На фоне преобладания в советских агитационных материалах изображений польского пана и, реже, польского военного, в качестве основных врагов России выделяется плакат «Z drogi» («С дороги». Киев: Miesiąc Pazdziernik, 1920). По польской надписи можно сделать вывод о его основной целевой аудитории. На плакате изображена конная схватка двух военных: красноармеец, которого легко узнать по будёновке со звездой, пронзает тело своего противника копьём, в результате чего тот начинает выпадать из седла: «Красноармеец олицетворяет Красную армию и Россию, захватчик — традиционную в военном отношении Польшу. Копья в те времена продолжали находиться на вооружении польской кавалерии»499. Любопытно, что здесь отсутствуют образы поляков, типичные для советского плаката. В данном случае пропаганда обращается, по-видимому, к образу военного, легко узнаваемому среди польского населения, отличительными признаками которого являются голубая форма и штаны с жёлтыми лампасами. В отличие от большинства плакатов, изображающих врагов революции, противник здесь наделён человеческими чертами, в его изображении нет ничего карикатурного500. По мысли Шт. Плаггенборга, такой «человечный» образ врага служит формированию идентичности смотрящего на плакат: «изобразив врага обычным человеком, таким, которые каждый день встречаются на улице, и поэтому как бы взятого из жизни, можно было побудить зрителя примерить на себя его судьбу и тем самым отреагировать на подпись под плакатом»501. На плакате, целевой аудиторией которого являлись поляки, зритель призван был узнать во враге самого себя, в то время как на плакатах, ориентированных на внутреннюю советскую аудиторию, польский враг изображался уродливо, карикатурно или устрашающе.
499 Плаггенборг Шт. Революция... С. 189.
500 Плаггенборг Шт. Революция... С. 196.
501 Там же. С. 197.
Образ польского пана является важным элементом большевистской пропаганды в период советско-польской войны. Несмотря на то, что большевики обращались к потенциалу типичных образов поляка, нашедших отражение в русской культуре, им пришлось проделать определённую работу «по приписыванию к классу», в результате чего польский пан оказался удачной фигурой, воплотившей одновременно образы национального и классового врага. С лёгкой руки советской пропаганды, помещик-пан трансформировался в представителя буржуазии и антагониста пролетариата, пособника и участника Белого движения, марионетку в руках стран Антанты. В зависимости от целевой аудитории плаката заострялись и преувеличивались те или иные черты польского пана.
Е. С. Богомягкова
Прогульщик, Дезертир труда, ЛОДЫРЬ502
502 В список синонимов к слову «прогульщик» не включён «волынщик» с одесского плаката «Ступеньки генеральской лестницы» (1920; илл. 36). По-видимому, в данном случае слово «волынщик» обозначает не «человека, медленной работой вносящего беспорядок, расстройство в делах» (Толковый словарь русского языка. В 4 т. / под ред. Д. Н. Ушакова. М.: Гос. ин-т «Сов. энцикл.»; ОГИЗ, 1935. Т. 1. С. 354), а того, кто ссорит других, или уголовника: «„Затереть волынку“ на арестантском языке называется затеять ссору. Волынщики — это такие люди, которые только тем и живут, что производят в тюрьме заварушки», — писал В. М. Дорошевич в очерке «Сахалин (Каторга)» (1903), а в 1925 г. В. Андреев употребил это слово в таком же значении в повести «Волки»: «Не то нищие, не то воры или разбойники — не понять. Слава о них шла, что хамы первой марки и волынщики».
Говоря об образе прогульщика в визуальной пропаганде периода Гражданской войны, стоит в первую очередь упомянуть о росте прогулов среди промышленных рабочих в первые послеоктябрьские годы. Так, в 1920 г. на 100 московских рабочих приходилось 2100 дней утраты трудоспособности по болезни по сравнению с дореволюционным показателем 532 дня на 100 рабочих, и в газете «Экономическая жизнь» был сделан вывод, что «наряду с фактическим повышением заболеваемости в ней [цифре 2100] находит себе отражение и некоторое усиление симуляции»503. В сборнике материалов «Красная Москва» приводятся данные о том, что в 1919 г. «в среднем на одного рабочего приходилось в Москве не более 18 дней фактической работы в месяц и около 12 дней, свободных от работы по тем или иным причинам, т. е. несколько более чем по 1 свободному дню на каждые 2 дня работы. При этом <...> около 6 дней (5,9) в месяц падало на неявки по болезни, прогулы, отпуска и пр., другими словами — в среднем на каждые 3 дня работы приходился 1 день неявки»504.
503 Экономическая жизнь. 1920. № 231. 16 октября.
504 Красная Москва: 1917–1920 гг.: [Сб. Стат. отд. Моск. сов. р., к. и к. д.] / под общ. ред. Л. Б. Каменева и Н. С. Ангарского. М.: Моск. сов. р., к. и к. д., 1920. С. 185–186.
Отпуска, фиктивные командировки, фиктивные листки утраты трудоспособности или просто прогулы «по неуважительной причине» рабочие использовали для решения вопросов снабжения. В уже упомянутом сборнике «Красная Москва» отмечалось: «Как общее явление, посещаемость рабочих оказывалась значительно выше средних в тех отраслях промышленности, где лучше обстоял продовольственный вопрос. Так, например, в пищевой промышленности неявки рабочих составляли всего лишь 3½ дня в месяц, между тем как у металлистов, представляющих одну из наиболее квалифицированных групп рабочих и выполняющих наиболее ответственную при нынешних условиях работу, количество неявок доходило до 9½ дней в месяц на одного рабочего»505. Ср. в частном письме, отправленном в августе 1919 г. из Петрограда: «Рабочие Путиловского завода хлопочут, чтобы на время закрыли все заводы и отпустили за продуктами, тогда будем работать, а сейчас голодны и не станем работать»506.
505 Там же.
506 Давидян И., Козлов В. Частные письма эпохи Гражданской войны. По материалам военной цензуры // Неизвестная Россия. ХХ век. М.: Историческое наследие, 1992. Кн. 2. С. 216.
При невозможности обеспечить себя и свои семьи продовольствием только за счёт работы в промышленности рабочие искали выход в торговле на чёрном рынке, в воровстве и продаже средств производства, кустарном ремесле или отправлялись в деревню за продуктами для нелегальной купли-продажи; в 1919–1920-х гг. доходы большинства фабричных рабочих происходили в той же или большей степени от торговли, что и из зарплаты на предприятии507. До 1921 г. считалось, что деревня живёт более сыто, чем город, и рабочие отправлялись в деревню не только чтобы обменять или купить продукты, но и к родственникам, чтобы остаться там508. В. И. Ленин назвал этот процесс «деклассированием пролетариата», а в визуальной пропаганде такая стратегия отражена на плакате неизвестного художника «Раскаявшийся трудовой дезертир» (М., 1920) и представлена как обратимая (илл. 19).
507 Brower D. “The City in Danger”: The Civil War and the Russian Urban Population // Party, State, and Society in the Russian Civil War. Explorations in the Social History / ed. D. Koenker. Bloomington; Indianapolis: Indiana University Press, 1989. P. 73.
508 Koenker D. P. Urbanization and Deurbanization in the Russian Revolution and Civil War // Party, State, and Society in the Russian Civil War. Explorations in the Social History. Bloomington; Indianapolis: Indiana University Press, 1989. P. 81–104.
Законодательные меры против прогулов в течение 1918–1921 гг. постепенно ужесточались: если принятый в 1918 г. КЗоТ прописывал в качестве наказания за прогул вычеты из вознаграждения, не определяя их размер, то в декретах 1919–1920 гг. уже фигурировала как высшая мера наказания за прогул передача злостного прогульщика в концентрационный лагерь509.
509 Декреты СНК от 14.11.1919 и 27.4.1920.
В идеологии первых советских лет принуждение и репрессии как дисциплинарные меры должны были сопровождать выработку сознательного отношения к труду и повышение самодисциплины (например, первая трудовая армия воспевалась в «Известиях ВЦИК» от 1920 г. как образец «сознательного труда»510). Как пишут К. Вашик и Н. И. Бабурина о плакатах первых лет советской власти, «в интересах социальной практики при раскрытии темы труда пропагандистский акцент делался как на необходимости работать (трудовая повинность), так и на стремлении к выработке „нового“, сознательного отношения к труду в виде самостоятельно принятой трудовой этики»511 (как выразил это В. В. Маяковский в Окне РОСТА № 776 (М., 1920): «если тебе от исполкома дан на работу наряд, — берись скорей за лопату и будь работе рад!»). Противоречие между жесткостью применяемых к нарушителям мер и опорой на собственную сознательность рабочих отразила визуальная пропаганда, которая с целью повысить сознательность широко использовала военную риторику.
