Ирма со спицами в руках скучала у окна. Даже не услышала звука материнских шагов по бесснежной, вымороженной земле. Не подняла глаз, когда дверь распахнулась. И лишь мать ласково дотронулась до понуро опущенной головы, спросила:

   - Из городища, мама? Нет ли от Нарута известий?

   - Болен твой жених, дочь.

   Ирма без единого слова вскочила, схватила шубейку. Не обув тёплых сапог, в одних шерстяных носках бросилась к двери.

   - Стой, Ирма! - перехватила её мать. - Куда помчалась?

   Девушка подняла на неё невидящие глаза:

   - В городище. К Наруту. Не жди назад, мама.

   Глава четвёртая

   Холодно и пусто в богатом и многолюдном доме ювелира. Нарут на облитый водой уголь походил, смотрел в серые глаза жены и будто кого другого видел. Ирма себя обманщицей чувствовала, и если бы не тянущий к земле огромный живот, в родное село, в мамонькину избу вернулась. Отмаялось безрадостное лето, вымокли в нескончаемых ливневых дождях посевы. Ушёл из леса зверь, а который остался, охотился теперь на человека. Только Ледащее болото богатело, расползалось, наступало, с чавканьем поглощая упавшие стволы деревьев.

   Скучной и недоброй нищенкой показалась ярмарка. Лишь Нарут радовался, стоя возле своей палатки в полном одиночестве. Работников распустить пришлось: в мастерской одни убытки. Люди про хлеб говорили, на украшения и не смотрел никто. Наоборот, купленное до бескормицы назад несли: возьмите за мешочек муки или гороха. Ювелир в глаза не смотрел, бубнил что-то про законы торговли. Потом буянил, кричал, но выносил что-нибудь из съестного - в долг до нового урожая. Рассчитывал одного за другим работников и слуг. А они уходить не хотели: ни на мельницах, ни в хлевах, ни в мастерских работы не было.

   - Что сын, плохи дела? - спросил Данор, подойдя к палатке. - Пойди в дом, помоги женщинам сундуки таскать. Полотна много нужно. Посуды. Ирма вот-вот родит. Справимся ли, не знаю, как гости потянутся. Праздник должен быть, несмотря ни на что - первый внук всё же.

   Нарут будто не услышал, знай себе протирал куском замши серебряные кубки.

   Отец тряханул его за плечи, посмотрел в затуманенные глаза и выругался. Вырвал замшу, развернул за плечи:

   - Иди помогай!

   Нарут поплёлся к дому.

   В кладовой застыл у большого сундука, на котором - один на другом - громоздились маленькие.

   - Что случилось? - покачиваясь при ходьбе, как уточка, подошла Ирма. Обняла мужа, с тревогой заглянула в лицо.

   Он не ответил, оттолкнул. С шумом и грохотом на весь дом, яростно раскидал сунуки. Легко, словно орех с куста, сорвал кованый замок с нижнего. Взвились вверх старые шубы, кафтаны. Полетели в лицо обмершей Ирме куски полотна. Бережно, словно новорожденного, обеими ладонями вытащил со дна крохотный свёрточек. Прижал к сердцу. На плачущую жену глазами сверкнул: "Не подходи!"

   Развернул тряпицу, и в комнатёнке без окон вспыхнуло белое солнце.

   Долго клял себя Данор, что пожадничал и не бросил цветок-застёжку в Ледащее болото, где ей и место.

   Три дождливых рассвета спустя, глядела Эльда на свою дочь, мучавшуюся родовыми схватками. Выдержит ли сердце, раненное предательством? Когда роженица заснула ненадолго, тихонько вышла. С каждым мигом шаг Хранительницы становился всё тяжелей и стремительней. Вслед ей стонали половицы, охали стены. На крыльце спросила испуганного ювелира и жавшихся к нему домочадцев:

   - Где Нарут?

   Загрохотало над Горой, молния сверкнула.

   - Ушёл он ... Сказал, что навсегда ... - глотая слёзы и страх, ответил Данор.

   - Куда?

   В ответ старик только головой помотал.

   Эльда внимательно на него посмотрела:

   - Не договариваешь опять. Не могу я заплатить за твои делишки жизнью своей дочери. Так что не обессудь ...

   Хранительница вытащила из-за пазухи кусок верёвки и направилась к остолбеневшему от ужаса старику. Верёвка стала извиваться, и вот уже в руках Эльды болотная гадюка ...

   В тот же миг из дома раздался пронзительный вопль Ирмы:

   - Ма-а-ма!

   Женщина словно очнулась, бросила верёвку на землю и побежала к дочери.

   ***

   Талька вынырнула из глубокого сна, как из омута. Только не в ясный улыбчивый день, а в тёмную избу, на полати, в груду овечьих шкур. Рядом сопел братишка Талёк. Внизу, возле окна, навалившись грудью на стол, спала мама. Видать, присела отдохнуть, и её сморила усталость.

   - Кха, кха ... ох ... кха ... - раздалось из-за занавески. - Доча ... Ох ... моченьки нету ...

   Это помирала бабка Эльда. Днём лежала молча и неподвижно, а при лунном свете стонала и охала. Колыхалась плотная тряпка, будто кто её сорвать хотел. Но Талька знала: бабка даже встать не может. Высохли ноги, когда близняшки на свет появились. Соседки шептались: Эльда из-за них недвижной сделалась. Своё здоровье отдала, чтобы жизнь в мёртворожденных вдохнуть.