Я посмотрел на Лёлю, явные следы слёз на её прекрасном лице и разозлился ещё больше…

– Что тут, день исповедания грешников? – скривился я, он ещё и Лёлю достал, плакать заставил… Чёрт подери, глаз начинает заплывать…

– Я тебя прибью сейчас, грешник! – белый от злости орёт мой противник.

И мы бросились бы друг на друга снова, но Лёлин крик остановил нас:

– Дядя Валера!.. Кирилл! Остановитесь оба! Что вы творите!.. Кирилл уйди!.. уйди сейчас же!

Я смотрю на неё, но она не отвечает мне взглядом. Я понимаю, что надо уйти. Уйти, чёрт!.. Чёрт! Чёрт подери тебя, гад с прозрачными глазами! Хренов праведник!

Кирилл вышел, так и не встретив моего взгляда, хлопнув хлипкой дверью, и второй в коридор… Я растерянно огляделась по сторонам:

– Дядя Валера, что ж вы натворили… зачем вы… Господи, будто этим что-нибудь исправишь… ох… Ничего же не исправишь… Ничего… – я села на то, что было нашей отличной вечной «олимпийской» кроватью, а теперь осталась груда не очень симпатичных обломков с торчащими внутренностями толстых ДСП и матраса, свалившегося покрывала и белья. Хорошо, что на дежурство надо, а с этим потом буду разбираться…

Я посмотрела на дядю Валеру, он подошёл к зеркалу, уцелевшему чудом, видимо потому что было прибито к стене задней деревянной стороной. Он вытирает кровь с разбитой губы тылом ладони:

– Всё же и ему я раскрасил рожу изрядно, – самодовольно говорит он.

Я подошла к нему:

– Дайте посмотрю, – сказала я, коснувшись его плеч, он ростом с меня и ведь бросился же драться…

Он повернулся ко мне, пытается увидеть мои глаза:

– Надеюсь, ты не очень расстроилась, Лула-Мэй? – проговорил он.

– Не болтайте, – к счастью серьёзных ран у него не было. Ссадины на руках, на губе я намазала зелёнкой, даже холода взять не откуда, холодильник у Люськи… да и времени холод держать нет, мне пора на дежурство, поедет дядя Валера домой с раздутой рожей…

– Ну… теперь все решат, что я алкаш… Господи, что ж за жизнь, – он засмеялся, снова разглядывая себя в зеркале. – Помочь тебе убрать здесь всё?

– Некогда уже, мне на работу пора, не то опоздаю.

Он посмотрел на часы:

– Да и я, пожалуй, поеду. Но сначала провожу тебя, не против?

– Одеваюсь.

Мы вышли из общежития, заперев весь кавардак до завтра. К метро «Коньково» пошли пешком. Автобуса ждать будешь дольше… Солнце сияет как ни в чём, ни бывало, у Солнца всё хорошо, как всегда…

– Дядь Валер, не говорите дома… ну… В-общем… Ничего не говорите, ладно? Лёня… через три месяца вернётся, тогда…

Он посмотрел на меня, мне стыдно, что он понял всё. Перед ним особенно стыдно. Стать предательницей – одно, но другое, когда все узнают об этом, особенно те, чьё мнение важно для тебя…

– Не надо терзаться, Лёля, – вдруг говорит он, помолчав довольно продолжительное время. – Люди… совершают ошибки. Все люди. Нельзя прожить всю жизнь и ни разу не оступиться, не промокнуть под дождём, не промочить ноги в луже. Поэтому нас и изгнали из рая… не то, пребывали бы там до сих пор.

Я засмеялась, чувствуя, что снова подкатывают слёзы: ОН прощает меня?

– Тогда никакой истории не было бы! Для чего тогда Бог человека-то создал? Со скуки бы помер он от нас безгрешных в бесконечном существовании своём…

И дядя Валера засмеялся тоже, обняв меня за плечи:

– Ну, с юмором всё переживём, поди!

Я ничего не сказала. Если бы я оступилась… Если бы это была ошибка… Но я знала задолго до того, как всё произошло, к чему идёт. Всё чувствовала, но мне нравилось… Мне так это нравилось всё… Женское тщеславие хуже многих пороков, что заставляют мужчин совершать преступления.

Ты Кирилла отлупил, а надо было меня… А ты меня жалеешь, как к ребёнку относишься… Я совсем не жертва. Я такая же преступница… Даже хуже. Если бы я никогда не любила Лёню, я предала бы только его, а так… я предала и себя…

Мне пришлось не ехать на работу завтра, отменить намеченный учёный совет, всё из-за разбитого лица. Хороший знакомый открыл мне больничный с моими «травмами». Галина Мироновна позвонила сама:

– Что с тобой? Может приехать? Ты сроду больничных не брал, – в беспокойстве спросила она.

– Не надо приезжать, Галя, отлежусь и выйду. Простуда небольшая…

– Какая простуда?! Что ты врёшь?! – воскликнула Галина, приглушая голос впрочем, с кафедры звонит. – Какая простуда тебя возьмёт! Что происходит?! Пьёшь, что ли?! Ты же непьющий…

– Всё, Галина Мироновна, – отрезал я, будет ещё допытываться, всегда считала себя вправе потому, что некогда мы переспали несколько раз, – я позвоню, как поправлюсь…

На моё лицо с утра смотреть было невозможно, но я почти и не смотрел на себя в зеркало, поехал встретить Лёлю с дежурства.

– Тебе идёт, – сказала она, намекая на мои ссадины, когда вышла из дверей роддома.

Я усмехнулся:

– Ну, так… Шрамы украшают мужчину. Злишься?

– На что?

– Что твой отчим застал меня у тебя?

– Он и так всё знал. Он приехал, уже всё знал, может не совсем твёрдо, но…

Знал, правда… Чёрт проницательный! И есть ему дело до всего! Сидел бы в Н-ске… И Юля ему досталась, и к Лёле ключик имеет!

Пока мы ехали до её общежития, она клевала носом – бессонная ночь. Я спросил, как дежурство. Она всегда рассказывала мне о работе. Я рассказывал ей. Я умею рассказать увлекательно и занятно. Тем более, в моей специальности трагедий не происходит почти никогда, случаи чаще забавные, чем печальные. Хотя случаются, конечно, и драмы.

Мы открыли двери в их общежитскую комнату. Вчера я не обратил внимания, во что она превратилась из-за нашей драки. Мне было не до этих мелочей. Но сегодня… Сегодня я обрадовался: жить здесь она не сможет.

Да… поначалу мы попытались разобрать сломанную кровать, но оказалось, что и матрас сломан, на нём было невозможно даже сидеть теперь. А вторая, что служила «диваном» и раньше была сломана, поэтому и «работала» диваном… и стол был покорёжен, целыми были только те самые когда-то новые стулья, на один из которых я и села в усталом изнеможении.

– Что же вы… натворили… Что вы вообще драться-то взялись? Взрослые дядьки… – с досадой проговорила я. Последнее моё убежище разгромили… что мне теперь на полу голом спать?…

– Ну, твоему дяде Валере особенно не за что меня любить-то…

Кирилл сел на второй стул, посмотрел на меня, наклонившись вперёд:

– Поедем домой, Лёля. Ты не можешь здесь остаться.

– Я не могу с тобой ехать.

– Лёля… Тебе некуда идти.

– Всегда есть куда идти, – упрямство выныривает снова.

– Это глупость, Лёля, – настаивал я. – Ты не пойдёшь со мной, потому что ты виноватой себя считаешь…

– Не надо, Кирилл, ничего не говори… Поедем к тебе, – устало согласилась она, поднимаясь с ужасного коричневого стула с железными ногами. Да всё тут было ужасное, хорошо, что разломали, не за что цепляться теперь… – Но… я вернусь сюда в ближайшие дни и… это не значит, что всё возобновляется, ты понимаешь?

Боже, спасибо! Как ты кстати появился, «дядя Валера»! Я в жизни бы её на Сущевский вал не заманил, если бы не ты и разгром, который мы вдвоём учинили в этой комнатушке…

Когда мы приехали домой, Лёля пошла в ванную, хотя всегда принимала душ на работе, я спросил, будет ли есть. Она отказалась.

Ничего не ест…

Когда она вышла из ванной, одетая в мой халат, который мог завернуться вокруг неё не то что два, но три раза, удивлённо посмотрела на меня:

– Ты не поехал на работу?

– С таким лицом лучше не показываться подчинённым и тем более начальству. Не находишь? – сказал я, – спать не будешь?

– Буду… Так устала, не могу даже спать или… Ох, Кирилл, какой это кошмар вернуться сюда…

С этими словами, она ушла в их с Алёшей комнату. Ничего, милая, всё проходит, и это пройдёт, главное, что ты не ненавидишь меня, что согласилась вернуться…

В подвале, где теперь мы только и можем укрываться от стрельбы и дневного зноя, уже нет прохлады. Её, должно быть и не было, кажется, что жара, как густой мёд, вот-вот окончательно потопит нас, как мух.