В семь часов следующего утра он уже звонил в дверь. Ему открыла радостно-возбуждённая Лилька в ночной сорочке и с расчёской в руке. Пролепетав: «Котик!», она тут же повисла у него на шее. Повзрослела, подумал он – ещё летом она по своей детской привычке обнимала его при встрече всеми четырьмя конечностями, как обезьянка, теперь же просто поджала ноги. Ещё бы: Лилька была уже почти одного с ним роста. Пока он кружил её над полом, она радостно сообщила:
– А мама уже пироги печёт!
В этом сообщении не было никакой необходимости: всю квартиру заполнял аппетитный дух осетинских пирогов с разнообразными начинками, и было слышно, как мама гремит на кухне противнями. Но Костя, чтобы доставить сестре удовольствие, ответил:
– Ух ты! Какие?
– Угадай!
Он втянул воздух.
– Уалибах… Нашчин… И ещё…
– Ещё будет фытчин23! Твой любимый!
В эту минуту почти одновременно захлопнулась дверца духовки и отворилась дверь ванной, и появились свежевыбритый отец и раскрасневшаяся мама, вытирающая полотенцем припудренные мукой руки, и началась привычная и такая дорогая сердцу куча-мала из неуклюжих объятий, неловких поцелуев, попадающих в те места, которые оказались ближе всего – то в глаз, то в нос, то в подбородок – и бессмысленных, на взгляд постороннего, восклицаний, которыми приветствуют друг друга близкие люди после долгой разлуки.
Потом пили чай в кухне – с мамиными пирогами и домашними разносолами. Мама нежно смотрела на сына, с наслаждением уписывающего за обе щёки её кулинарные шедевры, Лилька то и дело подкладывала что-нибудь ему на тарелку.
– Лена отговаривала меня насчёт пирогов, мол, это лишнее! (Лена – это Елена Матвеевна, догадался Костя). Как же лишнее, говорю? У нас так положено: если в семье случается событие, на столе непременно должны быть три пирога! А она своё: зачем вам, Люба, утруждаться, Галина напечёт пирогов! Нееет, говорю. Таких пирогов ваша Галина вам не испечёт. Да и чего тут утруждаться? Я дома и на сто человек пеку бывает, а тут всего-то…
– Ну и кралю ты, сынок, оторвал! Высший класс! – перебил её отец. – Конечно, это нехорошо, что женишься по необходимости. Но ладно уж, бывает, я понимаю – сам молодой был. Горячий был, жуть! Правда, мама? Это сейчас я уже никуда не гожусь, а по молодости – только держись: плюнешь на него – зашипит! – он бросил красноречивый взгляд вниз и подмигнул.
– Ваха! – укоризненно воскликнула мать. – Здесь ребёнок!
– Ребёнок? Кого это вы сюда привели? – Лилька с делано серьёзным видом огляделась по сторонам.
– А что такое? Я разве что-то не то сказал? – отец с самым невинным видом посмотрел на мать и перевёл взгляд на Лильку. – Чижик, ты что-нибудь слышала?
Лилька выгнула бровь.
– Мама думает, я всё ещё верю, будто вы меня в магазине купили.
– Как! Мама, ты ей разве не сказала?! – Отец сделал большие глаза, и Костя замер в предвкушении очередной его эскапады. – Чижик, посмотри на свои ноги! Сразу же видно – тебя аист принёс!
Мать только отмахнулась, а Лилька пробубнила в чашку с чаем:
– Угу, аист…
Эти часы Костя теперь вспоминал как самые счастливые за весь день своей свадьбы. Когда ему бывало особенно неуютно в их с Ритой семейном гнезде, он перебирал в памяти то утро и мысленно наполнял комнаты ароматом маминых пирогов. Тогда жизнь здесь становилась, по крайней мере, сносной…
Мама поспешила сменить тему.
– Котик, а кто твой шафер?
– Гаспарян.
– Твой однокашник? И где же он? – вмешался отец.
– Подъедет к загсу. Ему не дали увольнительную на весь день, только с двенадцати.
– Гаспарян… – Мама задумчиво покивала. – А как его зовут?
– Рубен.
…Когда на курсе стало известно, что Джедай женится, и парни вдоволь нашутились и надурачились по поводу этого события, кто-то из них спросил, кого он собирается взять шафером. Он ответил, что ещё не думал об этом, и все наперебой стали предлагать свои кандидатуры.
Это была проблема. Накануне Рита спросила его о том же, он обещал подумать, но так и не определился. Он ладил почти со всеми, несколько человек считал своими друзьями, но выбор осложнялся отнюдь не количеством претендентов, а их качеством – точнее, качествами. Необходимо, чтобы его шафер сочетал в себе сдержанность и достоинство, остроумие и хорошие манеры – словом, являл собой образец будущего советского офицера. Эти качества в разных пропорциях имелись у большинства его друзей, но не было никого, кто бы отвечал сразу всем критериям. А Косте ничего не хотелось так страстно, как поставить будущего тестя на место, доказать ему несправедливость его отношения к выбору дочери – и в то же время насколько это возможно скрыть от друзей правду о семье невесты.
Ведь они не знали о Рите почти ничего и даже не подозревали об этом.
У молодых людей, которые несколько лет живут в одних стенах и делят тяготы армейской жизни, складывается особенная близость – своего рода братство, которое не идёт ни в какое сравнение с обычной студенческой дружбой. Они узнают друг о друге кучу подробностей самого интимного свойства, которые невозможно скрыть, когда ты и ешь, и спишь, и отправляешь естественные потребности на глазах у своих товарищей. Потолкавшись вначале плечами, потом каждый занимает своё место в этом тесном пространстве общего быта, становясь частью одного сложного организма. Существует мнение, что армия обтёсывает всех по одному шаблону, стирает различия. Но это скорее относится ко внешним проявлениям характера, внутри же все продолжают оставаться разными. Например, кто-то весь нараспашку, а другой предпочитает держать свои мысли при себе. Но глядя на своих товарищей, Косте иногда начинало казаться, что мысли каждого начинают циркулировать в этом сообществе по общему руслу, подобно тому, как циркулирует электрический ток по цепи, если замкнуть все её звенья. Он не раз был свидетелем того, как думки ребят из числа молчунов озвучивались кем-нибудь из их товарищей – и попадали в точку.
Во время их непродолжительных досугов, когда парни, как водится, принимались обсуждать свои любовные подвиги и проблемы, Костя избегал говорить о своих отношениях с Ритой. Ребята подначивали его, выдвигая версии одна нелепее другой, но он продолжал отмалчиваться, ограничившись скупыми фактами. Со временем друзья привыкли к его сдержанности, приписав её рыцарским понятиям Джедая о чести. Это соответствовало действительности, но было не единственной причиной его скромности. Он вырос на Кавказе и с детства слышал, что мужчина должен следить за своим языком – особенно в том, что касается женщин. В его краях это было вопросом семейной чести, и он бы бросил тень на всю фамилию, если бы позволил себе нескромно говорить о ком бы то ни было, даже если всё сказанное было правдой: там не только семья, но и весь клан несёт ответственность за воспитание детей. В прежние времена подобные разговорчики могли бы стать поводом для кровной вражды с семьёй скомпрометированной девушки. Теперь, конечно, вероятность быть зарезанным одним из её братьев – а братьями у горцев считаются все кузены до седьмого колена – была сравнительно невелика, но исключать её все же не следовало: всякое бывало. Однако причиной Костиной – как, впрочем, и большинства его земляков – сдержанности был вовсе не страх мести, а недопустимость позора, который неизбежен, если ты уронишь свою честь подобными разговорами. Однажды, когда друзья особенно заколебали его своими шуточками, он попытался объяснить им это. Они выслушали его с недоверием, но всё-таки оставили в покое.
Это было Косте на руку: в глубине души он не мог не признаться самому себе, что его роман с такой девушкой, как Рита, неизбежно создаст ему репутацию ловкого карьериста. А ему меньше всего хотелось быть обязанным своими успехами выгодному родству или высоким связям.
В конце концов он остановил свой выбор на Гаспаряне. Это был свой брат-нацмен24, который не нуждался в объяснении многих тонкостей этикетного порядка: они были для него очевидны. Кроме того, Рубену, как и большинству представителей его народа, были свойственны врождённая деликатность и такт, которые не смогли вытравить даже несколько лет жизни в казарме. Он, как и Костя, был полукровкой и унаследовал от своей русской матери светлые волосы и глаза – разрез которых, впрочем, был несомненно армянским: большие и выразительные, вытянутые к вискам, они оставались печальными даже тогда, когда он смеялся.
