— Настенька, Тугорин сказал что-то тебе, как-то объяснил свои действия?

— Сказал, что днем выкрасть меня не получилось бы и что сейчас обогреет меня в баньке.

Роговцев скрипнул зубами: — Значит — все-таки так… Настя, это внушение. Я должен был предусмотреть такую возможность. Но, кроме нас с ним, больше не было никого из наших, а на него я не думал. Все-таки делаем одно дело и вдруг такое… Мне бы сейчас поговорить с ним, выяснить зачем все это, как посмел? Может, совсем уж плохого он и не думал, но это…

— Конечно, не думал. Просто прогнал меня голышом и босиком по двадцатиградусному морозу в снежный буран с полкилометра… Заставил спускаться из окна на тряпках и прыгать в сугроб. Что же здесь плохого? Нормальные методы, которыми пользуетесь и вы. Правда, вы предпочитаете уничтожать не физически, а морально. Ну, тут уж кто в чем силен.

Я встала и стала убирать со стола. Старалась не допустить слез. Не хватало еще показать слабость сейчас. Хватит, наплакалась уже.

— Настенька, я разберусь с ним, я обещаю, что он никогда больше не посмеет…

— Да не переживайте вы, Роман Львович, договоритесь, разберетесь. Я уверена, что дело не пострадает из-за этого мелкого инцидента. Отдыхайте, ребята, дайте убрать со стола.

Молчали и Мышка, и Ярослав. Я справилась сама. Удержала слезы, не кричала, нашла нужные слова и еще — мне было плохо, что опять мы сделали шаг назад от нормальных, просто человеческих отношений. Раз уж у них с братом общие дела, то хотелось бы хотя бы того самого мирного сосуществования. А его не получалось.

Я опять спала с маманей. Мою маленькую комнатку отдали Роговцеву, как начальнику. Двое ребят спали на печи, один — на лежанке, а Ярослав — на широкой лавке, на которую положили матрас. В нашей комнате было окошко и ночью было слышно, как опять усиливается буран, колотит снегом в окна, гнет молодые кедры вокруг дома. Завтра точно нужно топить баню, чтобы хоть как-то разнообразить безделье для мужиков. А еще нужно достать те Юрины книги, может кто почитает.

В баню мы с Мышкой пошли первыми. Чтобы не задерживать всех, просто быстро помылись и пустили остальных посидеть подольше. Сами сушили волосы у печки, потом готовили кушать.

Так и проходили дни. Скоро непогода закончилась, и опять ударили сильные морозы. Несмотря на это, мужчины каждый день уезжали на вездеходе брата в лес, на прииск. Я не расспрашивала никогда, что они там делают. Считала, что если решат, что мне нужно это знать — скажут сами. Баню мы с Мышкой теперь топили каждый день, стирали мужское белье, сушили потом там же. Они возвращались всегда уже по темноте, уставшие, замерзшие. Брали чистую одежду и шли помыться и согреться. За столом сидели осоловевшие, сонные, но всегда с аппетитом съедали то, что мы приготовили. Бывало так, что я еще убирала со стола, мыла посуду, а они уже расползались по своим спальным местам, выпив по три кружки травяного чая.

Я часто ловила на себе взгляды Львовича, а, вернее — он смотрел на меня каждую минуту, когда мог это делать. В те дни безделья из-за бурана он был задумчивым, как будто что-то обдумывал и переосмысливал для себя. Потом — просто очень усталым, вымотанным, как и Ярослав, как все они. Наблюдая, как он общается с людьми, как ведет себя, я ловила себя на мысли, что что-то не так. Мне не давало покоя какое-то несоответствие. А потом я почему-то вдруг сразу поняла что это — я видела сейчас перед собой взрослого, умного, серьезного мужчину, а тогда слышала злую речь капризного подростка, пытающегося впервые заявить свои права на женщину и не знающего, как правильно это сделать. Но решительно настроенного сделать ее своей любой ценой. Вплоть до того, что даже запугать, подавить, но не отпустить от себя.

И впервые всерьез подумала — а что, если он, и правда — любит меня? На самом деле. Просто не умел тогда правильно показать это. Или боялся решительного отказа. Не привык к ним, не добивался раньше никого так — сами падали в руки. Пыталась вспомнить тот поцелуй и ничего не выходило — всплывало в памяти остальное.

А потом мне опять приснился сон с его участием. Снова я сижу на камне посреди неширокой реки и коса у меня уже в четыре сажени. А круги из огненных искорок все сужаются, но вокруг нет никого, кто остановит их. Они приближаются все быстрее, и я начинаю искать его, пытаюсь позвать на помощь, но уже горит в воде коса, плавится и стекает золотыми нитями в воду. Речной камень в сужающемся кольце огня. А он стоит на противоположном берегу и просто смотрит задумчиво в воду и не говорит больше так мучительно и нежно: — На-астя…

Я проснулась от того, что кричала от страха, разбудив, наверное, всех. А в душе образовалась какая-то пустота. От того, что он больше не говорит так, от того, что не спасает во сне… На следующий день я встретила его обеспокоенный взгляд своим сердитым. Он удивился и спросил:

— Что-то случилось? Я виноват в чем-то?

Я ответила честно: — Мне уже кошмары снятся с вашим участием, Роман Львович.

Заинтересовался не только он. Ярослав тоже спросил — о чем сон. И я рассказала, коротко, в двух словах, все еще почему-то злая на Львовича за этот сон. Оживился Ярослав, стал расспрашивать. А Львович кивнул головой, будто в ответ на какие-то свои мысли и решительно предложил:

— Если вам это интересно, то я кое-что знаю о девице Золотой Волос. Это не просто сказка. Давайте расскажу вечером, но только вам двоим. Есть вещи, которые я пока не готов озвучить для всех присутствующих.

Конечно же, мы вышли, поужинав и тепло одевшись. На улице было холодно, и поэтому брат предложил пройти в баню, которая, как и дом, почти скрылась под снежным сугробом. На большом морозе снег под ногами скрипел громко и пронзительно. Под этот визг мы прошли по тоннелю, пробитому в нем до самой баньки, еще теплой и уютной. В саму парилку не пошли, сели в предбаннике, открыв дверь и пустив к себе теплый воздух. Ярослав выключил фонарик, экономя батарейки. Было темно, и рассказ звучал еще более невероятно и завораживающе:

— Когда-то мой народ жил на территории Сибири — от Уральского Хребта почти до Тихого океана. Многочисленный и сильный народ. Красивый и талантливый. Особенно красивы были женщины. Вы знаете, что мы неравнодушны к золоту. Я уверен, что были более важные причины, чем жадность и желание просто владеть им. Для чего-то оно было необходимо, но сейчас не об этом. Все наши женщины были золотоволосыми. И сейчас в человеческих волосах есть золото. У золотистых блондинов его всегда больше, а у черноволосых — меньше. Но процентное содержание золота в косах наших женщин было настолько высоко, что можно было говорить о золотых волосах. Что случилось тогда, почему мир перевернулся, как говорят легенды — сейчас не сказать точно. Но была катастрофа планетарного масштаба…

— Секундочку, — перебила я, — но золото очень тяжелое и если волосы были, действительно, золотыми…

— Я понял вопрос. Это легенда, Настенька….

Это мягкое обращение неожиданно согрело меня. После стольких дней его молчания, после какой-то суеты, заполненной пустотой…

— … и сейчас уже никто не скажет, как это было на самом деле. Но легенды говорят, что это было золото — пышные, чуть волнистые тончайшие золотые волосинки необыкновенной красоты и длинны. Во время этого катаклизма кто-то, как водится, выжил. Но случилось совсем страшное — в семьях моего народа перестали рождаться дочери.

У вас, Ярослав, почти та же история, но хотя бы иногда где-то появляется ребенок, почти легенда, которая позволяет надеяться, что еще не все потеряно. Но для нас уже нет этой надежды…

Наши мужчины вынуждены были брать жен из других народов. Эти браки не были бесплодны, но дочерей никто из наших так и не дождался. Прекрасные девочки с золотыми волосами больше не рождались на Земле.

Я подозреваю, что мы в чем-то очень провинились, чего-то не сделали или наоборот — сделали что-то страшное, за что нам нет прощения…

Я вдруг почувствовала, как в темноте к моей руке прикоснулась и сжала ее его рука, как бы обозначая свою вину, за которую нет прощения. Я не выдернула руку, просто не смогла. Сидела молча, позволив перебирать, гладить, сжимать свои пальцы. Его голос стал немного другим — глухим, прерывистым: