— Не знаю, почему, но ты внушаешь мне доверие. Может, я просто давно ни с кем не разговаривала без матов, но, короче… Я — Бриттани Кристи, родилась в Миннеаполисе двадцать шесть лет назад, — подтвердила Бритт догадку Эммы насчёт возраста, — маму сбила машина, когда мне было три, воспитывал меня отец. Папа очень хороший, но я всегда была сорванцом, всё хотела вырваться из-под его опеки, и, как дура, выскочила замуж в восемнадцать лет. За редкостного мудака, но и столь же редкостного красавчика, белоруса Олега Синевича. Он блондин, широкоплечий, высокий, с сексуальным акцентом, да еще и на семь лет меня старше, в общем, мечта любой идиотки, только вышедшей из подросткового возраста. Уже во время медового месяца у нас пошёл разлад, я думала, что всё наладится, притрёмся, но не тут-то было. Он стал шпынять меня, поколачивать время от времени, а потом я, как некстати, забеременела. Решила рожать, в браке же. А он уже имел настолько сильный контроль надо мной, даже имя дочке выбрал единолично. Я ненавижу имя «Эмма», уж прости, но перечить ему не стала, не хотелось огрести пару зуботычин с ребёнком на руках. В общем, вытерпела я ещё пять месяцев, и подала на развод. Суд отдал единоличное опекунство мне, но… моя дочь сейчас живёт с моим папой в Миннеаполисе. Потому что я, чёртова дура, решила попытаться начать новую жизнь и уехала в эту снежную дыру, — ударила она рукой по столу, — думала, пойду на курсы медсестёр, я всегда хотела, но что-то побоялась, засомневалась в своих силах. В итоге, меня хватило лишь на официантку в кафешке, которая вообще не окупается и скоро закроется, да на гардеробщицу в местном ночном клубе. Сплю я по три-четыре часа в день, только их же провожу дома. А мой папа — сапожник, у него своё дело и отличная квартира с тремя спальнями, поэтому я решила, что Эмме будет хорошо с ним. Ведь я сама живу в мотеле, это дешевле, чем снимать квартиру. Езжу к дочке каждые выходные. Знаю, я не Мать года, но это — лучшее, что я могу дать своему ребёнку. Если бы только не Синевич, проклятая его душа… Он всё пытается отсудить Эмму, постоянно подаёт свои ублюдские иски, у меня уже нервов и денег никаких не хватает. Каждая наша встреча — скандал или драка, — указала она на синяк на скуле, — его рук дело. Он заявился к Эмме на день рождения, опять стал меня доставать, а с некоторых пор я не даю ему спуска, натерпелась уже его дерьма. Вывел меня поговорить на улицу, стал оскорблять, угрожать, я ему в нос и зарядила. Попала точнёхонько в переносицу, а он мне в ответ пару оплеух отвесил. Я в долгу не осталась — брызнула ему в рожу перцовым баллончиком, да отпинала по коленям, он и уполз, как псина несчастная. Я сфотографировала побои, всегда так делаю, да только кишка тонка заявить в полицию… Так они у меня и копятся на телефоне в отдельной папке. Ненавижу себя за трусость, — взяла она салфетку и стала накручивать её на палец, — но мои охренительные истории — ничего, по сравнению с твоей жизнью. Мне очень жаль тебя, Эм. И ты, если хочешь… можешь пожить со мной. Сразу предупреждаю — это не мотель, а сраный угол, один придурковатый консьерж Тим с его зубочистками чего стоит. Но перекантоваться можно. Начнёшь работать, поднакопишь деньжат, тогда и уедешь.

Эмма глубоко вздохнула. Она не верила в происходящее — вот уже два человека подряд не пытались унизить или отыметь её, а предлагали руку помощи. То, чего она не видела уже год, с тех пор, как Рейч оплатила её обследование и лекарства.

— Я не хочу тебя стеснять, — замялась Голдфайн.

— Глупости! В номере две кровати. Спокойно разместимся. И мне аренды в два раза меньше платить — быстрее деньги накоплю, заберу дочку и уеду на Гавайи.

— Гавайи?

— Да. Меня достала эта вечная зима и урод-бывший. Я хочу отправиться в Рай на Земле и взять с собой своего самого близкого и любимого человечка. Сменим имена и тогда уж точно начнём жизнь с чистого листа. Конечно, я бы взяла и папу, но не строю на счёт него больших иллюзий — у него сердечная недостаточность, еле держится, — грустно посмотрела на Эмму Бриттани, — давай, оставайся.

— Хорошо, — после минуты раздумий приняла решение Голдфайн.

*

Бритт с лёгкостью могла устроить соседку уборщицей или официанткой в кафе. Но Эмма, как и все девочки, очень рано начавшие заниматься проституцией, и умеющие только раздвигать ноги, считала такую работу слишком сложной и малооплачиваемой. Поэтому она вернулась в привычную шлюховскую стезю. Это занятие приносило не только неплохой доход, но и давало Эмме возможность в полной мере удовлетворить свои мазохистические потребности. Как бы она ни пыталась внушить себе, что теперь является обычным гражданином и личностью, мозг требовал смеси боли и удовольствия, а тело — постоянного использования.

Голдфайн стала брать исключительно клиентов с извращенной фантазией, различными фетишами и странными пристрастиями, не обращая внимания на то, как экстремальный секс сказывается на её здоровье. Бриттани пыталась её вразумить, но всё было тщетно — если Эмма видела на экране телефона незнакомый номер, то готова была нестись через весь город без трусов, попутно разрабатывая все свои отверстия, чтобы в них поместилось как можно больше членов и заменяющих их предметов.

Например, однажды её заказала группа из двенадцати студентов местного колледжа. Они пригласили её в отель, в хороший номер с огромной кроватью, и Эмма уже разочаровалась, подумав, что отделается классикой. Но не тут-то было. Парни привязали ее щиколотки к запястьям, чтобы открыть себе полный доступ к обеим дыркам, и по очереди оприходовали, причём так грубо, что даже привыкшая к жёсткому сексу Эмма орала от раздирающей боли. В конце оргии каждый кончил ей на лицо и сфотографировал на телефон, чтобы потом разместить гадкие фото в соцсетях, подписав их «Лучшая девушка в мире». Хорошенько отпинав её, и вдоволь наглумившись, садисты выбросили Эмму за руки и за ноги, словно мешок мусора, даже не дав ей одеться. В вышвырнутых следом вещах она нашла лишь полупустую сумочку, лифчик и мини-юбку и, постеснявшись звонить Бриттани, пошла домой прямо так, полуголой, со стрекающей по ногам смесью из крови и спермы.

В другой раз к ней в номер пришел приличный с виду мужчина, очень похожий на Клинта Перри, к тому же, имеющий созвучное имя — Кларк. Он любезно предупредил Эмму о том, что у него неприятный фетиш, на что она спокойно согласилась, не предполагая, что у клиента куда более извращенная фантазия, чем она может представить. Кларк залпом выпил полтора литра воды, подождал некоторое время, а потом занялся с Эммой анальным сексом, писая, при этом, прямо в нее. Когда рефлексы Голдфайн сработали, он, с удовольствием наблюдая за тем, как его моча действует, словно клизма, продолжил мочиться, только уже ей на лицо. За всё это отвратительное представление он кинул на пол скомканные двадцать долларов.

У Эммы потом три дня подряд болела голова и она уже думала, что, наконец-то, отмучается, но её организм был слишком молод и силён, чтобы сдаться просто так.

Добил Эмму Голдфайн другой клиент, пришедший к ней в середине декабря.

Бриттани почти каждый день предупреждала соседку о консьерже, Тиме: «Никогда не разговаривай с ним ни о чем, кроме оплаты. Он странный. Я точно не знаю, что с ним, но хотя бы одно то, что он не выпускает из рук зубочистки и смотрит на меня исподлобья, кровожадно улыбаясь, заставляет мой желудок сжаться». Эмма пропускала эти слова мимо ушей, и когда Тим постучал в её номер, без колебаний ему открыла.

— Я знаю, что ты оказываешь мужчинам услуги за деньги, — спокойно начал он, — плачу тебе три сотни за час, идёт?

Эмма, удивившись такой сумме, отступила на шаг назад:

— Какой-то жуткий фетиш?

— Ну, не такой уж жуткий. Загоню тебе пару зубочисток под ногти, — продемонстрировал он ей прозрачную баночку с деревянными палочками, — не бойся, это не больно.

Вспомнив, как однажды ей под ноготь попала скрепка от степлера, и это действительно не было чересчур больно, скорее, неприятно, Эмма согласилась…