— … Но есть легенда… что когда-нибудь, когда истечет срок наказания и кто-то станет на защиту своей земли, делая для этого все возможное, то тогда… родится в семье девочка. Первая из многих прекрасная девочка с пышными волосами из золота. И тогда изменится что-то в этой земле. Изменится в лучшую сторону. Не только для нас, а для всех народов, населяющих ее. Им тоже дадут возможность искупить свои грехи, но только при условии, что они будут жить дружно, не считаясь, кто есть кто. Что это станет один народ. Тепло от его руки жаром расходилось по телу. Я слушала его слова, как во сне, стараясь дышать легко и неслышно.

— Вот такая легенда… Этот страшный сон… я думаю — не просто так.

— Не слишком ли вы верите в сны, Роман…Львович? — спросила я, отняв руку. И сразу ощутила острую жалость по тому времени, когда еще не убрала ее. Что со мной? Я влюбляюсь? В кого? Я с ума сошла?

— Я сразу тогда понял, когда увидел тебя. Сначала возмутился, сопротивлялся, бунтовал. Слишком внезапно, неожиданно это было для меня, я привык сам планировать свою жизнь. Потом понял, что бороться бесполезно… Меня будто окатило холодным душем. И я сказала деревянным голосом, поднимаясь: — Ну почему же? Если объединить усилия, то можно и побороться. В этом случае я на вашей стороне. Слепо шарила в темноте рукой, отыскивая дверную ручку. — Ой, ты дура-ак… — протянул Ярослав, включая фонарик. — Сам знаю… Настенька, подожди… — послышалось уже мне в спину.

Я шла к дому, оставив их в бане. Проскочила в горницу, ушла в спаленку и забралась к Мышке в постель. Она спросила:

— Что рассказал-то?

— Сказку. Давнюю. Вымысел. Вранье все.

Еще два дня я уговаривала себя, что мне нет дела до такого его отношения ко мне. Была рассеянной, отвлекалась постоянно. Движения были какими-то дерганными, как у психа со стажем. Старалась не смотреть на него, отворачивалась. Сама понимала, что веду себя, как обиженный ребенок. И все равно травила себе душу обидой.

Значит, все-таки все дело в детях. Вопреки его воле, только ради цели — золотых девочек. Сопротивлялся, не хотел потому, что не понравилась, не соответствовала его запросам. Увидел и возмутился, бунтовал, потому что — я. А иначе почему он принял меня в штыки тогда? Неприятие было очень сильным. Он же гнал меня тогда от себя. Неужели я так некрасива, так непривлекательна для него по сравнению с теми женщинами, к которым он привык?

Когда мужчины уехали, я зависла возле небольшого зеркала в спальне. Я всегда была симпатичной, а после изменений вообще сильно похорошела. Но моя внешность скорее была экзотичной, необычной — с черными волосами, зелеными глазами. Идеальной красавицей я так и не стала. Вглядывалась в свое отражение и вдруг пришло узнавание — эти цвета и краски тоже описывались у Бажова. Такие малахитовые глаза и черные с прозеленью косы были у Хозяйки Медной горы. Совпадение? Конечно. Но что-то слишком много их стало, этих совпадений. И все в тему. Откуда вся эта уральщина у нас, в Сибири? И вспомнила, как однажды захотела посмотреть в интернете на знаменитую Медную гору — . яма… На ее месте осталась просто яма. А из Урала выкачали все, что могли, изувечив и испоганив. Только на севере еще осталось что-то живое. Но, очевидно, это место уже не могло стать жилищем для былой сказки.

Скоро мы с братом и Мышкой провожали отъезжающих гостей. Они поели последний раз в нашем доме, снесли в ГТТ свои вещи, какие-то приборы. Попрощались и поблагодарили за гостеприимство. Ко мне подошел Львович. Я насторожено вскинула голову, глядя ему в глаза. Он внимательно всмотрелся в мои, прощаясь, и сказал:

— Настенька, я не хотел обидеть, только потом понял, как это прозвучало. Не нужно было говорить все это, ты не так все поняла. И убедить тебя я не смогу — не знаю как. Вот, возьми — это тебе на память.

Мне в руку легло что-то тяжелое, я сжала кулак. Тяжело сглотнула, горло опять пережало от обиды. Отвернулась и ушла в дом. Уже там, пометавшись по комнате и услышав, как удаляется звук работающего мотора, с трудом разжала потную ладонь. В ней лежал небольшой кусок золота в форме нарисованного сердца.

Войдя в дом, Мышка выспрашивала у Ярослава, нисколько не стесняясь меня:

— Что он там наговорил девочке? А ты куда смотрел? Ну, кого спрашиваю?

— Да чего ты, маманя? Все он нормально сказал и понятно. Я вот понял. А она с ходу придумала себе что-то. Я теперь слово побоюсь сказать одной из вас. Все наизнанку вывернете со своей женской логикой.

— Правильно, значит, придумала. Нужно понятно говорить, чтобы нечего придумывать было.

— Да он честно сказал все, как было. Что, выдумывать нужно?

— А, может, промолчать?

— Да лучше бы промолчал. Он и сам так сказал. Выпроводил меня, сам остался сидеть там. Ладно, Настя, я тебя весной с русалками познакомлю, хочешь?

Я недоверчиво посмотрела на него.

— Правда, что ли? Да ладно. Это ты, чтобы отвлечь меня, да? Да мне он по фигу, брось. Правда есть русалки?

— В нашем озере и есть. Во всех больших лесных озерах живут. А особо вредные — и в маленьких. Только в морях и реках не осталось. Загадили там все, задохнутся они там. А у нас чистенько. Они похожи на людей, только склизкие, как лягухи. И волос нету.

— Фу ты, гадость какая! Так это не утопленники? — Ну, ты даешь. Это сколько же натопить нужно? Народ это, разумный даже. Опыт жизни у них просто другой. И они мысленно общаются. — Так они и не разговаривают? — А зачем, если так проще?

Дальше мы разговорились. Я выспрашивала подробности о русалках. Потом мы весь вечер говорили о них. Спорили, вспоминали легенды, сказки. Почему так и кого тогда наши военные видели в Байкале? В подобии маски на лице и огромного роста? Это новое знание было таким захватывающим, что я отвлеклась от своих переживаний полностью.

Только вечером уже отдала ему тот кусок золота.

— Держи, Ярослав, спрячь куда-нибудь. Потеряю еще, а это дорогая штука, судя по всему.

Мы теперь вместе рассмотрели сердце.

— Самородок, надо же, форма какая… многозначительная… — пробормотала Мышка.

А ночью опять ожидаемо приснился этот сон. Только в нем ночь была темнее, огонь ярче. И в его сполохах я видела, как Львович, стоящий на берегу, потихоньку погружается в топкий прибрежный грунт, совершенно не обращая на это внимания.

Я забывала сначала эти сны, занявшись чем-то днем, разговаривая, отвлекаясь. Но они повторялись каждую ночь, меняясь только в мелочах. Я слышала когда-то, что настоящий вещий сон всегда повторяется несколько раз и всегда очень яркий, запоминающийся. Похоже, что это был тот самый случай. Только вот Львович погружался в болото все глубже, а я потеряла все плывшие по воде волосы и огонь, раньше не ощущавшийся совсем, сейчас начинал греть все сильнее, норовил обжечь.

Эти сны изматывали. Я рассказала о них Мышке и Ярославу в надежде, что они что-то подскажут. Но они не знали, что сказать об этом. А сны набирали обороты. Я боялась спать, читала допоздна, ложилась только тогда, когда уже глаза сами слипались. Только засну, а он тут, как тут — яркий, страшный.

Из-за этого уже переживали и брат с Мышкой. Но помочь не могли ничем. Только спать она опять ложилась со мной, будила, когда я кричала. В конце концов, недели через две больше сил не стало терпеть это и однажды ночью, умирая от желания уснуть и боясь сделать это, я в полубредовом состоянии выскочила на улицу, пробежала за баню и, глядя на ночной зимний лес, закричала:

— Ты не ту выбрал! Я не хочу и не буду в этом участвовать! Я хочу, чтобы именно меня любили, а не лесавку во мне, ясно? Убери все это, я не хочу, мне это не нужно! Убери, пожалуйста, не мучь меня больше… — опустилась, рыдая, на снег. Всхлипывала, подвывая тоскливо, пока Ярослав не отволок домой, а Мышка не уложила спать, плачущую горько, уже почти спящую.

Лес услышал меня. Это и в самом деле был живой Лес. Зимний, страшноватый, таинственный, непонятный для меня… Ближе к обеду Мышка молча сидела и смотрела на меня, когда я проснулась. Я не кричала в эту ночь, проспала долго, выспалась и улыбнулась ей. Она всмотрелась в мои глаза и сказала: