…чернорабочие ангелы, из тех,

на которых держится каждая минута этого мира…

Дина Рубина, «Синдром Петрушки»

ВИНО ИЗ ДИКОЙ ЧЕРЕШНИ

«…Не страх увеличивает бездну. Это делает трусость», – прочитала Марго, и её взгляд застыл на этой строке. Потом подняла глаза и посмотрела в окно. Там были всё те же кроны старых лип, сквозь голые ветви которых виднелись верхние этажи пятиэтажки напротив. Страх и трусость. Мозг профессионально ухватился за эти два слова: одно ядро, но совсем разные смыслы. В чём же разница? Можно было посмотреть в толковом словаре, но она подозревала, что он не дал бы ей исчерпывающего ответа, ведь тут требовались не словарные значения, а тонкая материя понимания, основанная на опыте – не теоретическом, а чувственном.

Весь следующий день, занимаясь привычными делами, она то и дело вспоминала об этой задачке и пыталась её решить, но ни один из возможных ответов не устраивал. Может быть, страх – это непроизвольная, безотчётная защитная реакция на опасность, тогда как трусость – осознанна? Чушь. Человек может быть трусом, вести себя как трус и даже не догадываться об этом. Или же страх возникает спонтанно, а трусость – что-то закрепившееся? Такая привычная реакция на всё непривычное? Страх, закрепившийся в подсознании. Ставший условным рефлексом. Страх – непроизвольная реакция, а трусость – устойчивая модель поведения…

Одно не вызывало сомнений: страх – условие трусости. Но не исключительное. Это слово не несёт в себе негативной оценки, в то время как трусость постыдна… Ну, конечно же! Вот оно! Трусость – нравственное качество, в то время как страх – всего лишь рефлекс. Природа ни нравственна, ни безнравственна. Но вышедший из неё человек, осознавший себя Божьим творением, созданным по Его образу и подобию, вкусил от древа познания Добра и Зла и начал оценивать себя в другой шкале ценностей – в той, которая призвана отражать состояние не объекта природы, но Творца.

Потому что именно этому созданию Господь – Универсум, Вселенский Разум, называйте, как хотите, слова здесь ничего не меняют, так как всего лишь указывают на точку в вашем сознании, из которой вы пришли к этой идее – так вот, именно человеку Он доверил самую сложную из задач. А раз так – раз сменилась функция системы – то и критерии её оценки стали иными. Если для зверя главным является выживание, стабильность, а следовательно, забота о себе, то для человека – живучесть системы в целом, причём в условиях постоянно меняющихся внутри себя «параметров». Иначе говоря, выживание человечества – не биологического вида, а проекта – обусловлено как раз его способностью к изменениям, к саморазвитию этой системы, при котором она (система) сама вырабатывает задачи и ставит промежуточные цели. Человечество – это выражение с огромным количеством переменных и только одной константой, каковой является его предназначение. И это предназначение, эта конечная цель (которая в масштабах одной человеческой жизни видится недостижимой, как горизонт) заставляет нас оценивать всё, что мы делаем – и чего не делаем – в иной системе координат, которую мы называем этикой. Но как ни крути, а созданы-то мы из материала зверя, и этот зверь постоянно прорезывается в наших поступках, диктует собственные правила и заставляет играть по ним – а не по «спущенной сверху» программе…

Время спустя, когда её мысль совершила полный оборот вокруг оси профессиональных привычек и вернулась к этой строчке, Марго увидела и ещё кое-что. Эти два слова были только ближайшими деревьями, за которыми она не сразу разглядела лес. Лес её собственной жизни. В которой она позволила своему страху перерасти в трусость, превратив расстояние в бездну, отбросив за границы бытия того единственного, с кем стоило бы – нет: следовало! – пройти свой путь. Отверженный, он так и не нашёл себе иного места и был отброшен, как ненужная деталь, без которой машина и так едет. Но с которой она, вероятно, могла бы летать – кто же теперь об этом узнает! Мастеру, здесь и сейчас, требовалось, чтобы она ехала, и он, жертва собственной ограниченности, отбросил ненужную ему железку, вернув Вечности её подарок, оказавшийся преждевременным…

Если бы молодость знала, если бы старость могла! Нет, Марго и сейчас, в свои пятьдесят с небольшим, не считала себя старой. Просто есть вещи непоправимые, и именно это не давало ей покоя. Собственно, есть только одна такая вещь – смерть…

Временами, как сегодня, на неё «накатывало». Она думала о Котике и терзалась бесплодной мыслью, что если бы не отвергла его тогда, он и сейчас был бы жив. О том, что они были бы вместе, она старалась даже не думать – это было бы слишком хорошо. Это было бы несказанным счастьем, которого она, положа руку на сердце, ничем не заслужила. Поэтому ей было бы достаточно, чтобы он просто был жив. Просто был! Если бы она не была слишком послушной дочерью. Если бы доверяла своему сердцу, а не расхожим стереотипам. Если бы нашла в себе силы…

Если бы, если бы, если бы!..

Но беспощадная правда состояла в том, что его нет. Марго помнила тот серый, промозглый день, когда она узнала о его смерти. Непоправимость, окончательность её сиротства открыла ей беспощадную правду и о себе самой: совершая все положенные молодости ошибки, включая и своё бестолковое замужество, и сполна расхлёбывая их последствия, она всегда знала о том, что в этом мире есть плечо, на которое она, хотя бы мысленно, сможет склонить свою усталую голову. Как бы ни было тяжело, как бы ни трепали её хрупкую лодку штормы истории и последствия собственных поступков, но где-то там есть он, её ангел-хранитель. Мысль о нём была её маяком, утоляла все печали. Когда в ночной тишине она припадала к нему, то не было нужды о чём-либо говорить – всё происходящее в реальности становилось несущественным. Достаточно было вспомнить ощущение своей головы на этом плече, его глаза – смешливые и грустные одновременно, его голос. Это была её сладкая тайна. Тот уголок души, в который она не пускала никого – ни самых близких подруг, ни даже Лильку, его сестру.

От Лильки она и узнала, что уже почти два года хватается за пустоту – за воздух – и поняла, что стремительно падает…

Марго вдруг осознала, что Котик – которого она трусливо отвергла – был стержнем, вокруг которого строился и на котором держался её мир. Недосягаемым образцом. С которым она сравнивала всех встреченных людей: мужчин, которые всегда недотягивали, но были в той или иной степени приемлемы; и женщин, которые не стоили его почти никогда – включая и её саму! И теперь, когда она его потеряла окончательно, безвозвратно, сила её скорби открыла ей то, что следовало понять уже давно. Все эти годы она продолжала считать его своим. Потому что, в противном случае, что меняла его смерть? Разве она могла бы потерять его больше, чем тогда, много лет назад, когда сказала своё последнее нет? И вообще: разве может умереть ангел-хранитель? Ангелы бессмертны!

Однако это произошло. Её выстроенный в себе самой мир без него стал стремительно распадаться, ибо утратил опору, которая делала его приемлемым. Её душа погрузилась в хаос и пребывала в нём до тех пор, пока… Собственно, она так до сих пор и не поняла, что остановило её падение.

Тогда она была на восемь лет моложе его, а сегодня – на пятнадцать лет старше. Он так и остался тридцатишестилетним. В конце концов она перестала искать его во всех мужчинах – это оказалось делом безнадёжным. Его место в её душе так и осталось незанятым. Оно было как квартира в большом доме, хозяин которой живёт в другом городе и бывает здесь только наездами. И временами Марго с робким трепетом чувствовала: он здесь! Он давал знать о своём присутствии радостным толчком в сердце, и она устремлялась к нему, перепрыгивая через несколько ступенек, не в силах дождаться медлительного лифта, и перед его дверью не заботилась унять колотившееся сердце или придать лицу выражение вежливого удовольствия – дверь уже была распахнута, и он стоял за ней в ожидании, с улыбкой в грустных карих глазах…