– Лагерную жизнь они там устроили, те, кто взял под контроль скалу для разведения костра. И первым погиб самый добрый и безобидный. За что его убили, помнишь? Не за что, а почему. Примирить всех хотел, – взяв под руку на переполненной публикой улице, шерп увлекла своего подопечного в паутину старинных проулков, звенящих тонконогими бокалами с кьянти, пахнущих восхитительной вечерней пастой открытых ресторанов. На Рим спускались фиолетовые сумерки – самое романтичное и живописное время суток, когда золотые блики зажигающихся фонарей кажутся медальонами на драгоценном бархате неба. – Довольно об этом. Как говорил Макар Чудра, задумаешься, разлюбишь жизнь.
– Так ты считаешь, что выскочек просто по морде надо?
– Самозванцев? А как иначе. По морде лица. Одному самому наглому дашь в морду, остальные разбегутся. Всем своим элитарным клубом.
– Но это, как я понимаю, аллегория. А на практике… Что советуешь?
Шерп остановилась. Перед ними, сияющая бликами зеленоватой воды, бриллиантовая и бирюзовая, серебряная двойной колокольней фасада церкви Sant’Agnese in Agone, шумящая струями и гомоном двунадесяти языков, сияла piazza Navona. Фонтан четырёх рек, облепленный позирующими туристами, одно из самых известных произведений великого Бернини, его вид и его близость как по волшебству переключили в сознании Сергея тот тумблер, который до сих пор сдерживал в узде застоявшиеся эмоции.
– Ух, ты!… Красота-то какая… Мамма мия… Маш, а Маш?
– Слушаю вас, синьор? – она сдёрнула с плеча рюкзачок, улыбаясь, сунула туда кепку, белокурые волосы свободной волной легли на плечи. Он вдруг остро почувствовал – эта девушка из его снов… Или deja vue[19]?
– Шехерезада, заканчивай дозволенные речи. Гуляем! Ответь мне на один последний вопрос, – его голос зазвенел, мускулы рук напряглись, ему уже хотелось подхватить на руки свою загадочную проводницу. – На тот самый извечный второй российский вопрос после «кто виноват»…
– Что делать? – сверкнули в улыбке казавшиеся теперь синими глаза, чуть лукавая девчоночья улыбка.
Где? Где и когда он уже видел этот ясноглазый прищур?
– Мне кажется, тебе надо снять продолжение твоего сериала, – серьёзно сказала она и почему-то вздохнула. – Этого, последнего.
– Продолжение?… – он едва не лишился дара речи, а она, как ни в чём ни бывало, оперлась на его плечо и пошла, легко и ловко перебирая ногами, по самому краю мраморного фонтана. В спортивных тапочках, на пальцах, словно балерина в пуантах. Лёгкая, воздушная, словно из иного мира.
– Да! Продолжение… Сергей, послушай. В наше время, когда трусость называют способностью к разумным компромиссам, а предательство и продажность – следованием цивилизационному выбору… Короче, в какие бы одежды вся эта гнусность ни рядилась, надо иметь большое мужество и самоуважение, чтобы поступать, как велит совесть. Ты – мужчина. Имей силу молчать, когда тебя пытают. И не отвечать, когда тебя ругают. И не отрекаться от того, что твоё… Знаешь, восточная мудрость – собаки лают, караван идёт. А люди, что поступают с нами некрасиво. Знаешь… На востоке говорят: пыль на дорожном плаще – она не твоя, отряхни её. Грязь на колесе твоей повозки – не твоя, она сама отвалится. Но будь внимателен и сумей увидеть, когда в этой грязи сверкнёт золотая монета. Не бойся остаться одиноким – Бог никогда не оставит тебя одного, пришлёт ангела. Если ты заслужишь это, выдержав испытание. А совсем один ты останешься лишь однажды в своей судьбе – когда предстанешь перед Богом…
– Похоже на тост!.. – брызги фонтана заставили его зажмуриться – ты как на счёт самого лучшего красного вина из их подвалов? Ангелы его пьют?
– Хвастун! – шерп наконец-то слезла со скользкого мрамора – не надо выпендриваться, закажем просто домашнее розовое. То, что ты никогда не пробовал. Его итальянцы оставляют для себя и своих любимых и с особым почтением относятся к тем иностранным гостям, которые об этом знают и то же заказывают. А если нет… Сицилийское Nero d’Avola. Коварное и густое, хотя в него не добавляют сахара. На жарком юге виноград начинает бродить прямо на лозе… А мне – шоколадное мороженое. Тоже дань традиции.
Площадь Навона. Девять вечера местного времени
– Ты считаешь, если я сниму сериал… Ещё более обличительный, чем тот, что их так взбесил и заставил огрызаться…Но я остался в изоляции.
– Ты первый бросил им вызов. Сказал, как князь Игорь половцам – иду на вы. А теперь что же, простите-извините, погорячился? И тебе сразу торт с кремом, ласки и внимание? Наоборот, проявишь слабину – пожалеют тебя, жалкого… – за накрытым красной в клеточку скатертью столиком открытого кафе они ждали заказ. Шерп, набросив на плечи плед, сидела напротив, чуть отдалившись, и с явным удовольствием облизывала вафельный рожок с двумя шариками самого вкусного в Европе мороженого – киви и шоколад. – Жалость – первый шаг к презрению… А изоляция – это иллюзия. Помнишь финальный эпизод из старого фильма про адмирала Фёдора Ушакова? После смерти Потёмкина командующим Черноморским флотом становится враг адмирала, светская гнида граф Мордовцев. Победителя турок вызывают к нему на доклад, и граф, трясясь от злорадства, учит Ушакова своим новым порядкам на флоте: «у офицера есть голос, у боцмана дудка, а матрос – только предмет для исполнения команд». Унизительно? Что делает Ушаков? Он на глазах у графа обнимает своего матроса и уходит, не оборачиваясь…
Он слушал её, затаив дыхание. Пальцы, обхватившие бокал красного прохладного вина, начали неметь. Ушаков. Любимый фильм курсантской юности. Тогда ему было интересно смотреть, как ломает турецкий флот наша эскадра, развернувшись в походном ордере. Как потешно-омерзительны украшения алжирского адмирала Саида-Али, давшего обещание султану привезти Ушакова в клетке. Матросы поливают забортной водой раскалённые пушки, пылают паруса…
– Помнишь этот фильм, да? – понимающе улыбнулась шерп, глядя ему в глаза особенным кошачьим взглядом, словно изучая его, усиливая магию сумерек осеннего римского вечера, – разгневанный, мрачный, в совершенном одиночестве адмирал выходит на набережную и идёт куда-то вперёд. Но его тут же догоняет командир его флагмана и молча следует рядом. Знакомые матросы, бомбардир, спасённый им плотник… Идут за ним, молча, сурово. Потом людей ещё больше, и ещё, обычные люди, рыбаки, женщины. И вот уже всё население Севастополя приветствует Ушакова как героя. Штирлиц учил: запоминается последнее. Сегодня мы больше ни о чём таком говорить не будем. А ты подумай сам с собой: ты с кем, художник? С карикатурным графом или матросами Севастополя? Я ответила тебе. Теперь отвечай ты.
Он молча поднял бокал, жестом приветствуя даму, и выпил залпом. Обычное красное сицилийское вино, какое даже в московских продуктовых можно найти рублей за триста. И подумал, что ничего более изысканного и вкусного ему пробовать давно не приходилось ни на модных дегустациях, ни на приёмах, где выпивка не дешевле вечерних туалетов присутствующих. С дальнего конца площади из-за плотного частокола мольбертов с пейзажами и натюрмортами уличных художников раздавалось нестройное пение.
Маша… Удивительная женщина. Балансирует, как там, на скользком мраморе кромки фонтана, подсказывая путь, но оставляя выбор. Просвещает дозированно, заставляя думать самостоятельно. Вертится что-то буквально на поверхности памяти… Да, точно. «С кем вы, мастера культуры?»[20] Это письмо Максима Горького. Сейчас бы его назвали гнусным пасквилем на их этическую свободу и эстетическую независимость.
Он усмехнулся, глядя, с какой милой непосредственностью спутница выковыривает ложкой из кофейной чашки остатки сахара. Быстрый взгляд зорких голубых глаз. Не на него – в дальний конец площади, где усилился гвалт и раздался звон разбитого стекла. Шерп… Ещё и телохранитель? Это успокаивает, можно даже додумать мысль… Как там было, у Горького, во ВГИКе билет с этим вопросом стоил ему нервотрёпки с пересдачей зачёта по культурологии. Впервые открытое послание было напечатано весной 1932 года одновременно в «Правде» и «Известиях». Ехидно, но метко. А главное, и сейчас актуально. Так называемая буржуазия, капиталистическая элита, в современной России не отличается от заокеанской в своих увлечениях. Всё, что стоит денег, коллекционирует только потому, что это стоит денег, а не ради спасения мира в душе красотой. Горький пишет – трамвайные билеты и почтовые марки. А что, разве комиксы и расписки Монро не срывают джек-пот на аукционах? Картины, нарисованные слонами и дегенератами… Добро пожаловать в галереи современного искусства. Как там ещё? На счёт касты безответственных хищников Буревестник, конечно, хватил через край. Однако нервные реакции «избранной публики» отобразил в точности: «за последние два-три года тревожные крики интеллигентов стали обычными». Всё-таки, добротно было позднее советское высшее образование: учило искать нужные ссылки и источники, не совершать чужих ошибок, пользоваться опытом испытавших похожие сомнения и не изобретать моральный велосипед. С кем вы, мастера культуры?… Да жива ли она?
