Ученики пошли и поступили так, как повелел им Иисус:

привели ослицу и молодого осла и положили на них одежды свои, и Он сел поверх их.

Множество же народа постилали свои одежды по дороге, а другие резали ветви с дерев и постилали по дороге;

народ же, предшествовавший и сопровождавший, восклицал: осанна Сыну Давидову! благословен Грядущий во имя Господне! осанна в вышних!

(От Матфея 21:6-9)

***

Хотите, чтобы я вас любил?

Может, помочь переехать?

Может, сменим тему разговора?

Может, стоит скользким быть?

Может, подсказать то, что знаете давно?

Милое личико, и так всё фривольно и мило,

Ах, прямо румянец-солнышко взошло,

Пяточку не поцеловать ли?

Ах,

Ути-пути-тю!

И всё такое прочее?

Хотите, чтобы вам доставлял задора чутка?

Может быть мне и приземистым быть?

Понятные мысли хватаю,

Я много знаю,

Много видел,

Всё искал.

Бога, народы, санки проклинал.

Всё во мне до горла,

А затем лобок –

Так мы и живём.

Две головы.

И одна с вялым носом ниже живота,

А другая хлопает глазами сверху.

Будто есть в этом во всём смысловыделение?!

Ну о чём мы с вами говорим?

Ну хватит врать!

Ну давайте посмотрим остро и больно!

Мы же все – ничтожества,

Почти что божества!

А я трясусь.

Вот так трясусь ногами и руками

Вам на урочный пир.

Мы же будем вечно так,

По кругу,

И снова, и вновь,

Новый виток.

Меньше стало?? Тю-ю.

Да ничего подобного. Куда?

Новый виток только раскручивается.

А может это ген??

Может в центре завиток, и вновь?

Ну что же не так-то с мостами?

Почему они всё длиннее и дороже?

Мосты совмещают теперь далёкие берега.

Хорошо одному лишь пастуху,

А овцы всё равно плюют на ваш мост.

И бросаются в овраг,

И с утёса бросаются!

Думаете,

Я тут так легко говорю?

Просто вязь?

Может быть немного сальностей?

Получайте!

Много,

С головой вам!

Жил я один там в сарае сыром,

Сном не был усмирён,

Только боль слышал…

Слышал боль со всех сторон,

Больно было даже металлу!

А вы говорите!

Что там люди?

Люди плачут.

А ведь я боль во всём вижу,

Она внутри и рвёт.

Ну вот понимаете?

Рвёт с треском.

Так, что аж под корой сердечной осадок углекислый.

И это ведь болотно, и всё пропахло.

Рука гниёт не от времени,

Но от вас.

Зловоние так даже и до Свыше добралось.

Носом уже не учуять,

Мощь!

То-то вы на пир порывами!!

И так, чок – чок – чок.

А ведь надо же думать,

Что это приличия!

Что мы можем и в одежде,

Можно даже через одежду!

Все же знают всё уже,

Столько лет,

Столько поколений.

Всё промочено потом памяти!

Ну и дышите этим…

А я в своё болото соскользну.

.

Там ведь мо-и-и-и-и-и выделения.

.

Больно тут,

Там ещё больнее.

Туда убегу,

Чтобы вас не знать –

В одеждах.

Все люди больны.

Непоправимо больны.

И болеют они друг из-за друга.

И ничего с этим не поделать без Тебя.

Человек,

Может, только я болею?

(Не цитата. Мысль, возникшая однажды.)

Два друга возвращались домой из бара узкими тропами большого города. Хмель уже успел улетучиться, поскольку на улице стояла морозная погода. Ветер щипал лица, и пальцы даже в карманах продолжали гореть от холодного воздуха. Стояла здоровая, белая зима. Быстро шагая плечом к плечу, друзья оживленно обсуждали начатый еще в пивном заведении разговор. Ветер на секунду сорвал слова, из-за чего один из друзей был вынужден, срывая связки, почти прокричать: «А? Что говоришь?» Ему непременно надо было слышать каждое слово, поскольку тема разговора касалась лично его.

– … Я говорю, знаешь, ведь ты мне самый лучший друг! Ты когда к нам пришёл, в первый же день, показался каким-то не таким. Ты в первый же день нашего знакомства начал рассказывать какую-то дичь из своей жизни, что-то очень личное.

– А, ну да. Я тогда был странным, взвинчено накалённым.

– Ты был скорее не странным, а двояким. То в религиозные бредни вдавался с простотой душевной и с полной уверенностью в своих идеях, а то вдруг полную дичь нёс, как то, например, что ты гадил в море один на пляже…

– Срал, ну и что? Блин, не вспоминай, чел, всякое было, не обязательно всё уж и помнить!

– Ты что, обижаешься что ли?

– Что было, то прошло, в желтые поля ушло! Давай о другом. Расскажи лучше ещё раз ту поэму Есенина.

– Какую? «Чёрного человека» что ли?

– Да. Очень я люблю, как ты её рассказываешь.

Друга, который попросил прочесть ему поэму, все с некоторых пор называли Вербой, хотя родители дали ему иное имя. Шагающий с ним в ногу молодой человек звался Н. Поскольку о Вербе ещё многое будет поведано позднее, стоит сказать несколько слов о личности Н.

Человеком он был сознательным и обаятельным, в компании всегда был всеми принят с воодушевлением, поскольку обладал ясным умом и умел взять под свой контроль любой разговор, вмиг определяя его суть.

В школе Н. учился посредственно, что, тем не менее, никак не определяло его способностей, потому что уже тогда он понимал гораздо больше и шире других учеников, что не просто не требовалось, но даже не приветствовалось. Случилось даже как-то и такое, что написав прекрасное сочинение (что впрочем он делал редко, поскольку и в школу приходил не часто), он столкнулся с решительным непониманием со стороны учителей и даже был обвинён ими же в банальном плагиате, так как по выражению опять же учителей: «такое написать школьник не может, таких мыслей никак не может быть в голове простого старшеклассника».

Но так и дело было в том, что он никогда не был «простым» школьником, а был скорее личностью рано сформировавшейся, хотя и не в полной мере. Это особенно проявлялось уже в последующие годы, поскольку Н. начал прожигать своё время впустую за кальяном или в непрерывных встречах с серьёзными, деловыми, но по сути своей несущественными людьми. По крайней мере, именно такое мнение всё с большей уверенностью укреплялось в сознании Вербы, когда тот видел, на что тратит свою жизнь его друг. Впрочем, сам Верба проводил свои дни в не меньшей праздности, хотя и не хотел признавать этого.

Под «не в полной мере» же стоит понимать в первую очередь ту черту характера Н., из-за которой он как-то потерялся в последнее время в желаниях своих и никак не мог сформулировать, для чего же живёт и чем хочет заниматься в жизни. Он представлял себя в будущем успешным предпринимателем, человеком с крупным финансовым состоянием, но даже для достижения и этих целей не прилагал явных усилий, просто продолжая пользоваться родительской финансовой поддержкой без угрызения совести. Именно так, во всяком случае, Верба представлял для себя положение друга. Вербе не хотелось, чтобы такой потенциал, как у Н. сошёл на нет, поэтому он часто переживал за друга. Сам же Верба, при всём своём сопереживании, не стремился ни к каким целям вообще и не ставил перед собой никаких задач.