Он чуть сильнее сдавливает мою шею и коленом фиксирует обе ноги. Вижу в глазах адскую злость и вспоминаю, как он после нашего первого выступления подошёл ко мне в гримёрке. Я ответила ему честно — тогда я, правда, не думала ни о каких отношениях. У меня не было возможности ответить ему взаимностью.

— Но потом ты отчего-то поменяла планы. Решила под Свободу лечь? А может и под кого-то ещё? А?

Мотаю головой, потому что говорить с рукой на горле очень тяжело.

— Ты же не такая хорошая, какой тебя считают зрители. Парню изменяешь, да? Так, может, мы Максиму просто ничего не скажем? — спрашивает он с улыбкой и неожиданно быстро разворачивает меня спиной к себе, прижимаясь к моей заднице своими бёдрами. Ударяюсь головой об стенку и тихонько шиплю от боли. Ощущаю себя такой жалкой. Он полностью фиксирует моё тело, не давая мне пошевелиться. Я стою в этой холодной кабинке в одном белье и чувствую, как мои слёзы начинают выкатываться наружу. Не знаю, что будет дальше. Боюсь.

— Котёнок, я тебя настойчиво прошу — будь со мной посговорчивее и помягче. Особенно при людях и на камеры тоже. Тебя тут, к твоему сожалению, уже некому защитить. А Серёжа… Если ты ему захочешь рассказать про наш секретик, то он узнает про твой.

— Какой ещё мой?

— А, ну, про тот, что Свобода твой ушёл из-за тебя, а не из-за сбитых рейтингов.

— Что? С чего ты…?

— Мы с тобой на одной студии записываемся, если не ты забыла. Я слышал один раз ваш разговор с Фадеевым там. Грустно, что Свобода ушёл из-за тебя. Мог бы стать успешным музыкантом, а ты всё испортила парню.

— Родион, зачем ты это делаешь?

— Затем, чтобы ты была поразборчивее, чтобы думала головой, когда принимаешь решения, — отвечает он и кладёт руку мне на бедро.

Я вздрагиваю и толкаюсь всем телом, чтобы вырваться. Он усмехается и резко хватает меня за внутреннюю сторону бедра, крепко сжимая кожу своими пальцами и ещё сильнее прижимая к себе. Прошу его остановиться, кряхчу от боли и пытаюсь остановить слёзы. Решаю, что буду кричать изо всех сил, если он начнёт действовать настойчивее. А пока возможность избежать его более решительных действий заставляет меня молчать. Господи, как же унизительно.

— Давай-ка мы решим — ты меня будешь обожать и любить для всех, тогда, быть может, спасёшься от моего гнева. Но в другом случае — я возьму тебя тогда, когда мне захочется. Чувствуешь, котёнок? Чувствуешь, как будешь бояться каждого шага? А скоро нас вообще останется всего шестеро. И я буду рядом, в отличие от твоего ублюдка.

Он утыкается мне в шею колючей щетиной и громко вдыхает мой запах. Хочется разорваться на мелкие кусочки, лишь бы не слышать этот противный вдох. Со звоном ударяет меня по заднице и отпускает полностью. Стараюсь держать равновесие, пока не слышу, как за ним закрывается дверь ванной комнаты. Крепко закрываю рот ладонью, опускаюсь на колени и кричу так, чтобы никто не слышал — в свою руку, практически безмолвно.

Пытаюсь вытирать слёзы ладошками, но напрасно — плачу без остановки. Позволяю солёной воде стекать с моего лица куда подальше. Скулю от боли, как подбитая собака. Болят не только голова после удара об стенку и бедра от его хватки, а душа. Прежде всего, она, да.

Встаю и выглядываю из кабинки. Убеждаюсь, что его нет, и включаю воду. Снимаю бельё, бросаю его куда-то к своей одежде. Настолько быстро, как могу, закрываю душевую кабину и встаю под воду. Под свои собственные непрекращающиеся всхлипы пытаюсь оттереть с себя его прикосновения. До боли тру свою кожу, иногда вздрагивая, когда касаюсь тех мест, где он оставлял синяки. Кожа становится красной, когда я выключаю душ. Не выходя, тянусь за пижамой. Быстро одеваюсь и выхожу из кабинки. Мне нужно быть под камерами. Настолько много, насколько смогу.

Хватаю одежду и смотрю в зеркало. Лицо опухло, покраснело, глаза порозовели. Ещё никогда не было настолько плевать на свой внешний вид. Так даже лучше — будет меньше внимания от таких скотов.

Прежде чем выйти, стою около двери несколько минут. Вытираю бесконечные слёзы и выхожу. В спальне ещё горит свет. Быстро дохожу до кровати и ныряю под одеяло. Там меня ждёт толстовка с запахом Максима, которую я не отпускала из объятий всю предыдущую ночь. Вот это и попадёт в эфир — мои всхлипы из-под одеяла и Серёжа, который возвращается со студии и видит меня в таком состоянии. Только вот он думает, что я плачу из-за Максима.

— Крис, — обращается он ко мне, присаживаясь на кровать. — Я могу как-то помочь?

— Нет, Серёж, всё нормально. Я… я успокоюсь скоро. Спасибо, — отвечаю ему из-под одеяла.

— Я рядом, Крис. Обращайся за любой помощью, поняла? Только попробуй расслабиться. Ты теперь тут за вас двоих.

Знаю, что в его микрофоне сейчас нет батарейки. Могу с лёгкостью вылезти из-под одеяла, выдать ему всё, что произошло в душевой, и попросить помощи. Но ещё я могу объективно оценивать ситуацию — мне нельзя этого делать. Никто не должен знать о том, почему ушёл Максим. И Серёжа уже слишком многим рисковал ради нас — я не могу подставлять его снова, чтобы он опять решал мои проблемы. А он будет это делать, я знаю. К тому же, я не уверена, что кто-то, кроме него, здесь вообще сочтёт эту историю настолько же шокирующей, насколько и я. Хотя, по мне, она патовая. И как теперь ходить в этот душ я ума не приложу.

— Я справлюсь, — отвечаю Серёже.

22 мая, вторник

Уже минут пятнадцать сижу на кровати и жду, пока кто-нибудь из девочек пойдёт в ванную, чтобы зайти туда с кем-нибудь вместе. Родион, проходя мимо меня, каждый раз улыбается и иногда подмигивает. У меня всё начинает сжиматься от этого. Понимаю, что он играет со мной, как кошка с мышкой. Ему нравится именно это — видеть мой страх. Заставляет меня шарахаться от него, но при этом вынуждает играть по его правилам и бояться сделать шаг в сторону. И, да, естественно, я боюсь оказаться в его лапах ещё раз.

В ванной, стоя у зеркала, чуть заметно приподнимаю пижамную рубашку и замечаю синяк неправильной формы на своей талии. Другой такой, только чуть большего размера, обнаруживаю на внутренней стороне бедра, где он с силой сжимал мою кожу. Оставлял следы только на тех местах, которые скрыты от лишних глаз.

После завтрака нас собирают в репетиционной и объявляют номера на ближайший концерт. Я уже знаю, что пою с Фадеевым его песню, но почему-то Даня протягивает моё имя и смотрит на меня.

— У тебя совместный номер с Максимом Александровичем и с Родионом. Поёте «Breach the Line*».

Я с ужасом смотрю на Даню.

— О, Кристинка, повезло нам, да? — насмехается Родион.

Я натягиваю улыбку и всё оставшееся время сижу молча, уставившись на свои дрожащие руки.

***

Почти сразу же нам устраивают репетицию с педагогом. Прихожу в ужас от осознания того, сколько времени мне придётся смотреть на него. Первый раз ловлю себя на мысли, что не справляюсь. Я, действительно, хочу домой. Хочу к Максиму.

— Кристина, ты витаешь где-то? — спрашивает меня педагог. — Давай ещё раз с этого момента.

— Простите, — еле слышно отвечаю я.

Он, ссылаясь на постановку номера, постоянно касается меня в разных местах. То мимолётно проводит рукой по плечу, то задевает моё колено своим или неожиданно подходит сзади и прикасается своей бородой к моему уху. Каждый раз я вздрагиваю от любого его действия в мою сторону, но держусь. Не говорю ни одного грубого слова в его адрес, не отталкиваю, не сопротивляюсь.

Когда нас отпускают с репетиции, он берёт меня под руку и идёт вместе со мной в квартиру. Радуюсь, что здесь есть камеры — мне нечего бояться.

— Тебе идёт покорность, — говорит Родион.

Я молчу. Ни одного лишнего слова от меня не дождёшься, тварь.

— А я думал, тебе нравится, когда за тобой мальчики бегают. Разве не так?

Еле заметно сдавливает мою руку, впиваясь в кожу ногтями и не пытаясь церемониться.

— Котёнок, к твоему несчастью на студии нет камер. Чувствуешь связь?

***

Остаток дня я ничего не делаю, кроме того, что лежу. Ближе к ночи переодеваюсь в пижаму и опять ложусь. Не замечая ничего вокруг, я постоянно засыпаю и просыпаюсь. Вокруг туман. Но одно пробуждение, глубокой ночью, даётся мне с трудом.