Нависшие над городом серые клочковатые тучи как-то незаметно налились тёмной влагой, а затем выплеснули её на городские улицы.

Он вспомнил, что туманная пелена дождя так же висела над Веной в день отъезда и что всю дорогу по крыше почтовой кареты били крупные капли. Теперь ливень застиг его в Праге.

Промокший насквозь плащ свинцовой тяжестью давил на тело. Он повесил его на вбитый в дверь крюк и окинул беглым взглядом комнату.

Из открытых окон сильно дуло, ветер заносил внутрь брызги дождя, но это его нисколько не тревожило. Эрцгерцог Рудольф, милый, славный принц! Без его помощи он никогда бы не смог приехать. Пусть даже поездка окажется напрасной, пусть...

В Теплице очень многие хотели исцелить болезнь, именуемую скукой. Но это к нему никак не относится. Он присел и вытянул усталые ноги. Бетховен опустил тяжёлые веки, и перед его внутренним взором мелькнуло лицо человека, с которым он сегодня вёл переговоры и который обещал ему попытаться вымолить у князя Кински хотя бы несколько гульденов или дукатов в счёт пресловутой пожизненной пенсии. Князь — мерзавец, и вообще всё вокруг мерзко и отвратительно. Нужда воистину заставляет идти на всё, и тут уж не до морали.

Он с усилием встал и раздражённо щёлкнул пальцами, глядя на голые стены. В снятом из экономии самом дешёвом номере он чувствовал себя, как в давно не мытой клетке.

Какой здесь затхлый, спёртый воздух! Треснувшая миска для умывания, кувшин с отбитым носиком, заляпанное маленькое зеркало, забрызганные чем-то бумажные изображения святых над убогой кроватью.

Ну ничего, осталась только одна ночь, он попросил вечно сонного слугу разбудить его в четыре часа, а в пять он уже будет сидеть в почтовой карете.

Услышав скрип открывающейся двери, он недовольно оглянулся и замер.

— Да это я, Людвиг. — Она с усилием улыбнулась. — Добрый вечер. Я приехала из Вены на почтовой карете. ...Ты не хочешь ничего сказать мне или... — Она в страхе распахнула сверкавшие завораживающим блеском глаза: — У тебя совсем плохо со слухом? Я пришла, чтобы попросить у тебя прощения, Людвиг, ведь все эти годы я не заботилась о тебе. И я чувствовала, что не обрету покоя в душе, пока не выскажу тебе всё. Знаешь, как тяжело говорить такое, особенно женщине.

Она говорила не умолкая, стремясь словесным потоком заглушить страх. Она очень боялась, что он выгонит её из комнаты, не дав сказать самые важные, самые нужные слова.

— Само решение поехать сюда далось мне очень нелегко. Ведь я замужняя женщина. О твоём отъезде я узнала от служанки. Но в Теплиц, в это захолустье, я не хотела ехать. Город маленький, пойдут сплетни. А Прага город большой... Ну вот, я всё сказала, ещё раз прости меня, Людвиг, я... я... я пойду.

Она закрыла лицо руками, повернулась к двери, и этот её жест наконец вывел Людвига из оцепенения.

— Жозефина! — Он схватил её за руку.

— Ты ещё помнишь моё имя, Людвиг? — еле слышно спросила она.

— Что с тобой? — Его глаза сверкнули холодной сталью. — Что они осмелились с тобой сделать?

— Ты так беспокоишься обо мне, Людвиг... Но знаешь, мне так хочется услышать из твоих уст слова, навсегда запавшие мне в душу. Я понимаю, что не имею права, и всё же...

— Ты моя вечно любимая женщина...

— Людвиг!

Она припала к нему и стала покрывать поцелуями смуглое, изъеденное оспинами лицо, а потом вдруг осела и сползла бы на пол, если бы он не подхватил её.

Некоторое время она лежала неподвижно на кровати и, лишь когда Бетховен легонько коснулся её волос, тяжело приподняла голову:

— Людвиг, можно я немного посижу здесь на стуле? Минуту-другую, не больше. Можно, Людвиг? Спасибо.

Она бросила затравленный взор на измятую постель, затем на щербатые половицы и вдруг со всхлипом произнесла:

— Как... как здесь хорошо...

— Здесь?

Она усердно закивала головой так, будто в её шее вообще не было позвонков.

— Да-да-да, Людвиг, конечно... именно здесь, но я лучше помолчу, и... и вообще я сейчас пойду... Я всё потеряла.

— И это говорит баронесса фон Штакельберг?

Улыбка проглянула на её лице, подобно солнечному лучу, робко показывающемуся из косматых туч, — из её, казалось, уже навсегда ими обоими забытого прошлого.

— Ты, наверное, будешь бранить меня, Людвиг. Но ведь я пришла к тебе с добрыми намерениями... А может, мне просто захотелось совершить легкомысленный поступок. — Она решительно тряхнула волосами. — Только не злись на меня... Знаешь, всю дорогу сюда я действительно чувствовала себя баронессой фон Штакельберг, но когда в этой захудалой гостинице я спросила, в каком номере ты живёшь, и коридорный, вытаращив свои глупые глаза, захотел узнать, кто я... Так вот, я повернулась к нему спиной и через плечо небрежно бросила: «Вы изволите разговаривать с мадам Жозефиной ван Бетховен». Я тебя сильно обидела, Людвиг? Прости меня.

— Жозефина!..

Она опустилась на пол и положила голову ему на колени.

— Нет-нет, не спорь, мне подобает именно такая поза кающейся грешницы. Потерпи немного, мадам ван Бетховен скоро вновь исчезнет из твоей жизни. Я искренне любила тебя, Людвиг, и потому... потому жестоко расплачиваюсь сейчас за то, что тогда не сказала «нет», когда меня просто-напросто продали.

— Не кори себя. Разве ты могла выйти замуж за бедного музыканта?

— А ты знаешь, что Штакельберг оказался ещё большим мошенником, чем Дейм? Эдакий святоша с молитвой на устах и без каких-либо угрызений совести. Он разорил не только меня, но ещё и Франца.

— Я кое-что слышал.

— В память о себе он оставил мне лишь двоих детей.

— Я знаю, Жозефина.

— Я очень люблю их, но Штакельберга я безжалостно выгнала из дома. Даже Тереза заклинала меня твёрдо стоять на своём. Между нами всё кончено, только он не даёт мне развода, и вот я пришла к тебе.

— Чем же я могу помочь? — вновь глубоко уйдя в себя, пробормотал Бетховен.

— А при чём здесь твоя помощь? Я пришла потому, что не могла не прийти. Я уже сказала, что виновата перед тобой, что не смогла быть рядом, когда ты так нуждался во мне...

— Ни у одной из близких мне женщин я не видел такого лица.

— Людвиг!..

— Да?..

— Ты можешь поцеловать меня на прощанье. И... и хотя я не достойна тебя, позволь мне всё же... ответить на твой поцелуй.

Он проснулся, так как над ухом кто-то удивительно знакомым голосом сказал:

— Доброе утро, Нептун.

Увидев недоумённое выражение на его помятом со сна лице, Жозефина поспешила пояснить:

— Когда Нептун выныривает из волн, у него, наверное, такие же всклокоченные волосы, как у тебя сейчас.

— Ты уже оделась?

— Я от счастья так и не смогла заснуть, Людвиг. — Она медленно подошла к кровати. — Сидела у окна и слушала щебетанье птиц. — Она наклонилась и прижалась лицом к его голове. — Мне пора. Его сиятельству супругу самое время подыматься с перин.

— Жаль, очень жаль, — озабоченно нахмурился Бетховен. — Но меня в Теплице ждёт господин Гёте. Хочет обсудить со мной музыку к «Эгмонту». Это очень важно. Как сегодня погода?

— Ну какая... — Она мельком посмотрела в окно. — Вроде солнышко, нет, уже надвигается тёмное облако. Что ж, давай прощаться. Такую встречу нельзя пропускать. Ничего-ничего, я снова стала стойкой и мужественной женщиной. Давай вставай, Людвиг, а я пойду позабочусь о завтраке.

Намыливая щёки и водя по ним остро отточенной бритвой, он недовольно разглядывал в зеркале своё лицо. Разумеется, он встретится с господином фон Гёте в Теплице, но только через несколько дней. Ну ничего, будем надеяться, что ему повезёт: один из пассажиров в последнюю минуту откажется от поездки и освободится место в почтовой карете.

К сожалению, его отъезд походил на бегство от Жозефины, что, в сущности, означало чудовищную неблагодарность. Она, безусловно, была готова стать его женой и ради этого подвергнуться нападкам людей своего круга. Они бы отвергли её, обвинили бы в прелюбодеянии, в разрыве священных уз супружества...