Крыса был из той породы, что понимает лишь один язык – язык силы. Много быстрее обычных людей он делал ряд вещей: парень быстро соображал, бегал и наглел. Сделав вид, что не может определиться с выбором комнаты, он уточнил, в которых из них есть окна, а узнав, что окна есть во всех, кроме крайней, пристальнее взглянул именно на эту дверь.

– Не надейся улизнуть, – бросил волк, – согласившись с условиями ее игры, ты в ловушке. Окна заперты, и отворить ставни под силу лишь Хозяйке.

– Я и не собирался, – довольно ответил Рихтер, разглядывая замок на двери лишенной окна комнаты. То был прекрасный, сработанный мастером из-за Седого моря замок. – Что-то меня мутит, – прошептал Рихтер, – сделай выбор за меня.

Не успел волк ответить гостю, как тот рухнул на пол. По дыханию человека Хельгерд понял, что гость потерял сознание. Зверь выдавил из себя подобие смешка:

– Слабак.

Могучими лапами он поднял вора и внёс в первую попавшуюся спальню. Без лишних церемоний бросил тело на пол и, закрыв за собой дверь, улёгся в коридоре.

Позже, когда стены комнаты сотрясались от волчьего храпа, вор, скрестив на груди руки, принялся размышлять и подводить итоги прошедшего дня: «Во-первых, дверь хорошо смазана и не скрипит. Во-вторых, от меня теперь разит псиной ничуть не слабее, чем от самого пса. В-третьих, они не удосужились проверить мои карманы, осознавая превосходство своей силы». Беззвучно сняв с себя сапоги, вор поднялся с пола и, осмотревшись, стянул с кроватки одеяльце, насквозь пропитанное кровью. «Детей она убивает во сне», – сообразил он. Из одеяла вышла сравнительно неплохая котомка, и, закинув в неё сапоги, Крыса на цыпочках пошёл к двери.

Как он и думал, волк не проснётся, ведь не учует его запаха, а в том, что зверь не услышит его шагов, он, Рихтер, уверен. Отворив дверь и переступив через спящего Хельгерда, парень направился в сторону так называемой кладовой.

Впервые за долгое время Рихтер занимался делом, в котором был во сто крат искуснее любого вора Гриммштайна – ремеслом, обеспечившим ему славу и место в петле, поджидавшей его во всех городах страны. С упоением влюблённого юноши он ковырял отмычками личинку замка и, услыхав заветный щелчок, принялся ждать очередного взрыва волчьего храпа. Ждать долго не пришлось. Сняв с двери замок, он аккуратно надавил на дверь, и та беззвучно приоткрылась.

– Господь милосердны… – прошептал парень, созерцая драгоценные камни, поблескивающие в тусклом золотистом свете. Он увидел доспехи с отметинами когтей Хельгерда, золотые рыцарские цепи и иные сокровища, коих здесь было не счесть. – Красота… Не то что барахло в сундуках Рутгера.

Он не спешил набивать карманы. Опыт подсказывал ему, что это лишь мелочи и наверняка настоящее сокровище таится в самом сердце сокровищницы. Вор еще раз обернулся, и взгляд его упал на дверь, исцарапанную уже знакомыми ему когтями. «Псина тоже пыталась проникнуть в сокровищницу, – подумал он. – Вот только для чего?»

Аккуратно и все так же по-кошачьи он шёл, примечая самое ценное, как вдруг увидел спрятанный за небрежно раскиданными в углу комнаты доспехами сундук. На нем был замок много сложнее тех, что он привык ломать, и потому, не раздумывая, парень принялся за дело.

Сундук все никак не желал отворяться. Бешено стучащее сердце выдавало волнение, которое он не мог скрыть, даже если бы очень того захотел. Отмычка треснула в его руках, и Рихтер вспорол обломком ладонь. «Давай! – думал он. – Златоградский кот ловчее ковыряет крышку бака!» Капли крови неестественно громко падали на пол. Вор, видя тщетность всех своих попыток, начинал суетиться. Доставая каждый новый инструмент и ломая его, он пачкал кровью замочную скважину. Охотничий азарт брал свое, и он уже не думал останавливаться.

– Да открывайся уже! – прохрипел Рихтер, не замечая появляющуюся в дверном проёме тень. – Ломаешься, как монашка!

Волк тоже умел быть бесшумным, и, проникая вглубь комнаты, Хельгерд готовился к роковому молниеносному рывку, который должен был оборвать жизнь вора. Хельгерд тоже слышал стук сердца, но собственного, и этот звук манил его. Напоминал о былом и давно минувшем. О жизни.

Когда последняя отмычка дала трещину, вор выхватил стилет. «Не вскрою – так сломаю!» – подумал он, но, лишь встретившись с лезвием бритвенной остроты, замок поддался.

По спине Крысы пробежал холодок. Он считал это своим чутьем и привык ему доверять. Мгновения хватило, чтобы понять: «Я очень давно не слышал храпа».

В отполированном до блеска шлеме, что лежал в его ногах, вор увидел нависший над ним силуэт зверя.

Рихтер принял решение. Оно было глупым и до смешного напоминало все его решения, он не мог умереть, не узнав, что в сундуке. Вместо того чтобы пытаться спастись, Крыса отворил крышку сундука. На дне покоилась бархатная подушка, а на ней, чувствуя близость хозяина, неистово билось живое человеческое сердце. Перепугавшись до смерти, вор вонзил в сердце стилет и тут же обернулся, отпрянул назад, закрывая лицо руками. Не в силах даже кричать, он сквозь пальцы глядел на замершего Хельгерда. Вопреки всем ожиданиям зверь схватил не глотку Рихтера, а собственную пасть.

– Беги, – промычал монстр сквозь зубы. – Беги изо всех сил!

Сердце, значение которого люди имели свойство переоценивать, истекало кровью, замедляя удары, и с каждым из них с волка осыпались клоки шерсти. Лишь провалившись в объятия смерти, он обрел то, о чем мечтал сотни лет. Хельгерд наконец получил свободу.

– Ты человек, – дрожащим голосом произнёс Рихтер. – Я так и знал…

Времени на раздумья не оставалось, и Крыса, не произнеся более ни единого слова, принялся складывать в котомку то, что попадало под руки, и, собрав все, до чего они дотянулись, покинул сокровищницу.

Наконец выбравшись из дубравы, Рихтер вспомнил о сапогах, которые так и остались лежать в котомке, набитой драгоценностями. Уцелевший вор повалился на холодную землю и закричал что было мочи. Светало. Первый снег крупными хлопьями падал на чернозем, и дубрава, оставшаяся позади, замерла, не издавая ни единого звука. Безмолвие – обычное состояние погоста.

Переведя дух, Крыса наконец натянул сапоги на изрезанные и продрогшие ступни.

– Выкуси, дрянь, – прошептал парень пересохшими губами. – Выкуси и помни, что тебя обманул и обворовал Рихтер из Златограда.

Поднявшись, он огляделся по сторонам и увидел торчащие из земли стрелы, труп украденного у Рутгера коня и овраг, в котором он чуть было не сломал шею, но который задержал погоню и спас ему жизнь. Вор грустно улыбнулся: «Пришли к тому, с чего начинали».

Из-за холма раздалось протяжное конское ржание, вор замер. Всей душой он мечтал о том, чтобы всадниками не оказались люди барона. За храпом кобылы последовали скрип колес и голос, принадлежащий скорее пожилому мужику, нежели воину. Рихтер облегченно вздохнул, и силы покинули его окончательно. Провалившись в вязкую муть забытья, он видел себя, беззвучно спускавшегося с винтовой лестницы. Вор пробирался к выходу из дома Хозяйки и, проходя по залу, в котором не так давно решалась его судьба, остановился. До дверей оставалось лишь несколько шагов, как вдруг, прислушавшись к царившей в доме тишине, он различил слабое, почти томное дыхание.

«Амелия!» – прозвучало у него в голове.

Он огляделся по сторонам. Слабого свечения тлеющих в камине поленьев хватило, чтобы убедиться – в зале он один. Обхватив обеими руками мешок с драгоценностями, вор прижал его к груди. «Она где-то здесь», – сообразил Рихтер, но, где именно, знать не хотел, а потому, не дожидаясь, когда везение иссякнет, он направился к дверям.

– Милостивый государь, – произнес грубый мужской голос. – Милостивый государь, замерзнете. Холодно уже.

Рихтер открыл глаза и инстинктивно ударил нависшего над ним человека. Удар вышел скверным, и мужик, без труда увернувшись, продолжил:

– На вас напали? Вы весь в крови.

– Кто ты? – прохрипел вор и, попытавшись подняться с холодной земли, вновь рухнул в её объятия. – Какого ляда ты от меня хочешь?