Завершила свой рассказ Лика трагичным финалом: как Сергей убил бросившегося на него Антона, как стал стрелять в нее, но она, предвидев это, натолкала гаек в оба ствола ружья, и как сама потом хотела уехать, да не смогла, оставшись без ключей от машины. Тогда ее немного тряхнуло, глаза заволокло слезами, а худенькие плечи затряслись от рыданий.

Протасов дал ей воды. Кирилл, бесстрастно наблюдая за истерикой, выждал несколько минут, и, когда она немного успокоилась, поставила стакан на тумбочку, наклонился и вкрадчиво спросил:

— А камень, Анжелика? Где камень?

Протасов подобрался, уставившись на подозреваемую. Про бриллиант он забыл, не приняв всерьез мечтания Чебыкина, а вот Кирилл отнесся к легенде со всей серьезностью. На лице Лики не дрогнул ни один мускул, только глаза моментально провалились, а кожа стала белее простыни.

— Вы о чем? — слабым голосом спросила она.

— О драгоценности, что был в шкатулке, который вам принесла посетительница. Вы ведь Коростылева из-за этого камня убили, верно?

И вот тут ее проняло. Лика завизжала и бросилась на Кирилла, метя ногтями ему в лицо. Бросив папку, Протасов кинулся на подмогу, выкручивая Крайновой руки. В палату прибежали медсестры и охранник, следом влетел врач, моментально вкатив Лике убойную дозу успокоительного. Но она, заряженная адреналином до предела, еще пару минут трепыхалась в их руках, вертела обезумевшими глазами, и орала, проклиная всех и вся.

— В дурку ее надо, — меланхолично сказал Протасов позже, шипя, пока медсестра смазывала ему царапины на щеке — достала таки Лика его пару раз ноготками. — Или в тюремную больничку. Еще сбежит отсюда, а нам отвечай. Ай, зараза, больно… Жена увидит, не поверит, что подследственная порвала, скажет, у шлюшек был. Хоть справку бери… Как думаешь, камень действительно у нее?

— Скорее всего, — пожал плечами Кирилл. — Вон как ее вывернуло сразу. Где-то она его заныкала, скорее всего на турбазе. Надо там все еще раз обыскать, да потщательнее.

Получив первую помощь, они дали инструкции персоналу, вызвали охранника, велев ему сидеть у дверей палаты Лики, и если только трепыхнется, заковать в наручники.

— Самое паршивое, что она может вывернутся, — со вздохом сказал Протасов, глядя в протокол. — Что ей можно предъявить, кроме соучастия? Коростылева убивала не она, сама едва не погибла, сыграет на жалости, прикинется несчастненькой, и отделается условкой, ну, или отсидит пару лет, выйдет по амнистии, тем более, врач сказал, она беременная. А потом поедет на турбазу, достанет цацку из нычки, продаст, и покажет нам фигу.

Оба замолчали и до выхода из больницы больше не разговаривали. У машины, не сговариваясь, вытащили сигареты и закурили, глядя под ноги и думая о таинственном сокровище.

— Хоть бы поглядеть, из-за чего сыр-бор, — вздохнул Протасов, а потом, встрепенувшись, спросил: — А, слушай, ты чего-то говорил про своих журналистов. Чего они там нарыли?

Кирилл, у которого перед глазами тоже витал алмазный дым, думал, что Протасов, вопреки всеобщему мнению, все-таки не такой уж скверный следователь, да и мужик, хоть и склочный, но неплохой. И это неплохо бы использовать.

— Садись в машину, по дороге расскажу, — сказал он. — Санкция нужна, поедем убийц Панарина брать.

Их взяли без шума и пыли, предварительно проверив свидетельские показания, за что потом Кирилл истязал себя несколько дней. Копни глубже, глядишь, Олжас остался бы жив. Допросив второго охранника, Кирилл убедился: Быстрова оказалась права в своих догадках. Именно второй, тоже Евгений, но Борисов, сопровождал Панарину в супермаркет, а после смерти хозяина Ирина сообщила в агентство, что двух охранников ей не нужно, достаточно одного, настояв на кандидатуре молодого, смазливого Евгения Карасева. Подруга — Галина Золотухина — тоже подтвердила, за шубкой с ними ходил Борисов, в то время как Карасев остался дома. Словом, когда опергруппа выехала к дому Панариной, то они без особого удивления застали парочку тепленькими, прямо в хозяйской спальне, где Карасев чувствовал себя как дома.

Карасев, напуганный, с перекошенным лицом херувимчика, одевался, путаясь в белье и штанах, стыдливо отворачиваясь от полицейских, а вот Панарина нисколько не смутившись, поднялась с постели и прошла к шкафу, выдергивая из него наряды, словно собираясь на вечеринку.

— Потеплее что-нибудь выбирайте, — холодно посоветовал Миронов. — В камерах сквозит.

— Благодарю за совет, — таким же ледяным тоном ответила Ирина и стала одеваться, с ядовитой усмешкой наблюдая, как красные, как раки, полицейские, отводят взгляд от ее белой кожи, обвислой груди с ярко-красными сосками. Кирилл отворачиваться не стал, чувствуя невероятное желание броситься на Панарину, стиснуть руками ее тонкое горло и задушить, в память об Олжасе.

Везли их в одной машине, но потом парочку развели по разным камерам, и пока Карасев скучал в одиночке, Панарину, как наиболее легкий вариант, потащили к следователю. Допрос вел Протасов, а Кирилл молча сидел в уголке, с трудом гася в себе желание дать по морде этой холеной бабе, так запросто решившей судьбу своего мужа, Олжаса и даже Жанны Колчиной. Но Панарина оказалась куда более крепким орешком, чем ее ухажер, и на допросе не проронила ни слова, игнорируя все вопросы следователя. Протасов скрипел зубами, и отправил ее в камеру, выдернув из соседней Карасева. Тот молчал и только адвоката потребовал. Злой Протасов решил дождаться результатов экспертизы.

Милованов не оплошал, предоставив результаты. Микроследы в автомобиле, одежде Панарина, и даже отпечаток ботинка в электричке полностью совпал с отпечатком обуви Карасева. Прибывшего адвоката с фактами ознакомили, настойчиво предлагая передать клиенту, чтоб тот не слишком упирался, и тот пошел на переговоры. Плотно привязанный к убийству, Карасев, в котором поубавилось лоска, долго совещался с адвокатом, но потом дал показания, сдав любовницу. Получив его росчерк на протоколе, Протасов вновь вызвал к себе Панарину, сунул протокол ей под нос и вежливо предложил не выпендриваться.

— Господи, какой слабак, — презрительно произнесла Ирина и, наклонившись над столом жеманно попросила: — Дайте сигаретку, гражданин следователь.

Протасов протянул ей пачку, подвинул зажигалку, не став изображать из себя джентльмена. Панарина закурила и выдохнула сизый дым вверх.

— Я все надеялась: выкручусь, — мечтательно произнесла она. — Но когда ко мне в дом заявилась эта сучка Быстрова, с ее страстью совать везде свой нос, сразу поняла — дело дрянь. Но думала, что она ничего не поняла, ведь вы же не поняли, верно?

Протасов и Кирилл промолчали. Панарина рассмеялась, и ее смех прозвучал, словно серебристый колокольчик.

— Ловко вы придумали. А кем у вас Юленька проходит? Внештатным осведомителем? Я сразу ее раскусила, благотворительницу… Раньше-то она со мной даже не здоровалась, а тут, глядите-ка, явилась с сочувствием. И ведь предлог какой придумала — не подкопаешься. Как же она нас спалила?

— Давайте по существу, — сказал Протасов скучным голосом. — Когда вы спланировали убить своего мужа.

— Давно, — небрежно отмахнулась Панарина. — Когда началась его эпопея с Колчиной. Я всегда сквозь пальцы смотрела на его интрижки, но к этой шлюшке он просто сердцем прикипел. Я начала беспокоиться, но убедила себя: трахаться то он будет, но семье особого урона это не принесет, тем более, что и семья-то у нас была — одно название. Но потом Жанна крепко взяла его за жабры. Однажды он ехал за рулем ее машины, пьяный, конечно, и сбил женщину, насмерть. Прибежал домой, трясется весь, никогда бы не подумала, что у него такая трепетная натура, со мной он вообще не церемонился… Я все из него вытянула и испугалась, что арестуют, у нас как раз все было плохо, прокуратура расследование затеяла, по судам таскали регулярно. Но все обошлось. Колчина его вытащила из передряги, сама избавилась от машины, долбанула ее обо что-то. И после того принялась тянуть денежки для себя, и своей ублюдочной доченьки.