– Лу-ух умер, – прошептал он, считая, что Иренке стоит знать об этом. – Лу-ух умер, и теперь его место занял Гриммо.

Старуха сжала его ладошку еще сильнее.

– Тебе просто приснился сон, – произнесла она.

– Почему холодно?

– Ты простыл, наверное, когда за водой ходил…

Она уже поговорила с сельскими и рассказала им, где нашла внука, но умолчала о том каким.

– Что такое сыграть в два болта? – спросил мальчик, ощупывая бок. – Что это за игра?

– Не знаю, Волдо. Должно быть, тебе это приснилось.

На рассвете мы с Генрихом Чайкой вновь двинулись в путь, и, лишь выезжая из леса святого Августина, мой спутник, прежде не проронивший ни единого слова, пробормотал, глядя при этом куда угодно, но не на меня:

– Волкер, друг мой.

– Я слушаю вас, профессор.

– Простите великодушно за мое поведение.

– Ничего.

– Скажите честно: вы же затеяли тот спор о псевдонимах лишь ради того, чтобы позлить меня?

– О чем вы?

– Бросьте дурачиться, – он резко повернул голову и грозно взглянул на меня из-под густых бровей. Глядя на то, как Чайка мечет в меня молнии своим взглядом, я невольно захохотал.

– Отвечайте на вопрос!

– Давайте оставим эту тему. Мы оба пили водку с перцем…

– В самом деле? Вы так хотите это оставить?

– В самом.

– И вам ничуть не обидно, что я вот так от вас отвернулся и что наговорил лишнего?

– Я негордый.

– Ну-ну.

– Генрих, – я пригляделся к виднеющимся вдали башням Чадска, накинул на голову капюшон. – Я думал над тем, что было в истории о двух болтах. Думал всю ночь.

Мелко моросил дождь. Чайка не произнес ни слова, ожидая, пока я наконец разрожусь вопросом. Признаюсь, друг мой, мысли даются мне с особым трудом в утренние часы и по сей день, но, взяв волю в кулак, а мысли в кучку, я таки заговорил:

– Ну, допустим, Волдо был убит сыновьями барона Хладвига.

– Так, – Чайка утвердительно кивнул головой. – Пока все верно.

– Допустим, Лу-ух отдал свою жизнь ради того, чтобы Волдо ожил.

– Тебя это смущает? – Чайка ухмыльнулся. – Как, впрочем, и многих.

– М-м?

– Не каждый понимает, ради чего Лу-ух отдал жизнь.

– Бред какой-то, согласитесь.

– Нет, не соглашусь, – Генрих воздел руки к небу и тоном многомудрого наставника произнес фразу, смакуя каждое её слово: – Не пытайтесь понять и осмыслить поступки тех, чьи жизни лежат в иных плоскостях. Не думайте, что сможете понять замысел кошки или же кусающей её блохи. Не думайте, что вам доступно понимание замыслов Господа или Диавола. Нам, людям, – он говорил медленно, – доступно лишь понимание собственных мыслей, замыслов и реже поступков. И то не всегда.

– Проще говоря, Лу-ух поступил так потому, что поступил?

– Именно. Действие свершилось. Его жизнь стала дровами в костре новой жизни. Человеческой. Сила его жизни разожгла потухший костерок…

– Я понял, – перебил я Генриха. – Но все равно… Глупо.

– Может, да, а может, и нет. Лу-ух прожил многие сотни лет, и, если уж решил поступить именно так, значит, на то были свои, не понятные для нас причины. К тому же Лу-ух дал слово.

– Хорошо. Мне нравится про слово. Редко такое встретишь, чтоб, пообещав, шли до конца.

– Это все, что вы хотели узнать?

– Нет, – ответил я, – далеко не все. И более того – свой вопрос я пока так и не задал.

– Я жду, не томите.

– Как вы вышли на то, что Волдо и есть Ян?

– О! Я рад, что ты спросил! Волкер, я ждал этого вопроса! – Генрих Чайка захлопал в ладоши и чуть было не выпал из седла, но, успев вовремя ухватиться за луку, удержал равновесие. – Глупо бы вышло, упади я в грязь и…

– Лошадиное дерьмо, – я помог ему договорить. – Что вас смущает?

– Не припомню, чтобы кто-то ехал впереди нас.

– Нет, тут вы ошибаетесь, профессор Чайка. Вы еще спали, когда мимо нашего лагеря проехал всадник.

– Я вижу на вашем лице ухмылку. Что вас так радует?

– Я говорил вам о своем деликатном дельце, по которому я еду в Чадск.

– Ох. Тот господин едет с дурными вестями, думая, что вы их уже сообщили?

– Именно, – произнес я. – Именно так, друг мой. Не мне сегодня быть битым. Не мне, а этому подлецу Хеймо. Он же, пес сутулый, поехал поглядеть, как меня будут наказывать.

– А вы хитрый лис.

Но я уже не слушал Чайку и не особо-то глядел на дорогу. Я живописал себе картину, как Йохан въезжает на постоялый двор, в котором остановился господин, имя которого я унесу с собой в могилу, и скажет: «Ну что, братец мой Барт. Поди, уже слыхал о том скандале, что приключился с твоей блудливой женой и сыновьями заморского купца? Ох и стонала она той ночью. Ох и горькие слезы лила на следующее утро». Услыхав это, Бартоломью, скорее всего, опрокинет стол, за которым будет в тот час сидеть, и проломит Йохану череп. Так и будет, но с моим недругом Йоханом, а не со мной. Как говорится, не рой яму ближнему своему…

– То было очень давно, – профессор заговорил, так и не дождавшись моего ответа. – Так же давно, как и события, описанные в историях ведьм из круга Рогатого Пса. Да-да, братец, те далекие годы, те темные времена не то что вписаны, нет, они высечены в истории нашей родины. Я уже говорил тебе о «Природе тьмы». Припоминаешь?

– История о крестьянах, заваливших грот?

– В «Природе тьмы» я наткнулся на предсмертную исповедь одного купца. Кажется Юрек. Он-то и рассказал, что был знаком с Яном Снегирем, и назвал его имя. Вот так все просто. Не возьму в толк, почему никто не натыкался на это прежде, но я не позволил никому опередить себя в исследовании и вырвал ту страницу. Молод я был и глуп… Теперь уж никто не узнает правды.

– Вы потеряли её, – сообразил я. – Но почему не рассказываете о том своим ученикам?

– Рассказываю всякий раз. Другое дело, что слушают меня в последнее время редко.

– Вы хорошо говорите, друг мой, – сказал я. – Вас интересно слушать, а студенты ваши – дураки.

Генрих грустно улыбнулся:

– Вы читали историю о Даме Треф?

– Я слышал о ней.

– Будет время – перечитайте. Будет время – сопоставьте её с летописями. Многое откроется вам, дорогой мой студент. Глядишь – и вас послушают охотнее, нежели меня.

– Обещаю, – ответил я, думая, что вру. – Так и сделаю.

Генрих издал смешок. Не злой, скорее ироничный.

– Вы тоже лентяй, – произнес он. – А между тем какие знания я вам предлагаю! – он махнул рукой и отвернулся.

– А как умер Снегирь? Вы так и не ответили.

Совершенно незаметно для меня мой конь остановился и, протяжно фырча, уставился на стоящих посреди дороги солдат.

– А с чего вы, Волкер, взяли, что он умер?

– Лет-то сколько прошло…

– И что же? Ян живее всех живых.

Я увидел потрепанную временем дозорную башню, мимо которой мне уже доводилось проезжать прежде. Все те же камни, поросшие мхом, все те же штандарты, треплемые осенними ветрами, и все те же угрюмые мужчины в кольчугах и мятых котах, чьи лица видели бритву лишь несколько раз в год, да и то перед великими церковными праздниками.

– Спасибо за то, что составил мне компанию, – произнес профессор Чайка. – Давненько не случалось со мной столь душевной поездки.

– Рад знакомству, – ответил я, не сводя глаз с идущего ко мне солдата. – Я-то думал, что вам нужно в город.

– Ты это мне? – произнес дозорный. – Ежели да, то не заговаривай мне зубы, показывай грамоту и проезжай. Если грамоты не имеешь, – солдат замялся, – можешь подкинуть мне на выпивку, а моим деткам на печеные яблоки, и я сделаю вид, что грамота у тебя имеется.

– Нет, я говорю со своим спутником, – ответил я и, обернувшись назад, дабы обратить внимание заспанного бойца на своего собеседника, увидел лишь уходящую в сторону леса святого Августина дорогу. – Когда он успел уехать? Вот же пройдоха!

– Парни! – закричал часовой. – Парни! Отправляйтесь в город за священником!

– Для чего? – удивился я, глядя то на солдата, то через плечо, стараясь обнаружить скрывшегося за холмами Генриха. – Я не понимаю.