160 Mazur L. Images... P. 195.
Обращается советская пропаганда и к потенциалу религиозной и фольклорной символики для выражения своих идей. Одним из широко используемых сюжетов является изображение Георгия Победоносца, протыкающего копьём змея. Вариации на эту тему представлены как в «красной» («Борьба красного рыцаря с темной силой». Б. Зворыкин. М., 1919), так и в «белой» пропаганде («За единую Россию». Р. н/Д, 1919). Имеются плакаты, где в качестве Георгия Победоносца выступает красноармеец, а в образе дракона воплощаются враги революции Колчак, Юденич, Деникин, Петлюра и т. д. («Три года социальной революции». Б. Силкин. Киев, 1920; «Октябрь 1917–1920. По рельсам грохочущим полным ходом...». Саратов, 1920). Аналогия усиливается тем, что будёновка красноармейца по своей форме напоминает древнерусский шлем. Форма бойцов Красной армии, а также то, что красноармеец изображён на коне, действительно отсылает к Древней Руси, а образ красноармейца напоминает русского витязя, встающего на защиту государства. Таким образом, возникает символическая связь между двумя разными воинами и двумя разными временными периодами; невольно возникающее сравнение прибавляет легитимности красноармейцу в глазах населения. Подобные плакаты являются примером попыток символического присвоения российской истории со стороны большевиков.
Серьезные, героические изображения красноармейца, безусловно, преобладают, однако можно встретить и другие варианты. Например, для того чтобы вызвать сострадание, сочувствие, поддержку у мирного населения, выпускались плакаты, демонстрирующие красноармейца не в качестве героя, защитника, борца, а в качестве уязвимой фигуры, нуждающейся в помощи161. Красноармеец изображён либо раненым, либо плохо одетым, фигура его сутула, взгляд не обращён к зрителю, он не призывает к борьбе и не побеждает врагов, а, наоборот, сам нуждается в помощи. Агитационные материалы подобного рода подчёркивают близость красноармейца народу. Негативные коннотации возникают лишь в случае изображения бойцов РККА как дезертиров (см.: «ДЕЗЕРТИР»).
161 «День раненого красноармейца». А. П. Апсит. М., 1919; «Красный солдат на фронте не обут, не одет». Д. С. Моор. М., 1920; «Красная армия героически сражается на фронте». Смоленск, 1920; «Долг каждого честного гражданина — прийти на помощь раненому и больному красноармейцу!!!». В. Н. Дени. М., 1920.
В визуальной пропаганде после 1920 г. можно встретить и карикатуры на бойцов Красной армии, высмеивающие то или иное поведение красноармейца, а также воспитывающие нового человека (например, прививающие правила гигиены и ухода за собой, формирующие необходимость обучения, в том числе военного, и т. д.). Особенно преуспели здесь Окна РОСТА и Главполитпросвета (напр., «Чтоб из недели «заботы о достоянии» толку выйти, вот так, товарищи, агитацию ведите». Окно Главполитпросвета № 376. В. В. Маяковский. М., 1921). Одним из ярких примеров данной стратегии является «Рассказ о том, как из-за пуговицы голова пропадает дешевле луковицы» (Окно Главполитпросвета № 378. В. В. Маяковский (?). М., 1921). Пропаганда была ориентировала и на самих бойцов, показывая в том числе правильную траекторию жизненного пути красноармейца («С Новым годом». Н. Н. Когоут. М., 1921). Тренировка тела и духа, образование и обучение позиционируются не только как неотъемлемые качества бойца Красной армии, но и как необходимые условия для победы над врагом.
Анализ визуальных материалов пропаганды враждующих сторон показывает: в то время как «белые» фактически не делали различий между красноармейцем и большевиком, заостряя негативные черты обоих, «красные» предложили разнообразие вариантов изображений бойца Красной армии. Поскольку фигура красноармейца появилась только в годы Гражданской войны, из неё можно было «лепить» всё, что угодно, сообразно задачам советской власти. Динамика образа бойца Красной армии, представленная в агитации большевиков, позволяет вскрыть идеологическую работу по приписыванию новому герою необходимых черт и характеристик. Из рядового бойца, призывающего взяться за оружие, красноармеец превращается в типического героя, имеющего всемирно-историческое значение. Красная звезда, изначально выступавшая лишь маркером принадлежности персонажа к военным силам, постепенно становится одним из символов нового государства и «светлого будущего». В данном случае можно вести речь об успешной работе советской пропаганды, поскольку сформировавшееся за годы Гражданской войны изображение красноармейца как бойца в будёновке со звездой однозначно узнаваемо до сих пор. Образ бойца Красной армии, олицетворяющий героя и защитника, становится одним из символов не только советского государства, но, как ни странно, и Октябрьской революции 1917 г.
Е. С. Богомягкова
КРЕСТЬЯНИН
Крестьянин был героем, иконографические характеристики которого хотя и сложились ещё до революции и Гражданской войны, но были усовершенствованы на злобу дня в послереволюционные годы. Для понимания метаморфоз образа крестьянина важной является идея о том, что в обществе модерна «образ крестьянства широко использовался как символ „иного“ — социальной организации, непохожей на нашу собственную. В частности, социология как дисциплина начиналась с серии бинарных типологий: „община“ и „общество“ Тенниса; „коллективизм“ и „индивидуализм“ де Куланжа... Можно видеть, что это всегда аналогично различению между „современностью“ (куда включены „мы“) и абстрактным представлением о том, как устроены и живут крестьянские общества „тех“ дней»162.
162 Крестьянские миры России. М.: Аспект Пресс, 1996. С. 11.
Русский крестьянин как социальный персонаж вошёл в мир тиражируемых изображений по мере европеизации российской элиты, которая начиная с XVIII в. предпринимала культурную работу по формированию узнаваемого облика нации. Историк Е. А. Вишленкова обобщает этнографические проекты Российской империи, в ходе которых были описаны и зарисованы костюмы, орудия труда, специфика образа жизни и физиогномика русских и других живущих в империи народов. В этих проектах фиксировались не только этнические различия населения империи, но и социальные. Например, благодаря иллюстрированному журналу «Открываемая Россия, или Собрание одежд всех народов, в Российской империи обретающихся» (1774–1775) получили свои изобразительные маркеры представители разных социальных слоев — купцы, крестьяне, казаки. У Е. А. Вишленковой же отмечается, что легитимация изображений выходцев из народной, в том числе крестьянской среды происходила под влиянием распространявшихся в России голландских гравюр и немецких изразцов. Постепенно бытовая жизнь крестьян становится объектом, достойным художественного увековечивания163, что способствует развитию крестьянской темы в русской живописи (М. Шибанов, А. Вишняков, позднее — А. Венецианов) и фарфоре (этнографическая серия «Народы России» 80-х гг. XVIII в.)164.
163 Вишленкова Е. А. Тело для народа, или «Увидеть русского дано не каждому» // Социологическое обозрение. 2007. Т. 6. № 3. С. 64–99.
164 Чаус Н. В. Народы России в фарфоровой миниатюре и кукольном промысле // Современные проблемы сервиса и туризма. 2012. № 4. С. 98.
Главной идентифицирующей русского крестьянина характеристикой с момента его репрезентации в медийной среде являлся костюм. Если для узнавания рабочего художникам-пропагандистам нужно было создать комплекс иконографических маркеров (см.: «РАБОЧИЙ»), то видеть крестьянина означало видеть человека в народной, не городской одежде (илл. 36). Такая внешняя инаковость крестьян была обусловлена Петровскими указами о запрете на ношение дворянами и горожанами традиционных русских костюмов, что надолго сохранило «гардеробную» границу между сословиями.
Описывая крестьянский мужской костюм, исследователи концентрируются на том, что «мужская одежда... была более однообразна (по сравнению с региональными отличиями в женской одежде). Как правило, она состояла из туникообразной рубахи — косоворотки, портов на гашнике с нешироким шагом, пояса, который опоясывал достаточно длинную в старых образцах рубаху... Обувь также отличалась похожестью: почти на всей территории носили плетёную обувь — „лапти“ вятического типа, и только богатые могли позволить себе кожаные сапоги»165. Кроме того, «порты шили, как правило, из полосатой ткани или набойки, из белой домотканины... В летнее время крестьяне почти повсеместно носили лапти поверх онучей — обвязанных вокруг ноги полос грубой ткани, которая крепилась специальными веревками — оборами»166. В соответствии с этими качествами костюма мы и видим изображения крестьян в пропагандистских текстах периода Гражданской войны (например, у «красных» — «Царские полки и Красная армия» Д. С. Моора (М., 1919; илл. 20), у «белых» — «Пётр и Василий или деревня в „Совдепии“» (Одесса, 1919)). Изображаемый крестьянин сохранял в своём облике особенности самобытной деревенской одежды, хотя послереволюционные годы были периодом трансформации крестьянского быта и активных модных заимствований, особенно в среде молодежи167. Но создатели политического агитационного искусства воспроизводили стереотипный образ, который вбирал в себя квинтэссенцию «крестьянского» — полосатые порты из домотканого полотна, лапти, широкую рубаху навыпуск (илл. 38), поскольку любая модернизация внешнего облика могла нарушить процесс узнавания.
