– Петр Иванович, но рано или поздно все мы приходим к какой-то идее, какой-то модели жизни. У него же она явно была?

– С таким же успехом я могу сказать, что рано или поздно мы приходим к пониманию собственной оставленности и покинутости. Под таким прессом проходит жизнь, но чаще всего это лишь единичные… Проблески отчаяния, повторюсь, характерные для всех. Это ощущение, конечно, может сподвигнуть нас перейти к какому-нибудь глобальному видению, но это вовсе не обязательно. Большая часть людей, вообще, живет без какой-либо модели.

Он замолчал, но заметив, как Мартин переглянулся с Полиной, продолжил:

– Молодой человек, понимаете, рано или поздно, как вы выразились, мы все приходим к вопросу о том, что вообще в нашей жизни от нас зависит? Именно от нас, от каждого… Все, что окружает и меня, и вас, конечно, в большинстве своем – удобно и разумно. Но что здесь по-настоящему зависит от меня, от вас?

Петр Иванович сделал небольшую паузу, внимательно вглядываясь в напряженное лицо Мартина.

– Тот же ваш канал, очевидно, способен на что-то влиять… и, скорее всего, делает это так, как не сделает ни один из людей. Вы можете создать видимость чего-то, и она будет столь убедительна, что никто не сможет повлиять на это. Знаете, мы толком не можем повлиять даже на то, как проходит наша жизнь. Понимаете? По сути, нам остается только момент переключения между жизнью и смертью. Нашей жизнью или чужой – грань тонка… Но это все, над чем мы сейчас властны по-настоящему.

– Петр Иванович, – обостренным тоном начал Мартин, – спасибо, конечно, за ваше философское введение. Но позвольте добавить немного конкретики… Ведь мы же тут не просто собрались пофилософствовать, а понять, кем был знакомый вам человек. Одно дело, если бы он просто тихо покончил с собой – как вы абсолютно верно, на мой взгляд, сказали о переключении между жизнью и смертью… Но ведь речь-то идет о невинных жертвах! О девяти людях, которые погибли, если верить тому, что вы говорите – из-за его ощущения покинутости?!

– Вы все верно сказали, молодой человек. Но смотрите…

Петр Иванович быстрее прежнего задергал ногой.

– Вы вот сказали, что цель программы – понять, что он был за человек, да? Я виню себя, я чувствую, будто сам совершил ужасное преступление, потому что не понял его.

– Хорошо, Петр Иванович, но…

– Подождите, молодой человек, – нервно продолжил профессор, – дайте мне закончить мысль! Вот из того, что говорите, следует, что жизнь людей дороже всего. Я с этим абсолютно согласен – более того, мы живем во время, когда на каждом углу нам говорят об этом. О том, как важна жизнь и как важно ее прожить, уж извините за каламбур, более полно, насыщенно. Все правильно, все верно… Но как теперь, грубо говоря, мне привлечь ваше внимание? Я не лично о вас а, например, о вашем канале… Чем?! Словом? Вряд ли. Чем еще? Забастовкой? Тоже, согласитесь, вряд ли. Да, разумеется, я могу сделать что-то с собой… Да, внимание, может, и привлеку, но люди вроде вас возьмут и скажут потом на всю страну, мол, профессор-то сумасшедшим был. И я не смогу на это повлиять… Заметьте, мы, в самом деле, очень долго шли к пониманию того, насколько важна каждая жизнь. Шли через страшные заблуждения и мучения! Вроде даже это поняли, но чему при этом открыли путь? Тому, что эта самая жизнь стала единственным незащищенным местом. Единственным, что зацепит и вас, и ваших зрителей…

На мгновение прервавшись профессор быстро стер выступивший пот со лба. Все его лицо сейчас выдавало небывалый, страстный напряг мысли, который наконец-то был освобожден, но еще грозился ударить по своему хозяину, небывалой силы оттиском.

– Поймите, вот понятие ценностей, про которое так много говорят сегодня… Ценность, по сути, и есть то, за что можно заплатить жизнью. У нас же главная ценность – это сама жизнь. Жизнь отдельного человека. Получается, противоречие?

– Черт подери, но как это объясняет его поступок?! – вскрикнул Мартин.

– Я не знаю, – растерянно ответил профессор. – Поэтому я и пришел сюда. Поймите, мы должны разобраться, должны понять смысл этого высказывания…

– Как вообще можно называть преступление высказыванием?! – вскипел ведущий. – Как это увидят родные жертв?! Тоже высказыванием?!

– Они этого не поймут, – колени профессора нервно дрожали. – Но поймете вы и, возможно, поймут другие....

– Что вы несете?!

– У всякого, кто теперь захочет хоть что-то сказать – только одна дорога! Потому что уже мы равнодушны ко всему остальному, кроме чертовой жизни!

– Хватит! – Мартин удивленно посмотрел на собеседника. – Ваши штаны…

По брюкам профессора медленно растеклось большое пятно, и в комнате резко запахло мочой.

– Извините, – смущенно промямлил тот. – Извините, пожалуйста…

– Господи, это вы простите. Давайте я помогу, – Мартин поднялся с места, но профессор жестко одернул руку.

– Я сам!

– Туалет налево от двери, и там по коридору, – суетливо воскликнула вбежавшая в студию Полина.

Петр Иванович, поддерживая штаны, мешковато заковылял по коридору, пока сотрудники редакции, давились улыбками, выглядывая из-за перегородок

– Ну, что за день. – Мартин растерянно посмотрел на Полину.

– Неплохое шоу, – показавшись на пороге студии, сердито произнес Виктор. Однако в следующее мгновения реакция на его лице резко поменялась, и во весь голос расхохотался, едва не начав плакать. – Ну, вы, конечно даете!

– С вами все в порядке? – осторожно спросила Полина.

– Аристотель назвал бы это катарсисом. Вот это, я понимаю, новая политика! – он вытер платком влажные от смеха губы и продолжил уже серьезным тоном. – Господи, давайте перейдем ко мне, а то этой мочой тут все провонялось.

Выходя из комнаты, он кинул взгляд на оператора и поднял вверх большой палец, проговорив губами:

– Су-пер!

Впустив в кабинет Мартина с Полиной, Виктор сел на угол стола, нервно сбросив лежавшие там журналы.

– Ребята, вы потрясно справились. Сюжет, что надо! Показали героя со всех сторон, – чуть успокоившись, он добавил. – Поверить не могу, что все получилось. Мы первые, кто после такого собрал всех близких обвиняемого. Да еще и во время следствия!

Скрестив руки на груди, Виктор лукаво улыбнулся:

– Так, что не благодарите. Ну, и Мартин – ты просто прекрасен! Тонкая, вдумчивая беседа. Полина, само собой, без тебя бы всего этого не было – ты всех собрала. Знай, я очень ценю твою работу.

Полина смущенно улыбнулась в ответ.

– Итак, теперь наш оперативный план на оставшееся время, – Виктор победоносно потер руками. – За полчаса сделаем монтаж, и ставим сюжет сразу после вечерних новостей. Там как раз будет интервью с адвокатом. Надо только подумать, что мы вставим вместо этого… юриста, в конце. Попроси Федю добавить какой-нибудь хроники или фотографий.

– Прости, что? – глухим тоном спросил Мартин. – Его не будет в сюжете?

– Конечно, нет, – иронично парировал Виктор. – Я думал для тебя это очевидно.

– Почему?

– Как почему?! Очевидно, что он нездоров! Ты же не будешь выставлять на посмешище больного человека? – Виктор бросил взгляд на Полину. – Я же не критикую тебя за то, что ты не проверила – нормальный он или нет. Напротив, я понимаю, что никто от этого не застрахован. Мы вызвали всех, кого нужно. Кто-то смог нам помочь, кто-то нет. Это рабочий процесс. Думаю, вы это прекрасно понимаете.

Мартин пристально посмотрел Виктору в глаза, и едва заметная улыбка мелькнула на его лице.

– Неужели слова еще хоть что-то значат?

– Господи, Мартин, – процедил Виктор. – Ты знаешь, я люблю тебя. Люблю тебя за то, что ты – за те годы, что мы работаем вместе – не задал ни одного глупого вопроса.

– Ни одного? – переспросил Мартин.

– Ни одного, – еще более спокойно повторил Виктор.

– А как же «новая политика» и «освещение проблем со всех сторон»?

– Да-да, со всех сторон, – плавно повторил его слова Виктор.

– Объективность и полнота образа?