– И тебе лучше тоже прийти, когда он будет говорить, ― сказал он и вышел на улицу, не прощаясь. Леа молчала за его спиной все время, пока закрывалась дверь, хотя он был уверен, что она пожелает ему доброй воды.

Разговор раздосадовал его. Харуун не любил смотреть дальше, чем того требовали сиюминутные обстоятельства; он выполнял свои обязанности, и этого было достаточно. Мысли, что кто-то может быть этим недоволен, он старательно гнал от себя прочь.

Куда пойти, Харуун пока не знал, поэтому он просто вышел и постоял на улице возле дома Леа. До принятия в ученики оставалось порядочно времени. Посланник насчёт Нэма и Энни ещё не прибыл. И Харуун, движимый беспокойством, поднялся на городские стены.

Они окружали город с незапамятных времен, защищали его от ветра и диких зверей. Кирпичи, из которых они были сложены, позеленели и покрылись мхом, но если присмотреться, можно было заметить, в каком месте новые стены, построенные после падения больших людей с небес, смыкались со старыми, возведёнными ещё в их время. Там цвет и структура кирпича заметно отличались. Можно было видеть и заложенные кирпичом окна. Иногда Харуун задавался вопросом, насколько же большими были дома людей, которые жили тут раньше, и каковы были они сами. Старики говорили, что дома доходили до облаков, наверное, с их крыш люди и поднимались прямо в небо, размахивая широкими крыльями… Впрочем, никто из ныне живущих не мог точно сказать, что было давно в незапамятные времена.

По лестнице, приставленной к стене, Харуун забрался на самый верх и выпрямился, осматривая открывшиеся ему два мира. Справа он видел улицу и крыши домов своего города. Видел, как ходят люди, занимаясь своими повседневными делами. С высокой точки можно было рассмотреть, что дома построены на фундаментах более больших зданий, можно было даже рассмотреть противоположный край городской стены. За ней, невидимое отсюда, расстилалось тщательно охраняемое поле пшеницы, отвоёванное у леса и обнесенное стеной пониже. Слева же открывалось зеленое море леса, там верхушки деревьев колыхались под ногами, между ними сгущалась пугающая зелёная темнота, и до горизонта виднелся один только дикий заросший лес.

Справа жили люди. Они работали, смеялись, рожали детей, толкли в ступках лекарственные травы, разминали для фильтров уголь, который вытаскивали из костров, мололи пшеницу, растили овощи, делали бумагу из древесных опилок, учились в школе, становились взрослыми, охотились, перенимали у мастеров свое будущее ремесло. Там была жизнь.

Слева была смерть: острые клыки, непроходимые леса, глубокие топи, и так до бесконечности, до горизонта, до самого неба, которое так и не покорилось людям до конца.

Харуун взглянул на ту часть стены, которая была сложена из новых кирпичей. Он мог точно сказать, где заканчивалась улица в древние времена: вот она, упиралась прямо в стену. И дальше, за стеной, росли деревья, теснясь точно на том пространстве, которое было раньше пустым. На обломках зданий расти было тяжелее, кроны смыкались там не до конца, обозначая места, где раньше были дома, не давая забыть, что люди не всегда были маленькими. Харуун попытался представить на месте бесконечного леса бесконечный город ― и не смог.

– Ты что задумался? ― окликнул его Мелле. Опираясь о копьё, он легко перебирался через покрошенные временем, ветром и дождями зубцы стены.

– Всё тихо? ― спросил Харуун вместо ответа.

– Как видишь, ― сказал Мелле, пожав плечами. Ему было шестнадцать, он выбрал в наставники Джанин и с тех пор нёс службу на стенах и в разведке.

Харуун присел на корточки, держась за один из зубцов. Сесть, свесив ноги, Мелле бы ему не дал. Слишком опасно для короля.

– Ты собираешься жениться? ― спросил Харуун, касаясь зубца щекой. Солнце пригревало ему в спину, ветерок шевелил волосы.

– Когда-нибудь соберусь, когда разрешат, ― философски ответил Мелле. ― Боюсь только, моя очередь не сразу подойдет, ну и правильно, не морить же лишних детей голодом?

Харуун кивнул. Его очередь подошла два года назад, но он до сих пор никого не выбрал и никто не выбрал его. И без того положенное количество жителей было превышено то на трёх, то на пять человек. По расчетам Леа, это была небольшая погрешность, но все же любое превышение количества людей в то время как количество еды оставалось прежним, заставляло казначея нервничать. Что там ― заставляло нервничать всех. Скоро родит Джанин, лишних людей станет четверо. Вся надежда оставалась на то, что зимой умрёт кто-то из стариков, они зимой часто простужаются…

– А ты хочешь детей? ― спросил Харуун, как бы продолжая беседу, но на самом деле преследуя свои цели.

– Если жена забеременеет, куда же деваться? ― спросил Мелле так же философски.

– Они все беременеют, рано или поздно, ― пробормотал Харуун.

Прошли жестокие времена, когда еды было ещё меньше, чем сейчас, и все дрались, отнимая друг у друга последние крохи. То ли зима стала не такой суровой, то ли люди помягчели сердцем, но лишних детей больше не закапывали живьём, а без разрешения забеременевших женщин не выводили на площадь с позором и не били по животу, чтобы сделать им выкидыш.

Сейчас не было такого ужаса, дружелюбие и равноправие царили в городе как самая выгодная форма общения и сотрудничества. Горожане стали куда сознательнее. При правлении Харууна никто не смел потакать своим эгоистичным желаниям и заводить детей без квот. Никто не смел решать проблемы насилием. Кто поднимет руку на швею, к кому потом понесешь расползающуюся одежду? Каждый был при своем деле и каждый был незаменим. В этом состояло благо и ― Харуун видел это ― опасность. У каждого мастера были ученики, а если бы их разом не стало? Чему-то были обучены все, но не всему…

Сейчас еды было больше, можно было бы разрешить некоторый избыток населения, позволить родиться и десяти, и двадцати младенцам, но Леа, которая просиживала за расчетами едва ли не по целым дням, только морщилась, когда ей озвучивали эту мысль. Однажды она вышла из себя и нарисовала на стене башни несколько линий, каждая из которых означала количество благ и количество людей, будущее или настоящее.

– Один неурожай ― и мы погибли! ― кричала она. ― Вы что, совсем статистики не понимаете?! Двадцать человек ― это сейчас не проблема! Когда каждому будут отмерять по четверти пайка ― вот это будет проблема!

Контроль рождаемости и так уже был установлен до неё, и причём куда более доброжелательный, чем раньше, но Леа все равно дергалась, понимая, что любая случайность в супружеской связи разрушит её стройные расчёты.

Была тут и ещё одна загвоздка ― Авель Прим, в обязанности которого входила в том числе и обязанность делать записи о смерти и рождении, точно должен был знать, кто от кого рожден, чтобы потом назначать людям супругов и всеми силами избегать близкородственных браков.

Никто не хотел вырождения и голодной смерти ― первым делом было выжить, и эта мысль висела над городом, как огромный камень, грозящий сорваться с небес. Расчеты Леа, забота о животных, сбор лекарственных трав, рождение детей по разрешению ― всё это было подчинено одному.

А если они всё же опять что-то нарушили? Маленькие люди не обладали силами больших, они не летали в небесах и не вгрызались в землю, но что если неправильно поставленный светильник в храме мог разгневать богов? Что если мысль о том, чтобы выбраться за стену и пожить там, могла побудить их уничтожить людей совсем, раз уж они не смирились с поражением? А король, далёкую прабабку которого боги пощадили с тем, чтобы она взяла на себя бремя заботы о своём народе, не знал, что делать, сомневался, даже не предполагая, как поступила бы властительница Шарлотта на его месте.

О да, это Шарлотта собрала бывших больших людей, утешая их и помогая. Она налаживала связи, она сама таскала камни, которые остались после разрушения города, она хоронила умирающих. И она вытащила, вытащила больших людей из пучины ужаса и отчаяния и назвала их маленькими людьми, внушив мысль о смирении.