Сидит, бывало, на солнышке какая-нибудь одинокая бабушка, молчит, глаза мокрые, мутные и такая жалость возникает… Помню, как одна старушка мне, пятилетнему мальчику, сказала, что, дескать, тоже будешь в старости таким же и у меня тогда потемнело в глазах. А в глазах самой старушки я увидел некую злость и зависть…

Я убежал со страха! Прибежал на берег Булака и долго с моста смотрел на воду… Вернулся во двор. Эта бабушка по-прежнему сидела… видимо, в ожидании какого-нибудь соседа, чтобы дать ему пятнадцать копеек на хлеб. За хлебом сходил я сам! И столько было радости, когда бабушка немножко улыбнулась… Немножко… Сейчас пишу эти строки, а жалости к ним, к старушкам шестидесятых, не убавилось. Эта жалость, видимо, так и останется со мной на всю жизнь…

Мало кто вспоминает, что у многих казанцев, кроме коммунальной квартиры, были сараи! Их ещё называли сарайками. В моём дворике на Баумана эти сарайки занимали аж два этажа! Это была своеобразная деревянная постройка, напоминающая двухъярусный теплоход! В нем была деревянная палуба, деревянный борт и деревянные каюты без окон, но с дверями, на которых висели откровенно-мощные замки. Наш сарай располагался на втором этаже. В нём было всегда прохладно. В жаркие ночи мы иногда в нём даже спали. Более того, сарай нас выручал и тогда, когда гостям не хватало места для ночлега. А наш сосед дядя Ваня, который никогда не просыхал от водки, только там и жил. Жил на первом этаже сарая. Его жена тётя Зоя никогда не впускала его домой. Даже зимой он жил в коридоре коммуналки.

Наш сарай, как и все сараи России, был набит всяким барахлом и вещами, которым не досталось места в тесной коммунальной квартире. Вон валяются какие-то старые журналы, висит старое военное драповое пальто отца. Вижу в углу свою детскую коляску цвета сгущённого молока, фотоувеличитель, множество банок. На стене – филармоническая афиша моего папы. Лежат ящики, забитые какими-то вещами, которые могут пригодиться! Кстати, коляска моим родителям больше не пригодилась. Мы с сестрёнкой Гузяль нашу коляску видели в сарае ещё несколько лет.

Когда родители шли в сарай, мы с сестрёнкой обязательно следовали за ними. Несмотря на то что мы были маленькими, в сарае у нас появлялась большая ностальгия по прошлому. Поэтому сестрёнка залезала в коляску и заставляла маму покачать.

Просыпаешься летом в сарае. Солнце пробивается сквозь щели. Наблюдаешь за тем, как эти лучики перемещаются по стене, и ждёшь, когда они скользнут к тебе на одеяло. Вдыхаешь воздух сарая, наполненного опьяняющим запахом дерева! Незабываемые мгновения! Но счастью всегда приходит конец!

Помню, как сносили мой сарай. Он сложился как карточный домик за несколько минут! Это была картина ярче крушения теплохода «Титаник». Помню, как из-под обломков стал вылезать пьяный дядя Ваня! Это был воскресший феникс дворово-бауманского и водочного разлива! Сарай растащили на дрова жители окрестных дворов улицы Баумана и Чернышевского, у которых не было газового отопления.

Лошадь, запряжённая в телегу с болтающимися в разные стороны деревянными колёсами, медленно и величественно входила в казанские дворы. Эту величественность лошадь излучала не только благодаря своей красивой природе, но и эскорту детишек, которые так же медленно шли за ней. В моём дворе увидеть лошадь было не в диковинку, так как каждое раннее утро у парадного входа во двор стояла лошадь Бурка, в телегу которой загружали ящики с вином. Ведь в подвале моего дома были мощные винные склады. Бурка развозила и снабжала вином многие винные магазины центральной части Казани. Часто она стояла на жаре с зашоренными глазами и фыркала, передёргивая кожу вдоль своих торчащих рёбер. Я подходил к ней, и мне так хотелось приоткрыть шоры, чтобы она увидела мир, но мои попытки сделать это были безуспешными. Кучер сразу кричал мне:

– Эй! Не мешай ей! Она думает!

– О чём? – спрашивал я.

– О светлом будущем!

– Это как?

– О коммунизме! Когда будет много бесплатного вина! – кучер громко смеялся, а я грустный уходил от Бурки к себе во двор.

Позднее мы, детишки, узнали, что это не совсем лошадь, когда из неё вышло солидное приложение к её телу.

А сейчас во двор вошла неведомая мне лошадь. Она была более упитанная! Не бурая, почти красная… с отливом! Глаза ей не зашоривали, так как шоры для глаз отсутствовали. Когда я увидел глаза лошади, то восприятие её величественности как-то во мне поубавилось. Я увидел грустные, мутные и усталые глаза! Усыпанный веснушками, рыжий, потный и загорелый старьёвщик тоже был усталым и грустным. Почти засыпал… Зато наш двор вдруг резко ожил! Он наполнился каким-то весёлым шумом и суетой. Оно и понятно, ведь во двор въехал старьёвщик со своей телегой, наполненной игрушками, вещицами и даже с ещё не надутыми воздушными шариками, которые можно будет обменять на ненужную старую одежду или вещи. И действительно, в тележке я разглядел большущий деревянный чемодан с множеством деревянных секторов. В них лежали различные вещи, безделушки и игрушечки: свистульки, резиновые разноцветные шарики, напёрстки, маленькие куколки, пистолетики, пистоны в бумажной пачке, детские совочки и формочки для кулёчков, куски дегтярного мыла, пачки дрожжей, чайной соды и даже чернильные ручки… Подошла тётя Вера со своей душевнобольной доченькой-инвалидом по имени Люба, держа в руках несколько старых рубашек и старое, увесистое, чёрное драповое пальто. Подошла и долго разглядывала содержимое чемодана. Остановилась на свистульках. Это стоило ей одного драпового пальто. Отдала свистульку дочери, которая сразу же взяла её в рот и начала без остановки свистеть. Люба свистела так долго и пронзительно, что мать выхватила эту свистульку у неё изо рта. В ответ Люба так сильно пнула маму, что сразу же схлопотала ответный удар по лицу. Люба часто получала по лицу от своей матери… Из-за испорченного настроения мама Любы обменяла рубашки на воздушные шары и быстро удалилась. Подбежал мой приятель Вовка с каким-то костюмом в руках, отдал его старьёвщику и получил красную металлическую свистульку… да не тут-то было!.. Тут же подбежала Вовкина мама, забрала обратно костюм у старьёвщика, вырвала свистульку изо рта Вовы и врезала ему в подзатыльник, крикнув на весь двор: «Ты что творишь?!»

Уже через полчаса на телеге старьёвщика лежала большая куча старого белья и небольшая кучка старых и изношенных туфель и ботинок. Старьёвщик предложил мне и Вовке прокатиться. Мы забрались на тележку и с гордостью выехали на Баумана. Лошадь настолько быстро поскакала, что мы испугались… а не увезёт ли меня с Вовкой старьёвщик куда-нибудь? Мы закричали, и старьёвщик высадил нас у Никольской церкви, дав каждому по свистульке. Свистя по всему Баумана, мы вернулись во двор, который только недавно выпотрошил все свои тряпки и барахло и остался… со свистульками. И ещё до позднего вечера доносился свист из некоторых коммуналок моего любимого двора.

Пожалуй, в каждом дворике Казани жила какая-нибудь ничейная собака, которую любил весь двор. Вот и в моём дворе жила собака по кличке Альма. Это была рыжая, хвостатая, с красивыми и выразительными глазами собака, напоминавшая мне лису, у которой на чуточку лишнего отросли лапки. Она никогда тупо и упрямо не лаяла, лишь мудро молчала и всматривалась своими добрыми глазами в жителей коммуналок. Ну разве можно было, встретившись с Альмой глазами, просто пройти мимо… всегда хотелось сразу же её погладить и принести для неё из дома что-нибудь съестное. У неё во дворе был свой уголок. Она уходила спать в коридор одного из домов нашего двора. Там же у неё всегда стояла металлическая миска с супом. Соседи постоянно подливали ей супа. И я тоже, когда выходил во двор с большим куском булки с маслом, посыпанным сверху сахарным песком, отламывал ей немного, и она тут же проглатывала моё угощение. Альма на еду была непривередливая, и даже когда на моей булке не было масла, а блестел лишь мочёный водой сахарный песок, то тоже быстро съедала моё пожертвование. Но больше всего она любила, когда тётя Нюра со второго этажа приносила ей твёрдые кусочки нарезанного сала. И сало как-то по-особенному хрустело в зубах Альмы. Этот хруст меня всегда радовал! А может, я просто радовался удовольствию Альмы и хруст воспринимался мною барабанным гимном счастья!