам?
Наверное, не будет большим преувеличением сказать, что точка отсчёта гражданского противостояния определяется исследователями в зависимости от того, какие стороны рассматриваются в качестве его участников, а также какой масштаб этого противостояния достоин того, чтобы называться войной. Если рассматривать Гражданскую войну в России как конфликт только лишь двух сторон — «белых» и «красных», — то до того момента, как оформилась противостоящая «красным» сила, говорить о её начале бессмысленно. Но если принять во внимание, что попытки консолидировать сопротивление большевикам наблюдались с начала 1918 г. и на протяжении всей весны, а главное — что за понятиями «красные» и «белые» стоят столь разнообразные по своим интересам и политическим ориентациям социальные группы, иногда объединяемые историками лишь условно на основании общности врага, то тогда период начала войны можно датировать иначе.
Выбранный нами объект исследования — визуальная пропаганда периода Гражданской войны — накладывает ограничения на стремление объективно проанализировать это событие. Понятно, что часть документов была утрачена, и многие из них — в ходе самой Гражданской войны, но речь даже не об этом. Мы анализируем только те документы, которые работали в качестве пропаганды, а значит — были изданы и распространялись. Для издания необходимы существенные ресурсы; это значит, что озвучить и визуализировать свою точку зрения, свои мнения, требования, настроения, иными словами, представить себя вербально и визуально могли далеко не все стороны конфликта. Получается, мы вольно или невольно исключаем из нашего анализа тех, кто не работал над распространением своих идей посредством визуальной пропаганды. И это, безусловно, потеря части знания, потому как за границей нашего внимания остаются люди, оставшиеся в визуальном плане «безмолвными». С другой стороны, тот факт, что мы анализируем артефакты визуальной пропаганды, вынуждает нас смириться с распространённым представлением о двух основных сторонах конфликта в Гражданской войне: о «белых» и «красных» — поскольку именно документы, созданные этими противоборствующими группами, предстают перед нашими глазами сегодня.
Распространённым подходом к анализу пропаганды того или иного периода является временнáя привязка к нему: согласно этой логике изучение визуальных документов периода Гражданской войны в России предполагает рассмотрение репрезентаций, циркулировавших непосредственно в военное время. Однако такой подход не всегда продуктивен, ведь формирование визуальных клише не происходит одномоментно и не исчезает по щелчку пальцев: мы можем наблюдать вариации одного и того же образа через десятилетия, равно как и найти истоки образа в документах, созданных задолго до изучаемого периода. Соответственно, нам видится, что взгляд на проблему периодизации должен быть несколько иным. Образы пропаганды, использовавшиеся во время Гражданской войны, имели свою историю: она должна быть обнаружена. Безусловно, небезынтересна и дальнейшая судьба распространённого визуального клише, однако данный аспект выходит за границы предмета нашего исследования. Таким образом, принимая во внимание проблему исторического времени существования и функционирования визуального образа, мы решили уделять внимание описанию предыстории вошедших в словарь репрезентаций, но не ограничились этим.
Важным моментом в определении временных рамок нашего исследования явилась идея захватить время, непосредственно предшествовавшее началу гражданского противостояния — то есть месяцы «сползания» страны к Гражданской войне. Представляется, что именно этот период ценен с точки зрения анализа динамики образа, в некоторых случаях — с точки зрения формирования визуального клише. Таким образом, условной точкой отсчёта в нашем анализе является лето 1917 г. Почему?
Ожидание открытого гражданского противостояния, а также страхи, с этим связанные, могут быть зафиксированы в визуальных документах с первого летнего месяца 1917 г. Первым предвестником, вероятно, следует считать образ Анархии, появившийся в июне 1917-го на обложках сразу нескольких сатирических журналов. Так, в 19-м выпуске «Нового Сатирикона» Анархия предстаёт в виде страшной гигантской костлявой фигуры красного цвета, пробирающейся мимо городских зданий с дубиной в руке. Показательно композиционное сходство и впечатление, вызываемое этой фигурой, нарисованной русским живописцем Николаем Ремизовым (Ре-Ми), с образом Смерти с кустодиевской работы 1905 г. «Вступление», посвящённой Кровавому воскресенью. Репрезентация Анархии как человека-великана с пистолетом, представленная на обложке 24-го номера «Стрекозы», более конкретна: наличием широкополой шляпы и плаща отсылает к разбойникам, а также большевикам, которых в тот период визуализировали схожим образом. Наконец, хочется упомянуть карикатуру «Враг народа», появившуюся также в июне на обложке 9-го номера журнала «Барабан» и изображавшую Ленина в виде ангела анархии, летящего по небу и разбрасывающего мины, при этом подпись к карикатуре гласила: «По небу полуночи Ленин летел и песню анархии пел».
Постепенно, с июля 1917 г., периодическая печать накапливает изображения физического насилия человека над человеком, что достигает апогея к ноябрю этого же года. Важно отметить, что речь не идёт о репрезентации насилия по отношению к врагу, которого было предписано уничтожать на полях сражений Первой мировой войны. Речь о визуализации жертв разбойных нападений и грабежей, вооружённого разгона демонстраций и т. п. Обычным делом становятся изображения избитых и убитых, трупов на виселице, крови, не говоря уже о репрезентации символического насилия, объектом которого часто выступает образ России. Всплеск подобных изображений появился после печально известных событий 3–5 июля. А в ноябре 1917 г. сатирический журнал «Барабан» в 26-м номере публикует миниатюру под названием «Новый фронт»:
«— Вот пишут — были бои под Гатчиной и под Пулковом... это какой же фронт? Русско-австрийский?
