На следующее утро вышла в столовую опухшая, напялив солнцезащитные очки. Моя соседка ни о чем не спросила, я была ей благодарна за это. Потом уже плакала каждую ночь, специально вспоминая наши дни и ночи в подробностях. Нужно выплакать все это. Наверное, если думать о чем-то часто — скоро думать об этом станет привычно и не так больно. Наверное…

Мой личный сексуальный маньяк, моя приставучая жадина… Где-то там — в лесу, строили нам хороший дом. Где-то там мы должны были жить вместе. Не только по выходным, а каждый день. Вместе работать, готовить еду, гулять, спать, любить друг друга до потери сил, спорить о том, какое имя лучше для дочки… для сына… Растить их. Уходило из души, оставалось в прошлом что-то такое большое, чистое, светлое… Вытесняя, вырывая с кровью все это, там прочно обосновалась тяжкая обида, разочарование…

На ночь застилала подушку полотенцем. Утром отстирывала от слез и соплей, потом сушила на батарее. И думала, что может так и лучше — что это случилось сейчас, а не когда бы они появились — дети. Тогда мы плакали бы втроем… Днем было немного легче, днем я отвлекалась, но это состояние, ощущение, что что-то давит, пригибает меня к земле, не проходило.

После ужина зашла в пятнадцатый номер. Предварительно постучала, и мне пришлось подождать несколько длинных многозначительных секунд. Диетсестра собирала поднос и даже не повернулась ко мне. Я извинилась и сказала, что зайду позже. Было неловко. Выходя, не реагировала на слова Жени о том, что он уже поел. Это хорошо, что поел. Теперь очередь десерта. Да и нет у меня никакой срочности.

Уже когда стало совсем темно, собралась прогуляться. На улице хорошо, тихо, дорожки освещены, расчищены. Воздух свежий, чистый, немного влажный. Долго прохаживалась, думала. И решила, что со столовой идея хорошая, но воплощать ее будет диетсестра. Хорошенькая девушка, моего где-то возраста. Может, у них получится что-то серьезное.

На завтрак подошла на полчаса раньше и попросила ее возить мужчину из пятнадцатого в столовую, а то я наобещала, а получается — не успеваю никуда. Когда она привезла Женю на новеньком сверкающем кресле и подкатила к столу в конце прохода, я улыбнулась ему и помахала рукой. Он кивнул и отвернулся к еде.

В административном корпусе узнала, что запустить компьютер сможет какой-то Витя из поселка. Если я хочу, то его позовут. Пообещала подумать. За полчаса до обеда зашла поговорить с Женей об установке. Номер был открыт, и в нем никого не было. В душевой шумела вода. Забрала посылку и, оставив записку, ушла.

На следующее утро уже забивала данные в поисковик. И почти целый день, максимально увеличивая каждый снимок, рассматривала сумасшедшей красоты агаты. Это была какая-то ненормальная игра цвета — болотно-зеленые, алые, прозрачно-черные, оранжевые, желтые… И все это не ровного, однородного цвета, а узорное, с переходами и вкраплениями, цветными пятнами и волнистыми полосами. Я поняла, что представляет собой моховой агат — дымчатый полупрозрачный камень со, словно бы проросшими внутри ниточками мохнатых водорослей или веточками мха. И муаровые переливы заключившего их в себя камня — голубовато-серые, зеленоватые, почти черные местами.

Млея от восторга, любовалась пейзажными агатами. Рассматривала, очевидно, один из самых известных и популярных — «Рассвет на озере». Высматривала сюжеты в других, показанных кроме него. Специально не заглядывала узнать название сюжета. Хотелось сравнить с моими ассоциациями и впечатлениями. Угадать, что изобразила природа в камне, было не сложно.

Закончив с агатами, с замиранием сердца рассматривала мутно-зеленоватый оникс, параллельно-полосчатый халцедон, желтый прозрачный цитрин, благородный дымчатый кварц, черный морион — разновидность берилла. И это малая часть. Даже от Саши я слышала больше названий.

Я пропала, совсем пропала. Я влюбилась во всю эту красоту окончательно и бесповоротно. Попала под очарование самоцветов, поняла, кажется, в чем оно — ни один не повторялся и каждый был красив. Повторялись только идеально чистые, прозрачные и совсем без посторонних вкраплений кристаллы. Да и те разнились оттенками, размером. Но я запала на агаты, опалы, халцедоны, яшмы. О, яшмы были отдельной историей! Как-то нежнее, мягче по цвету, чем яркие, броские агаты.

Меня распирало от восторга, и я плакала от бессилия. Ну и что, что мне нравится, больше — я влюбилась во все это? Даже если пойти учиться на геолога, это годы учебы и куча ненужных мне знаний, отнимающих время. И кто мне даст потом заниматься только самоцветами? Будет работа, будут конкретные задания от работодателя. И это годы…

Я не пошла на обед… Я искала аквамарины… Узнала, что нет их здесь, зато они водятся в Забайкалье и на Урале. Смотрела разновидности, читала о происхождении и природе именно этих кристаллов. Очень хрупкий и капризный камень, легкий в обработке. Сказочно красивый! И его цвет бывал разным — от прозрачного голубого до разной интенсивности бирюзового — голубовато-зеленого.

Мой, подаренный Сашей, оказался из самых ценных — чистой воды голубой, без природных включений и его размер… Я постаралась выяснить приблизительную цену и офигела… Речь шла о тысячах долларов. И он стоял перед глазами — тот кулон. Пусть и делался в свое время не для меня, очень дорогой мне — мягкие резные завитки высокопробного серебра по краю кристалла, спаянные с цепочкой.

Опять пришли воспоминания, опять я плакала, и болело, болело что-то внутри, давило страшной обидой, не желая привыкать и забываться. На ужин тоже не пошла — не хотелось, я обессилела от слез. Нужно было пытаться как-то отвлечься, и я снова думала о самоцветах — это помогало.

Смысла в этой своей одержимости я не видела. Они были недосягаемы. И даже если я попаду туда, на ту сопку и мне помогут вынести оттуда что-то… Ну, буду любоваться, держать в руках иногда. Это про кристаллы. А яшмы, агаты… они раскрываются при обработке, когда их распилят, выявят оригинальный рисунок.

Перспективы не просматривалось никакой, а с ней и радости. Радость упорно обходила меня стороной даже здесь, в этом. Я смотрела глазами грустной лани на скопление мелких картинок на экране и тонула в безнадеге. Все-таки нужно было пойти поужинать, но глаза у несчастной лани были опухшими, воспаленными, нос отечным…

Я просто легла спать. И мне снился тот кулон. Только сейчас из-под серебряных завитков верхней части на прозрачную голубизну кристалла сползала тяжелая серебряная слеза. Тонкий след от нее оставался по маршруту следования. А слеза так и застыла, не дойдя до края кулона.

Результат голодовки не заставил себя долго ждать — утром голова кружилась и дико тошнило. Думаю, что если бы было чем, то и рвало бы. На завтрак пошла и мне было все равно, как выглядит моя слегка опухшая и помятая физиономия. Даже очки не стала одевать. Мне было плевать. На все и всех.

Не глядя по сторонам, с жадностью поела. Постояла в очереди за кофе у кофе-машины, а вдохнув запах молотых зерен, чуть не опозорилась… Просто повернулась и ушла на свежий воздух. Села на лавочку возле водного корпуса, борясь с тошнотой, и зареклась голодать. Пора было идти принимать горячую ванну. А я чувствовала себя разбитой старухой, и мне не хотелось ничего.

В источнике мне опять стало плохо, в животе нарастала резкая боль и тошнота вернулась. Я уцепилась за поручни и застонала, скорчившись. А женщина рядом закричала:

— Кровь! У нее кровь! Врача сюда скорее!

И держала меня на плаву, пока не прибежали и не подняли из воды и не унесли в кабинет. Врач кричала на меня, потом вдруг заплакала. Я даже открыла глаза — посмотреть на это чудо. Она действительно — страшно расстроилась из-за меня. И до меня дошли ее слова:

— Как беременна?

— Святым духом! Непорочное зачатие, блин! Как все! Но скоро уже не будешь. Ну как же так, а? Ведь вас же спрашивали…

Глубокий мужской голос прогудел почти у меня над ухом:

— Отойдите, доктор. Прекратите истерику.

По полу проскрежетал стул, скрипнул под тяжестью тела. На мой живот легли большие руки, накрыв его весь. Резкая боль, заставлявшая непрерывно стонать, уходила. Мужчина удивленно отметил: