А он? Он никак не мог разобраться в своих чувствах и сильно страдал от этого. Может быть, в Теплице, на расстоянии, он сумеет ясной головой осмыслить происходящее и тогда...

Вошедшая в комнату Жозефина минуту-другую тяжело дышала, восстанавливая дыхание.

— Я уже успела сбегать за свежими булочками. — Она поставила поднос на стол. — Знаешь, коридорный спросил: «Мадам ван Бетховен тоже уезжает?» — и получил решительный ответ: «Нет!» Я могла бы какое-то время пожить в этой комнате, а потом мы бы встретились в Карлсбаде.

— Где? Здесь?

— Неужели ты ничего не понимаешь, Людвиг?

Он поднёс к губам её руку:

— Ты даже не представляешь, как я благодарен тебе.

Он покрыл поцелуями её ладонь и, ничего не соображая, как лунатик, потянулся к показавшемуся ещё более прекрасным лицу.

— Нам сейчас не до ласк, Людвиг. — Она удручённо вздохнула. — Почтовая карета ждать не будет.

— Слушай, а может, попробуем вдвоём убежать в Англию или ещё куда-нибудь? — с загоревшейся надеждой сказал он.

— Что тебе делать в Англии? Ты так талантлив, у тебя столько замыслов, а ты хочешь всё бросить, покинуть Вену... Ешь скорее. Через десять минут нам нужно уходить.

Вскоре у подножки почтовой кареты он торопливо записал её карлсбадский адрес и, не оглядываясь, с силой захлопнул за собой дверцу.

— До свидания, Людвиг! До свидания! — В её глазах блеснули слёзы. — Смотри не потеряй мой карандаш, разбойник.

Почтальон задудел в рожок, подавая сигнал к отправлению. Через несколько минут Бетховен почувствовал на себе удивлённые взгляды пассажиров. Оказывается, он непрерывно махал рукой, хотя и почтовая станция, и Жозефина уже затерялись вдали.

Затерялся ли с ней весь его мир?

Чем дальше он отъезжал от Праги, тем тягостнее ощущал свою утрату. Он тосковал по её стройному, превосходно сложенному телу, в котором к тому же жила такая добрая и преданная ему душа. Любовь, одна лишь любовь способна дать счастье, значит, он был счастлив, зная, что эта женщина не забыла о своей любви к нему.

Были ли у неё в жизни помимо двух супругов ещё и другие мужчины?

Он, правда, тоже вёл отнюдь не монашеский образ жизни. Но шестеро детей... Тут многое не ясно. А может, просто слишком поздно?

Нет, он непременно должен написать ей. Ведь сразу же после приезда из Праги он получил от неё письмо, и ему стало очевидно, что она лишь притворялась мужественной, уверенной в себе. Она была в таком отчаянии, что он счёл своим долгом утешить её. Пусть, прибыв в Карлсбад, она сразу же обнаружит его письмо.

Их судьба напоминала ему густо сплетённую паутину, в которой они запутались, словно мухи. Теперь они судорожно дёргались, предпринимая безнадёжные попытки освободиться...

Так где же найти слова, способные разорвать эту губительную сеть, вывести их из тёмного леса...

«6 июля, утро

Мой ангел, ты для меня всё, ты моё второе «я»... Хочу набросать несколько слов карандашом (твоим)... Откуда эта глубокая скорбь? Да, господствует железный закон необходимости! Неужели наша любовь может выстоять лишь ценой огромных жертв, неужели ты не можешь до конца принадлежать мне, а я тебе?.. Оглянись вокруг, посмотри, как прекрасна природа, и успокой свою душу. Любовь забирает её целиком, а ты часто забываешь, что я должен жить и ради себя, и ради тебя, и, воссоединись мы, ты воспринимала бы многое не так болезненно... Поездка проходила в ужасных условиях, я прибыл на место лишь вчера в 4 утра, ибо постоянно не хватало лошадей...»

Он исписал уже второй лист своим корявым почерком, который сам порой не мог разобрать. ...А совет найти утешение в прекрасной природе был жалким...

«...На предпоследней станции меня стали отговаривать ехать ночью через лес, но это лишь раззадорило меня. Расплата была ужасной, на просёлочной дороге сломалось колесо. С Эстергази, который ехал другим, обычным путём, случилось то же самое... Но у него было 8 лошадей, а у меня 4. Слава Богу, всё хорошо закончилось, и, надеюсь, мы скоро увидимся...»

Забывшись, он едва не поставил после этого предложения вопросительный знак.

«...Даже сейчас я не могу поведать тебе своих мыслей и переживаний, хотя они прямо-таки рвутся из груди. Ах, если бы наши сердца бились рядом... Но бывают мгновения, когда язык не в силах выразить многое, так будь же всегда верна мне, моё единственное сокровище, а об остальном пусть позаботятся боги.

Твой верный Людвиг».

Четыре листа! Он окинул их недоверчивым взглядом. Стиль неудачен, наверняка много ошибок, хотя он в своё время старательно изучал орфографию; Но дело не в этом. Письмо вышло каким-то... чересчур пустым.

Вечером он вновь положил перед собой лист бумаги и принялся писать:

«Вечером в понедельник,

6 июля

Представляю, как ты страдаешь, самое дорогое для меня существо... Только теперь я понял, что письма нужно отправлять ранним утром. Понедельник и вторник — единственные дни, когда почта уходит отсюда в К... Ты страдаешь, но помни, где бы я ни находился, ты всегда рядом, всегда в моей душе, я говорю с тобой, ибо без тебя для меня жизни нет!!! Люди преследуют меня своими благодеяниями то здесь, то там, но я их не заслужил...»

А может, лучше написать так: «Преследуемый надоедливыми людскими благодеяниями?..»

«...Когда люди унижают себе подобных... это очень мучит меня... и когда я размышляю о себе в масштабах Вселенной, я, которого уже называют «величайшим»... но на самом деле я ничтожен... однако и в этом заложено божественное начало человека... я плачу при одной мысли о том, что ты лишь в субботу получишь первую весточку от меня. Я люблю тебя гораздо сильнее, чем ты меня. Не таись от меня...»

Этот страх давно одолевал его, долгие недели, месяцы и даже годы клубясь в его голове, словно туман.

«...Спокойной ночи... Я здесь на лечении, принимаю ванны и потому должен вовремя ложиться спать. О Боже! Что это за жизнь, ты так близко и так далеко от меня! Но наша любовь подобна зданию, возведённому небесными силами, — она столь же неколебима, как небесная твердь».

Всё это пустые слова — «величайший», Вселенная. Нужно сказать что-то ласковое, нежное...

«Доброе утро, 7 июля

Ещё лёжа в постели, я полон мыслей о тебе, моя вечно любимая женщина. И эти мысли то радостные, то снова грустные, ибо не знаю, услышит ли судьба нас, а без тебя я жить не могу и потому твёрдо решил блуждать в чужих краях до тех пор, пока снова не окажусь в твоих объятиях и почувствую себя в них уютно, как дома. И тогда душа моя, окрылённая тобой, сможет воспарить в царство духов... Увы, по-другому не получится, но я верю, ты сможешь справиться с собой, ибо ты знаешь, как я верен тебе, и ни одна другая женщина не сможет завладеть моим сердцем — никогда, никогда... О Боже, почему нужно разлучаться, когда мы так любим друг друга. Между прочим, в В. у меня по-прежнему много забот, но твоя любовь делает меня одновременно счастливейшим и несчастнейшим человеком. В мои годы я нуждаюсь в спокойном, уравновешенном образе жизни, а могу ли я вести такой при наших отношениях? Мой ангел, я только что узнал, что почту отсюда отправляют каждый день, а значит, ты сразу же получишь моё письмо. Сохраняй спокойствие и помни, что лишь бесстрастно спокойный взгляд на наше бытие поможет нам вместе достичь нашей цели и жить вместе. Люблю, тоскую по тебе, будь счастлива и не суди ложно о самом верном тебе сердце любящего тебя Л.

Вечно твой — вечно твой — вечно наш».

Его глаза превратились в узкие щёлочки. Пустые фразы, к которым он испытывал отвращение, как только они вошли в моду, и их стали употреблять к месту и не к месту, изливая на бумаге душу. Нет, он не станет отсылать эти десять записок. Тут нужны совсем другие слова, нужно говорить более по-мужски, предстать в её глазах истинным мужчиной.