Наливайко пошел вдоль разрушенной узкоколейки. На глиняной стене сожженного дома внимание его привлекло объявление, написанное чернильным карандашом. Местная библиотекарша просила граждан, взявших до оккупации книги из библиотеки, вернуть их.

Сержант пошел по указанному адресу.

Встретила его старушка со следами заживших ожогов на маленьком грустном лице. Наливайко подал ей книгу.

— Как она попала к вам? — видимо, библиотекарша узнала потрепанный, измазанный грязью и кровью томик.

Сержант рассказал. Старушка сделала движение рукой, как бы желая перекреститься.

— Когда фашисты подожгли библиотеку, я вошла в здание и спасла несколько любимых, уже загоревшихся книг. Среди них и эту. А потом ходила в лагерь проведать девушек. Ведь все они были моими читательницами. Такие хорошие, умницы. До оккупации я почти каждую видела вечером у себя в библиотеке. Они мне цветы носили и за мою любовь к ним платили ответной любовью. Они просили книги обязательно русских авторов. Просили Гоголя, очень уж им хотелось почитать, как умирал Остап, да и смертью Тараса Бульбы тоже интересовались. Видно, хотели в книге этой и для себя почерпнуть мужества… Книгу я им передала тайно. Правда, не ту, что они просили, но тоже хорошую. Они остались довольны.

Старуха с некоторой торжественностью поставила томик на полку рядом с книгами Ленина и горделиво улыбнулась: как никак — это была первая книга, возвращенная читателями в городскую библиотеку.

1943 г.

Ночью подполковник Верховский вызвал всех литературных работников «Знамени Родины» к себе на квартиру.

— Все подготовлено к форсированию Керченского пролива. Кто хочет добровольно отправиться в десант? — спросил он, по обыкновению нахмурившись.

Почему-то в редакции все были уверены, что в десант должен отправиться я. Вопрос редактора менял положение. Наступила продолжительная пауза. Я поднялся и сказал:

— Между собой мы уже решили, что еду я.

Утром с работником редакции майором Семиохиным уехал в Тамань, в 318-ю Новороссийскую дивизию. Она должна была первой форсировать пролив. Приехали- в дивизию к началу митинга. В Таманском яру находился полк, имевший уже опыт десантной высадки в Новороссийской бухте. Я бывал в этом полку, когда им командовал подполковник Сергей Каданчик.

Полк выстроился в каре. На правом фланге — приданный ему отдельный батальон морской пехоты капитана Николая Белякова.

После митинга, на котором торжественно была принята клятва Родине, все вернулись на свои квартиры, но через два часа стало известно, что из-за сильного ветра операция откладывается.

Ночевал я с Ваней Семиохиным в семье Поповых. Гостеприимная хозяйка Александра Максимовна угощала нас немецким эрзац-кофе и плоскими пирогами с тыквой — чисто украинским кушаньем.

Ваня, не скрывая своего восхищения, смотрел на красивую Галочку, дочь Александры Максимовны, и искрение удивлялся, как гитлеровцы не увезли ее с собой. Оказывается, несколько девушек пряталось во дворе в яме, накрытой стогом соломы. Они жили там свыше месяца, по ночам получая еду и воду. Все это осложнялось тем, что в доме квартировал какой-то большой начальник. Сидя в яме, девушки слышали, как во двор заходили солдаты, как за каменным забором по узкоколейке проходили эшелоны, в которых фашисты увозили русских невольниц, слышали их плач и крики.

В день бегства оккупантов Галочка услышала причитания матери. В соседних дворах гитлеровцы поджигали стога соломы. Надо бы иметь недевичье мужество, чтобы, узнав это, оставаться в яме.

Как только стемнело, хозяева ушли ночевать в блиндаж, построенный гитлеровцами у них во дворе. Каждую ночь, несмотря на холод, они уходили туда. Бабушка уснула на своем обычном месте — под столом, уверенная, что там она в полной безопасности от снарядов и бомб.

Мы с Ваней легли «валетом» на чистую мягкую постель, но долго не могли заснуть. Через каждые десять минут с Керченского полуострова прилетал тяжелый снаряд. Снаряды рвались между портом и церковью — недалеко от нашего дома. Один упал на улице, два во дворе, осыпав крышу и стены дома осколками.

Утром я пошел на берег. Ветер гнал по морю белогривые волны. У пристани из воды торчали пулеметы затонувшего сторожевого катера, труба какого-то сейнера. Несколько мотоботов, выброшенных на берег волнами, напоминало огромных мертвых рыб.

Освещенный солнцем Крым хорошо виден. Гитлеровцы вели пристрелку песчаных отмелей на своем берегу. Ветер валил с ног. Пуститься в такую погоду через пролив — безумие. Операцию вновь отложили. Так продолжалось несколько суток.

Лермонтов — мой любимый писатель. «Тамань» — один из лучших его рассказов, и я бродил по лермонтовским местам. На обрывистом берегу, где прыгала лермонтовская Ундина, тридцать первого октября я встретил командующего — генерала армии И. Е. Петрова. Около часа, не отрываясь, смотрел он на море. Лицо его покраснело от ветра. Море бушевало еще сильнее. Темнота наступила раньше обычного. Я думал, что ждать дальше нельзя и, несмотря на непогоду, командующий отдаст приказ форсировать пролив. Отправился к командиру морского батальона капитану Белякову. Батальон стоял, выстроившись во дворе школы, готовый к погрузке на суда.

Совсем стемнело, когда мы спустились к пристани. Наш батальон грузился первым. Я решил отправиться с Беляковым и прыгнул в мотобот, в котором он должен был плыть. В мотоботе уже сидели автоматчики и связисты; на носу стояла 45-миллиметровая пушка и станковый пулемет. Мотобот мог взять сорок пять человек, но в самый последний момент нам добавили еще пятнадцать. Я оглядел тех, с кем меня сейчас соединила судьба: все это русские моряки, каждый готов умереть за Родину.

В двенадцатом часу ночи отчалили от пристани. Мотобот был явно перегружен. Когда кто-то из рядовых попытался пройти по борту, возмущенный старшина крикнул:

— Эй, ты, осторожнее ходи, мотобот перевернешь!

Наша эскадра вышла в море. В ушах долго звучали напутственные возгласы товарищей, оставшихся на берегу:

— Счастливого плавания!

Накрывшись плащ-палатками, с мешками за плечами, в которых лежали патроны и неприкосновенный запас пищи, бойцы сидели в мотоботах, буксируемых бронекатерами, а также на гребных баркасах и даже на плотах, поставленных на пустые железные бочки. Дул сильный ветер, было холодно, и люди старались не шевелиться, чтобы сохранить в стеганках и шинелях тепло. Рядом со мной сидел связной — двадцатилетний паренек из Сталинграда Ваня Сидоренко.

Как только вышли в море, запахло спиртом. Матросы стали прикладываться к неприкосновенному запасу.

— Хлебнем! — предложил Сидоренко, отвинчивая крышку фляги.

— Но ведь водка пригодится на том берегу.

— А вдруг нас побьют раньше, чем доберемся до того берега. Пропадет напиток.

Довод показался резонным, и мы сделали по нескольку глотков.

Миновали красный и зеленый огоньки на песчаном острове Тузле и резко повернули на запад. Волны, ударяя в борт, начали заливать мотобот. Принялись вычерпывать шапками и котелками. Все дрожали от холода, были мокры с головы до ног.

У берега, занятого неприятелем, по небу и морю шарили прожекторы. Очевидно, фашистов донимали наши ночные самолеты, и они ждали десант. Вдруг в кромешной тьме раздались один за другим три ярких взрыва: три катера напоролись на морские мины. Кто-то крикнул:

— Осторожно, идем через минное поле!..

Мы продолжали двигаться вперед. Несколько раз посматривал я на часы. Время тянулось медленно. Никто не разговаривал, в голове была одна мысль: скорей бы начался бой.

Без четверти пять лучи прожекторов, до того лениво пробегавшие по волнам, осветили наши суда, задержались на нас. Я увидел десятки катеров и мотоботов, идущих рядом. Свет слепил глаза. Десант обнаружен!

В этот момент вдали, потрясая небо и море, грянул страшный гром. На неприятельском берегу полыхали клубы огня. Это началась артиллерийская подготовка. Наши тяжелые пушки с Таманского полуострова били по береговым укреплениям фашистов. Снаряды, нагнетая воздух, летели через наши головы. Бронекатера отцепили мотоботы, заработали моторы, и мы пошли своим ходом.