Это ложь. Ее слова ложь.

Чистая ложь, которой я верила до четырнадцати лет, пока не узнала, что в Праге мама нашла себе какого-то мужчину. В тот момент для меня не был разрушен мир, наоборот меня настигло неожиданное осознание – маме удобнее там, чем здесь. Она человек движение, сидеть дома рядом с детьми для нее слишком обременительно. Это не я так решила, так дедуля мой сказал, когда я в очередной раз рыдала из-за отмененного приезда мамы домой.

– Петра, – ласково говорил он, пытаясь меня успокоить. – Ее жизнь уже давно не в Питере с вами, а там в дороге между Брно и Прагой, – дедушка никогда мне не лгал. – Пойми это и не расстраивайся.

Не сразу, но со временем я смогла принять эту правду. И дедушка был прав, потому что поняв, что маме лучше там, чем здесь, мне стало как-то спокойнее. Хоть где-то она должна быть счастлива.

– Милая, я обязательно приеду. Может быть, на следующей неделе, а может через две. Петра, ты же умная, понимающая и самостоятельная девушка, я хочу для тебя и твоей сестры только лучшего. Ты ведь это знаешь?

Интересно, а, когда она уже поймет, что мы выросли и нам уже все равно, когда мама приедет? На нас ее приемы уже не действуют. Давно.

– Я понимаю, ничего страшного, – мне плевать. – Просто скучаю, – ответила я, тактично соврав ей, потому что уже давно не чувствую тоски по теплу этой женщины.

Доходит до абсурдного, но, когда мама здесь, я чаще задаюсь вопросом, когда же она уже уедет. Я долго чувствовала вину за эти мысли, а потом стало как-то все равно.

– Детка, я приеду, как только смогу, обещаю. – Мама научила не верить обещаниям. – Ты же знаешь, что при первой возможности я сразу к вам. Когда у тебя отчетный концерт? – внезапно спрашивает мама, слишком быстро меняя тему, но поражает другое.

Неужели она о таком еще помнит? Я удивлена.

– В начале июня. Скоро начнется подготовка.

– А ты начни сейчас, – вот что меня всегда злило в ее лжи, так это игра в примерную мать, с которой она хреново справлялась.

Мама, когда не надо, учит нас правильной жизни, пичкая ненужными советами, а, когда мы на самом деле нуждаемся в ее жизненном опыте и поддержке, она отмахивается. В прошлом месяце мне было так плохо, что я, не выдержав морального груза, сорвалась и сама позвонила ей, чтобы поговорить. Помню, как я обрадовалась, когда она ответила, и не забуду, как сильно я расстроилась, когда она попыталась скорее закончить разговор. Я не успела сказать, что больше трех месяцев у меня плохое настроение, что я чаще задумываюсь о том, что было бы, если бы меня не спасли, а она уже прямым текстом говорила, чтобы я не занималась дуростью и взяла себя в руки.

С самого детства как-то в голове сложилось, что своими переживаниями не стоит ни с кем делиться, что не нужно никого обременять. Я не неблагодарная дочь, которая ненавидит свою мать, наоборот я ее люблю, даже кажется сильнее, чем она меня. Зная, что маме тяжело, я редко ей жаловалась. О нападках сестры я молчала и говорила лишь тогда, когда уже была не в силах терпеть. Мама растила нас одна, это было трудно и это я тоже понимала, и не беспокоила ее по пустякам, но так случилось, что в тот день мне надо было с кем-то поговорить… С кем-нибудь, кто выслушал бы и кто сказал бы, что все хорошо, что меня любят. Мне это было нужно, но я наткнулась лишь на глухую стену и возможно это стало точкой невозврата.

– Ты позвонила, чтобы сказать, что не приедешь? – прямо спрашиваю я, особо не ожидая от нее ответа. Затянувшись в последний раз, слыша, как она тяжко вздыхает, я вдавливаю сигарету в белую пепельницу и спрыгнув с подоконника бегу в ванную, чтобы умыться.

Меня начинает трясти.

Я включаю воду, чтобы заглушить ее дыхание. Мне противно от того, что она не может найти в себе силы и признаться в том, что мы давно чужие люди, живущие в разных мирах не связанные между собой ничем, кроме фамилии, которую я мечтаю сменить. Я признаю это, а почему она не может?

– Мне пора, потом еще позвоню.

Она снова сбегает.

Сжав телефон, я опускаю руку и тянусь к тумбочке, чтобы положить его сверху, но рука вздрагивает и телефон летит вниз. Я опускаюсь на колени, чтобы поднять его, и в этот момент, я чувствую, как сильно, до тошноты в горле сжимаются мои легкие. Резко выровнявшись, я хватаюсь за горло, когда с трудом получается сделать вдох и случайно встречаюсь взглядом со своим испуганным отражением, которое кажется знает, что она пришла.

Это случилось снова.

– Нет, нет, нет, – бормочу я, набирая в руки воды. – Пожалуйста, не надо, – прошу я, снова пытаясь набрать воды.

Резко задрав голову, я смотрю на свое отражение и испуганно отшатываюсь назад, когда замечаю, что отражение пытается мне что-то сказать. Я вижу, как шевелятся губы и это пугает до сильной дрожи в теле, потому что я сама молчу.

Зеркало говорит, но из-за оглушающего гула в голове я ничего не слышу.

Меня предупреждают, а я не слышу.

Задумавшись, я не сразу заметила севших рядом со мной на скамейке Альберту и Пашу. Подметив, что Леры с ними нет, я хотела было спросить у них, куда она снова делась и долго ли еще эта девчонка будет от нас бегать, но не стала, Пашка была в хорошем настроении, а если я заговорю о Лере, она может принять это на свой счет.

– Опять ничего не ешь? – сходу спрашивает Прасковья, всучивая мне в руки овощной бутерброд.

– Спасибо. Забыла приготовить обед, – вру я в ответ, в очередной раз мысленно делая заметку в голове, что мне нужно купить еды.

Девочки думают, что я на диете, а я каждый раз пытаюсь придумать разные оправдания, чтобы не беспокоить их, хотя было бы чем. Подумаешь, в холодильнике еды нет, с кем не бывает? Скорее всего с ними, ну это тоже ничего страшного. А если быть честной, то я все чаще обращаю внимание на то, забываю об еде. Я ставлю себе напоминания, чтобы поесть, а когда иду к холодильнику, вспоминаю, что давно не закупалась продуктами. Я пыталась выйти в воскресенье из дома, чтобы сходить в супермаркет, но на все, что у меня хватило сил, так это кое-как доползти до ванной комнаты, чтобы принять душ и с горем пополам обработать изрезанные руки.

– Черт, вот уроды, – вскрикивает Аля, пугая меня с Пашкой, которая чуть контейнер с едой от неожиданности не перевернула. Пашка укоризненно глянула на Алю, но та этого не видела, уставившись во все глаза в свой смартфон, лежащий у нее на коленке.

– Кто? – спрашиваю я, чуть поддавшись вперед, чтобы заглянуть в смартфон.

– Эти суки снова тебя нашли. Мы даже не подписались на тебя! – возмутилась она, передавая мне телефон свободной рукой. – Может в полицию заявление написать?

– Очень смешно, – ответила я, беря телефон в руки. Сняв блокировку, я зашла в Instagram, открыла direct и буквально сразу попала на диалог Али с Лерой, которая услужливо скинула пост, где отметили мой новый аккаунт.

С одной стороны, хорошо, что девочки общаются, с другой стороны плохо, что их общение ограничивается рассылкой забавных роликов и постов с моими отметками.

– Где они это берут? – возмутилась Паша, нависнув надо мной.

То, что в Instagram есть профиль, который публикует фотографии местных «шкур» я знала, но малость охренела, когда больше шести месяцев назад мне пришло уведомление о том, что меня отметили на какой-то фотографии. Узнав тот профиль по нику, я подумала, что это какая-то ошибка, но все-таки решила посмотреть на публикацию. Я охренела вдвойне, когда увидела фотографию, на которой меня отметили, потому что с первого взгляда я сама подумала, что это мое фото, но при близком рассмотрении убедилась, что это не так. Решив, что это все-таки ошибка, я удалила метку и забыла о том, что случилось, но об этом пришлось вспомнить, когда спустя неделю, опять пришло уведомление, только в тот раз была моя фотография, сделанная на одной из вечеринок.

И весь этот цикл безумия повторялся из недели в неделю: отметки появлялись с завидной периодичностью, и как только фото публиковались я тут же удаляла отметки и кидала жалобы на публикации, за нарушение авторских прав. Смешно, но служба поддержки удаляла только те фотографии, на которых меня не было, и я не понимаю, как это работает, а если фото не удаляли, то там снова появлялась отметка с моим ником.