– Образа, Мартин, образа…

– Но он же знал его! Знал так, как не знали другие гости! Неужели этого мало? – сделав паузу, Мартин пренебрежительно добавил. – Или, быть может, дело в другом?!

– Послушай, щенок, – Виктор посмотрел ему в глаза. – Нежели ты не понял? Все твое лебезение «он знал» ничего не стоит!

– Но он знал его!

– Его никто не знал! И не знает!

Мартин ожесточенно стиснул скулы.

– Сказать, что из этого следует? – спокойно заключил Виктор. – Или ты наконец-то все понял?

Мартин утвердительно кивнул головой, напоминая себе недавних собеседников, и вышел из комнаты, оставив дверь открытой. Миновав несколько пролетов, не замечая мелькающих по дороге лиц – случайных свидетелей недавнего разговора – он резко остановился и свернул в туалет. Защелкнув входную дверь, он подошел к единственной кабинке.

– Петр Иванович?

Из кабинки не донеслось ни звука.

– Петр Иванович, пожалуйста, простите меня. Пожалуйста… Я хочу, чтобы все сказанное вами было услышано! Но они не хотят пускать в эфир…

Не дождавшись ответа, Мартин злобно ударил ногой по писсуару.

– Ну, что я сделал не так?!

Вслед за шорохом, из кабинки раздался сдавленный голос профессора:

– Я вас очень прошу, оставьте меня.

– Да, извините, – промямли Мартин.

Уже взявшись за ручку входной двери, он услышал голос профессора и обернулся.

– Мартин, – повторил тот.

– Да, Петр Иванович.

– Моя сумка…

– Простите?

– Пожалуйста, принесите мою сумку.

Мартин быстро дошагал до студии. Внутри никого не было и только раскрытые настежь окна напоминали о долгом и сложном эфире. Рядом с креслом гостя стоял полноватый рюкзак. Удивившись весу, Мартин накинул его на плечо.

– Ты здесь? – раздался голос Полины. – Что ты делаешь?

– Поля, нам надо серьезно поговорить. Буквально через минуту! – кинул Мартин и выбежал прочь.

Оказавшись в туалете, Мартин осторожно подал профессору рюкзак через стенку кабинки.

– Петр Иванович, я как-то могу еще вам помочь?

– Пожалуйста, уходите!

Мартин молча вышел. Полина ждала его в коридоре.

– Послушай, – он схватил ее за руку. – У меня план! Я попрошу Федю сделать два варианта сюжета. Он стажер, на него можно надавить.

– Мартин, – тихо произнесла Полина.

– Скажу, мол, второй вариант для меня, на память. Короче, что-нибудь придумаю!

– Мартин…

– Федя сделает монтаж, и мы просто заменим файл в линейке эфира. Мы же всех там знаем! Скажем, что…

– Хватит! – едва ли не на всю редакцию крикнула Полина, заставив оглянуться курьера, стоявшего неподалеку.

– Но почему? – прошептал Мартин, стараясь не привлекать внимания.

– Объясни мне, зачем? Ты, думаешь, кто-то поверит, что обычный человек совершает такое, чтоб высказаться?! Додумался, знаете ли, и решил поговорить с миром, да?! – она рассержено нахумарилась. – А ты уверен, что он один? Все, кроме этого ненормального говорили, что это невозможно! Слишком сложно для одного человека! Для обычного человека! Его могли заставить, могли угрожать, да он просто мог быть кем-то использован, понимаешь? А ты хочешь на всю страну показать фантазии больного человека! Мало ли что он думает! Всем наплевать на это – важно лишь то, что он знает. А он ничего не знает!

Мартин утомленно закрыл лицо руками.

– Черт, ты права, – он отвел взгляд в сторону. – Я веду себя глупо…

– Послушай, я понимаю, тебе нелегко. Из-за этого сюжета, в самом деле, можно сойти с ума! Мартин, прошу, посмотри на меня – мы все сделали правильно, – она мягко обхватила его лицо. – Мой хороший, посмотри на меня и повтори: мы все сделали верно.

– Мы все сделали верно, – тихо произнес Мартин.

– Умница.

Она продолжала гладить его волосы, и во всем выражении: в теплоте рук, согревавших лицо Мартина, в уступчивости взгляда, выдававшем нежное влечение, в кротости движений, что тушила звуки кругом, – была такой знакомой и родной, что щемящая тревога болезненно засквозила внутри. Он жадно всматривался в ее лицо, дивясь узнаванию того, что должен был видеть всегда, но впервые заметил только сейчас… Что происходит с нами? Что они делают с тобой? Почему ты так яростно защищаешься – ярким цветом губ и ногтей, остротой улыбки и блеском кожи, который делает тебя похожей на зеркало? Зачем ты сдавливаешь себя и усилием проносишь изо дня в день с таким упрямством и хладнокровием, будто знаешь, к чему все это ведет? Даже животным дарована возможность поделиться затаенной болью, выскулив эту скрипучую маету, но не нам… Сегодня многое открылось. Я вижу, что силы твои на исходе. Ты еще не ведаешь этого и отчаянно карабкаешься вверх, но я знаю как тебе нелегко. Я все понимаю…

По лицу Полины пробежала нервная дрожь. Из комнаты за его спиной раздались встревоженные возгласы, предварив панический рой суеты и криков, который, за считанные мгновения, заполнил всю редакцию. Мартин испуганно обернулся.

– Твоя сумка, – ее плеча осторожно коснулись.

Мара открыла глаза. Напротив, виновато улыбаясь, сидел невысокий парень. Светлые русые волосы, плавно перетекали в изгиб его бороды, напоминая львиный гребень. Шорты были старательно подвернуты, а клетчатая рубашка застегнута на верхнюю пуговицу. Поезд двинулся, и полуденные солнечные блики продолжили свой медленный путь по стенкам вагона.

– Спасибо, – сонно ответила Мара.

– Ты случайно не на фестиваль? – улыбнулся сосед. – У нас одинаковые рюкзаки.

Она кивнула в ответ.

– Честно сказать, я не знаю, куда идти от станции…

– Я знаю дорогу.

– Меня зовут Федор, – чуть замявшись произнес он.

– Мара.

– Мара? Очень красивое имя!

За окном пронесся грузовой поезд, заполнив вагон рваным тревожным воем. Федор попытался забросить на верхнюю полку рюкзак, откуда выпала небольшая записная книжка. Мара подняла блокнот, он был заметно исписан – страниц осталось меньше половины.

– Что-то пишешь?

– Привычка. Отец приучил делать записи.

– У тебя их много, – задумчиво произнесла Мара, перелистывая страницы.

– Собираю заметки, мысли.

– Свои мысли?

– А что плохого в чужих мыслях, если они точнее, чем твои?

– Дело не в этом. То, что почувствовал сам – проживет дольше, – заключила Мара, протянув блокнот.

– А если хочется сохранить мысли кого уже нет? Жили же мудрецы и философы.

– Поговорить лучше с тем, кто сейчас рядом, – задумалась Мара. – А от чужих философий только больше загоняешься.

– А, по-твоему, – Федор сделал колкое ударение на следующем слове, – «загоняться» не стоит?

– Нужно уметь видеть счастье, чувствовать его.

– В смысле? – недоверчиво покосился Федор.

– Да все просто! – нехотя продолжила Мара. – Мы все счастливы, но еще не знаем об этом. Не способны заметить, ощутить это. Все, что нужно – внутри нас. Надо лишь научиться слышать этот голос. Он и поможет освободиться.

– От чего?

– От всего лишнего и чужого! – едва не вскипела Мара. – Через чужие слова жизнь не поймешь, не увидишь во всей глубине. Ее можно только… счастливо прожить.

– Мара, а ты счастлива?

– Конечно. В этом весь смысл! – звонко усмехнулась она победным тоном.

Палаточный городок на берегу реки, изредка вздрагивающей от шума барж, медленно и нехотя просыпался. Полуголые жильцы неуклюже бродили по песчаной разметке, задевая друг друга сонными приветствиями. Несколько обособленно, в стороне от поселения, стояла палатка, хозяева которой проснулись едва ли не раньше всех, однако не стремились нарушать покой лагеря. Двое молодых людей, одним только своим видом – сочетавшим клетчатый урбанистический верх с легким походным низом – заметно отличались от соседей, стремившихся к естественной обнаженности, порой, прикрытой лишь причудливыми украшениями из травы и цветов.

– Витя, ну, и нафига мы сюда приехали? Это точно не Вудсток! Они тут не курят, не пьют, не едят мясо, а долбят ночами в свои долбанные барабаны! Только одна ночь прошла, а я уже схожу с ума от этой гармонии с природой! Почему ты молчишь?! Я уверен, что ты сам втайне хочешь их убить, со всей своей идиотской серьезностью.