— Значит, это и есть «Героическая симфония», маэстро. — Риз робкими шагами приблизился к роялю.
— Только вот титульный лист вам придётся заменить, друг мой, — прозвучал басовитый барственный голос Риза. — Его величество император Франции Наполеон Первый вряд ли одобрит такое простецкое обращение к нему. Он уже никому не позволит называть себя Бонапартом. — Уголки тонких губ Цмескаля опустились, обозначив снисходительную усмешку. — А вообще почему у тебя дела должны идти лучше, чем у меня, Людвиг? Мне эта история стоила роскошных пряжек на башмаках. У меня их ловко срезали в толпе возле афиши.
Он тяжело опустился на стул, кряхтя вытянул ноги и несколько минут с нескрываемым сожалением разглядывал башмаки.
— Что молчишь, Людвиг? Между тем меня, несмотря на понесённый ущерб, по-прежнему одолевает жажда знаний. Я говорю это вполне серьёзно. Я — человек терпимый, особенно если речь идёт о политических взглядах. И потом, один любит блондинок, другой — брюнеток, и нечего постороннему вмешиваться в чужие дела, а уж тем более лезть с непрошеными советами. Но я никак не могу понять смысл происшедшего во Франции. Сперва они отправили на гильотину короля, его родню и дворян...
— Полагаешь, незаслуженно?..
— Хорошо, хорошо, не будем спорить на эту тему, но теперь у них вновь появляется король, пардон, император, который, как сказано в афише, по поводу коронации присвоил высшие дворянские титулы многим своим сановникам. И как тут быть с так называемыми правами человека?
— Он попрал их ногами.
— Но зачем вся эта церемония? Коронация и так далее. Ведь он вроде бы считался настоящим революционером?..
— Он всё время оставался просто капралом, — угрюмо буркнул Бетховен. — Мелким, достойным презрения человечишкой с душой капрала.
Дрожащей от ярости рукой он схватил партитуру.
— Людвиг!
— Маэстро!
Цмескаль и Риз почти одновременно вскочили, готовые броситься к нему.
— Вы полагаете, что из-за этого жалкого капрала я способен уничтожить хоть одну ноту из своей симфонии? — Бетховен дико расхохотался и затрясся всем телом. — Я только вырву запятнанный недостойным именем титульный лист.
Он разорвал его на мелкие клочки и с наслаждением принялся топтать их ногами.
— Вот тебе моё верноподданническое посвящение к коронации, изменник!
Потом он буквально вытолкал Цмескаля и Риза из комнаты, заставил себя успокоиться, сел за рояль, взял зажатое между клавишами и крышкой либретто «Фиделио» и принялся небрежно листать его.
Через некоторое время он начал вникать в смысл прочитываемых слов.
— О Боже! Какая тьма здесь! Какая жуткая тишина!
Кто это сказал? Флорестан, ну да, конечно, вокруг него царила именно такая атмосфера.
Следующая страница перелистнулась как-то сама собой, и он услышал ликующий возглас негодяя Пизарро: «Добился я триумфа!» Ну да, клятвопреступник-капрал также добился триумфа, объявив о своей коронации.
Снова Флорестан? Нет, это министр, едва ли не с ужасом разглядывающий освобождённого им из тюрьмы и спасённого от смерти Флорестана.
Он тот, кого уже считали мёртвым?
Тот рыцарь, что за правду
Был готов сражаться?
А что он чуть раньше сказал узникам? Он обратился к ним с прекрасными, искренними словами:
Не долго вам терпеть, пора уж
Встать с коленей,
Любая тирания мне чужда,
Так пусть же брат отыщет братьев
И с радостью поможет им.
Его мозг вновь словно пронзил раскалённый кинжал. Он вздрогнул, сгорбился и выставил перед собой руки, будто прикрываясь щитом.
Нет, ты слишком рано празднуешь триумф, Пизарро! Есть ещё люди, готовые «сражаться за правду».
Он чуть привстал и еле слышно повторил несколько раз:
Так пусть же брат отыщет братьев
И с радостью поможет им.
Часть 3
«...ВЕЧНО ЛЮБИМАЯ ЖЕНЩИНА...»
В Вене по-прежнему жила Жозефина — женщина, которую он когда-то назвал «вечно любимой».
Была ли она по-прежнему такой? Пока он ещё не мог твёрдо ответить на этот вопрос. Она жила вместе с Терезой в большом доме неподалёку от Красной башни. Кроме того, сёстры стали попечительницами расположенного под ними кабинета восковых фигур.
Графиня Тереза фон Брунсвик и графиня Жозефина фон Дейм попеременно сидели за кассой заведения, уже утратившего прелесть новизны. Кабинет восковых фигур был составной частью галереи Мюллера, владелец которой за ночь вдруг превратился в камергера его величества императора Австрии графа Дейма. Это уже само по себе представлялось многим каким-то жутким фарсом.
Его сиятельство граф Дейм! Он предложил обременённой долгами графине Брунсвик целых сорок тысяч дукатов за Жозефину, в то время как он, Бетховен, ничего не мог дать, кроме нотных листов.
Но Дейм, этот авантюрист и обманщик, уже скончался. Разумеется, титул его был подлинным, как, впрочем, и звание камергера, но с дукатами дело обстояло гораздо хуже. Жозефина напрасно пожертвовала своей любовью. Покойный супруг помимо четырёх детей оставил ей в наследство изрядное количество долгов.
Сейчас они молча смотрели друг на друга. Нет, нет, ничто не умерло и не покрылось могильной твердью. Вид его вызывал сострадание, он уже хотел было сделать шаг вперёд и заключить любимую женщину в объятия. Однако он подавил в себе это желание, коротко поклонился и вежливо спросил:
— Желаете брать уроки игры на фортепьяно, госпожа графиня?
Она не только не ответила ему в таком же тоне, нет, она мгновенно превратилась в прежнюю Жозефину, весьма обеспокоенную его состоянием:
— Как ты себя чувствуешь, Людвиг?
Она тут же поняла бестактность своего вопроса и поспешила сменить тему:
— Расскажи, пожалуйста, над чем ты сейчас работаешь?
— Я пишу оперу.
— А на какой сюжет?
— Вообще-то у нас не принято рассказывать содержание оперы или пьесы.
— Разумеется, и всё же... попытайся, Людвиг. Ну, пожалуйста.
— Опера называется «Фиделио», ибо её главная героиня — верная жена.
— Вот как? — Она нервно мяла в руках кружевной платок. — Верная жена? Продолжай, Людвиг.
— Её мужа Флорестана жестокий губернатор Пизарро бросил в тюрьму, и Элеонора, переодевшись в мужское платье и назвавшись Фиделио, устраивается садовником в тюремный сад. Действие происходит в Испании и в прежние времена, хотя произвол творится повсюду и в наши дни.
— Ну дальше, дальше...
— Естественно, она спасает любимого мужа, бросившись с пистолетом в руке между ним и губернатором. Министр освобождает Флорестана из тюрьмы, чтобы он вместе с вечно любимой Элеонорой вновь смог вернуться к прежней жизни.
Тут он понял, что его слова могут быть восприняты как намёк, и поспешил добавить, скривив в гримасе лицо:
— Естественно, Леноре, это всё несколько театрально — любовь, верность — и довольно неправдоподобно. На сцене образы, порождённые поэтической фантазией.
Тем самым он лишь ухудшил ситуацию и оказался слишком неуклюжим, чтобы выпутаться из сплетённых им самим сетей.
Достаточно ли красноречивым был обращённый к ней взгляд? Ведь он глазами просил помочь ему.
— Извини, Людвиг. — Она робко и чересчур поспешно улыбнулась. — Я даже не предложила тебе стул. Садись, пожалуйста.
— Может быть, лучше начнём занятия?
