— Танька хотела выйти в свет, — равнодушно ответила Юля, затем повернулась к мужу и поправила его галстук. — Не могу же я отказать родственнице? Пусть хоть раз в жизни посмотрит на околосветское общество, без треников и семечек.

Юля поискала взглядом Таню. Та лавировала в толпе, жалко улыбаясь мужчинам и отчаянно строя глазки. Юля вздохнула и отвернулась.

— Это ты не можешь родственникам отказать? — саркастически фыркнул Валерий. — Да ты кому угодно откажешь. Вспомни хоть историю нашей женитьбы. Сколько времени динамила?

— Наговаривайте вы на нашу семью, грех это, — проговорила Юля голосом Маньки-облигации. — В конце концов, надо иногда в миру появляться, иначе конкуренты подумает, что ты помер, а футбол и в интернете посмотришь.

— Угу. Вкручивать она мне тут будет, — усмехнулся Валерий. — Думаешь, я не знаю, что ты со Шмелевым переписывалась тайком?

— Откуда это, интересно, ты знаешь?

— Так сестрица твоя сдала, — рассмеялся Валерий. — С таким невинным видом: ах, Валера, Валера, я, конечно, не стукач, но форму доклада знаю. В курсе ли ты, что супружница с мужиками переписывается за твоей могучей спиной?

— Сильно сомневаюсь, что в ее лексиконе есть слово «могучий», — скривилась Юля. — М-да, не меняется человек с годами.

— Ты мне тут бабушку не лохмать, — строго сказал Валерий. — Признавайся: опять впуталась в Никиткину авантюру?

— Да никуда я не впуталась, — отмахнулась Юля. — Просто захотелось потусить, ну и… встретить нужных людей, пообщаться, обсудить… э-э-э… модные тенденции.

— Ну-ну, — фыркнул он. — Тенденции обсудить ей захотелось. Аферистка.

Мысль о том, что муж видит ее насквозь, раздосадовала Юлю. Ей казалось, что она проявляет просто чудеса конспирации, встречаясь с Никитой далеко от дома. Предугадать Танькиного предательства она не могла, и оттого разозлилась, пообещав себе припомнить сестрице эту выходку.

Никита явился к ней в салон накануне, утром, выпил кофе из автомата и замолчал, созерцая собственный пупок. Юля терпеливо ждала, пока он отважится высказаться, не дождалась, включила компьютер и принялась лениво разбирать входящие сообщения.

— Затяжная в этом году весна, — лениво сказал Никита. — Вроде уже март, а снег все лежит и лежит, когда таять будет?

Юля промолчала. Никита искоса поглядел на нее и осторожно признался:

— Ко мне Сашка заходила.

Юля вновь не ответила, только мышью дернула сильнее, чем хотела, отчего открытое письмо из рекламного агентства улетело в корзину.

— Проблемы у Сашки, — без всякого выражения произнес Никита. — Говорит, менты подозревают ее в соучастии убийству. Так что она испугалась и прибежала ко мне за помощью.

— Ой, нет! — ядовито воскликнула Юля.

— Ой, да! — скривился Никита. — Самому как-то не по себе стало. Но что делать? Жалко ее. Ведь вляпается без должного надзора.

— Пусть вляпывается, — оборвала безжалостная Юля. — Мы в прошлый раз из-за нее нахлебались. И папенькину машину угробили. Отныне и впредь я не желаю разруливать проблемы этой вялой вафли. И не говори мне, что ты желаешь, потому что я этого не хочу слышать.

Никита промолчал. Юля потерпела, а затем рявкнула:

— Ну? Чего сопим тут?

— Ты ж не желаешь ни о чем слышать. А с моей стороны будет не очень по-джентельменски отказать даме, с которой у нас был роман.

«Роман» он произнес с ударением на «о», с томным придыханием, оттого прозвучало это напыщенно и забавно. Юля рассмеялась. Пользуясь переменами ее настроения, Никита торопливо рассказал об убийстве старого антиквара, завершив рассказ сообщением о шкатулке. Юля придирчиво рассмотрела фотографию и поинтересовалась:

— Думаешь, убийство Панарина и убийство Коростылева связаны?

— Так шкатулка же, — возмущенно ответил Никита и для наглядности ткнул пальцем в смартфон. — И там, и там фигурирует чайная шкатулка, может, одна и та же. Миронов, во всяком случае, на нее сделал стойку, как спаниель на утку. Вот только информации у меня катастрофически мало. Надо бы Осипова потрясти, только он общаться со мной не хочет. Помнит, паршивец, что я о нем писал год назад.

— Осипова надо в подпитии брать, — задумчиво проговорила Юля, накручивая прядь волос на палец. — К тому же он очень любит женщин. Завтра в конгресс-холле светский раут, можно отловить его там.

— Кто меня туда пустит-то?

Юля отмахнулась.

— Сама схожу. Тем более, сестрица просит ее выгулять.

Она с наслаждением выплеснула свое раздражение сестрой на Никиту, как делала это многие годы, если ее что-то не устраивало, словно выкапывая в песке ямку для плохих слов, нашептывала и зарывала, оставляя весь негатив за спиной. Он был единственным, кому она так доверяла. Даже мужу Юля не отваживалась признаваться во всем, зная, что Валерий тут же бросится защищать свою королеву, метая громы и молнии, а это частенько заканчивалось плохо даже в кругу семьи. Он был старше ее больше чем на десять лет, и потому уже мог себе позволить плевать на мнение окружающих. Никита был другим, и как ни хорохорился, до людей ему еще было дело. Потому он выслушал жалобы Юли вполне сочувственно, и даже попытался ее рассмешить бредовой идеей, на миг показавшейся ей привлекательной.

Мысль напустить на Осипова Таньку Юля подавила в зародыше.

— Что ты, ей ничего доверить нельзя, — замахала она руками на предложение Никиты. — Во-первых, какая из нее Мата Хари? Она не умеет намекать и анализировать, да и вообще так же сильна в расспросах как Борман из пародии на «Семнадцать мгновений весны». Помнишь, как там было? «Борман подумал, что нужно тонко намекнуть Штирлицу, что им интересуется Ева Браун. «Штирлиц, да вами же интересуется Ева Браун!»

Никита невесело усмехнулся, а Юля продолжила:

— Если даже Осипов и сболтнет ей что по глупости, она никогда не запомнит, переврет, и накрутит таким количеством ненужных деталей, что мы никогда не разберем, где правда, а где нет. И потом, она совершенно не в его вкусе. Не любит он пышных блондинок. Ему, как и Панарину покойному, нравятся худосочные брюнетки восточного типа, вроде Колчиной.

— Или тебя, — ехидно поддакнул Никита.

— Или меня, — согласилась Юля. — Я бы даже не брала ее с собой, но Танька уже успела стукнуть тетке, а та с утра вынесла мне мозг: как это я не хочу брать на прием ее дорогую деточку? Деточка может там встретить свою судьбу, или, на худой конец, продюсера… И ведь не объяснишь, что там из списка Форбс никого не будет. Пришлось согласиться, да и то лишь потому, что это проще, чем доказывать собственную правоту. Все равно я долго этого не вынесу. В обществе Таньки и ее мамы я чувствую себя Милой Йовович.

— Почему?

— Потому что попадаю в Обитель Зла. Но приходится жертвовать собой во благо семьи, иначе маменька попадет под раздачу. Тетка не простит такого пренебрежения. Мы, как богатеи, обязаны тянуть на себе всех остальных.

— Это твое мнение, или ее?

— Ее, конечно. Мне-то они не помогали, даже когда у меня на самую дешевую помаду денег не было. Как сейчас помню: собираюсь по делам, спичкой помаду выковыриваю из тюбика, пальцами размазываю… Одни джинсы на все случаи жизни… Неужели это со мной было?

— Ты с такой ностальгией это произнесла, — улыбнулся Никита. — Или по девяностым тоскуешь? Сколько нам было-то? Лет по четырнадцать.

— Ну и что? Я и в четырнадцать хотела лучшей жизни. А по прошлому — нет, не ностальгирую. Тяжелые времена были, не хочу даже вспоминать. Давай лучше к нашим баранам вернемся, а точнее, к овце.

— Неласково ты с сестрицей.

— А не заслужила, — парировала Юля. — И, что характерно, не заслужит. Чую, прием будет провальным, позорище для всей семьи. Но что делать? Придется думать, как выйти из него с наименьшими потерями.

Выходить с наименьшими потерями пришлось уже под вечер. Войдя в комнату к сестре, Юля, уже с прической, тщательно накрашенная, с парадными серьгами в ушах, замерла на пороге: