— Знаешь, у вас, людей, забавная мимика, — сказал Гаррус, рассматривая, как алые блики рисуют на застывшем лице Джек мнимые эмоции. Количество выпитого и его качество уже слегка подёрнуло реальность пеленой, но всё ещё недостаточно. — Она так смешно морщила нос. Особенно когда чёртов хомяк, только высунувшись из своего коробка, шарахался обратно. Она морщила нос, махала руками и спрашивала у меня, неужели она настолько страшная, что даже безмозглый меховой комок её пугается. Я говорил, что она ужасающая. Любого Коллекционера спроси. Или Жнеца. — Гаррус сделал большой глоток из своей быстро пустеющей бутылки и перевёл взгляд на мутное марево окна. — Она казалась мне красивой. Красивее турианок. Красивее азари. Красивее всех. Даже когда морщила нос и дурачилась, она была самой красивой во всей этой проклятой галактике. — Он вновь перевёл взгляд на Джек как раз вовремя, чтобы заметить, как та нахмурилась, поджав губы. Что это значило, понять бывало трудно и на трезвую голову. А сейчас даже и не хотелось понимать. Их взгляды встретились. — И я не помню, сказал ли я ей это хотя бы раз. Я не помню, Джек.

— Память — та ещё сука, — ответила та после долгой паузы, за время которой опустошила свою бутылку. — Стирает то, что хочешь помнить, оставляет всякое дерьмо.

Она наклонилась над столом, прогибаясь в спине, и запустила бутылкой через весь зал. Дымный полумрак поглотил её, а через пару секунд раздался удар о пластик и резкий звук крошащегося стекла. Он заставил посетителей вздрогнуть, но царящая в «Осколке» атмосфера — густая, вызывающая ощущение почти физически плотности — быстро поглотила его. Никто, кажется, даже головы не повернул в сторону вздорной татуированной постоянной клиентки. Тем более что та, даже будучи вдребезги пьяной, всегда попадала пустыми бутылками точно в мусорку.

— «Навык не пропьешь… но можно проесть», — усмехнулся Гаррус, пронаблюдав это представление в который уже раз. — Помнишь, она так дразнила Рекса, когда мы снова встретились? Говорила, что на пыжаках он слишком разъелся и теперь едва…

— Да заткнись ты уже, — раздражённо бросила Джек прежде, чем встать и обойти стол. Она наклонилась над ним, одной рукой уперевшись в протёртую спинку дивана рядом с его головой, а второй ухватив Гарруса за шрамированную мандибулу. — Она умерла, и ты нихрена не можешь с этим сделать, поэтому заткнись! — Слова хлестнули плетью, одновременно отрезвляя и застилая глаза пеленой того самого бессильного гнева. В этот момент Джек подалась вперёд и коротко прижалась к его жёстким губам, оставив на них что-то среднее между поцелуем и укусом. Гаррус не заметил, как его пальцы сомкнулись вокруг полос её верхней «одежды» на спине, стискивая так, что ремни заметно впились в кожу. Но Джек это не обеспокоило, и когда она откинула голову назад, чтобы вновь посмотреть на него, её глаза переполнял гнев, а не негодование. Этот гнев предназначался не ему, и даже сейчас, едва осознавая происходящее, Гаррус видел это. — Можем употребить твой рот на что-нибудь получше грёбаных воспоминаний, — прорычала Джек, сжимая пальцы так же, как он сжимал свои.

Ответных слов не прозвучало. Слова были не нужны.

Когда они задержались у стойки, бармен, лишь скользнув по ним взглядом, бросил на покрытую пятнами столешницу ключ с засаленным номерком. Всегда один и тот же. Всегда одна и та же комната: маленькая, пыльная и заставленная хламом, будто не номер, а чей-то забытый чердак. Но это не доставляло проблем. Здесь была кровать. Хотя, быть может, и её отсутствие ничего бы не изменило. Джек была лёгкой, Гаррус без труда удерживал её на весу, когда прижимал к стене у двери и целовал. Целовал по-человечески, как научила его Шепард. Джек не была на неё похожа. Различие чувствовалось в каждом движении, в каждом жесте, в каждом взгляде. Джек полыхала яростью, которой никогда не было в Шепард. Но которая была в нём самом. Когда они целовались, переплетая языки, когда сплетались их пальцы, прижатые к несвежим простыням, Гаррусу казалось, что переплетается их ярость — одинаково горячая, одинаково бессильная, одинаково ядовитая, разъедающая изнутри. Она горела на их губах; она руководила их резкими, грубыми движениями; она заставляла Джек впиваться зубами в незащищённую пластинами кожу у него на шее; она же скручивала его руки, побуждая всё сильнее стискивать покрытые татуировками бёдра, пока на них не проступали кровавые отметины. Ярость переполняла их обоих и, переставая ей сопротивляться, они обретали покой. Обманчивый и ужасающе быстротечный. Но его было достаточно, чтобы продержаться ещё немного. Ещё немного на их столь похожих путях, которые вели в никуда, но с которых они оба не соглашались сойти.

Джек натягивала свою немногочисленную одежду в темноте и тишине. Гаррус молча наблюдал за её быстрыми отрывистыми движениями и думал, где сейчас блуждают её мысли. Чувствует ли она ту же пустоту внутри? Хочется ли ей так же, как ему, выть от осознания, что эта пустота останется навсегда? Была ли её пустота схожа с его собственной?

— Эй, костомордый, — вдруг окликнула его Джек, уже стоя на пороге. Это было впервые, когда она вообще что-то сказала, покидая эту комнату. — Она знала.

— Что?

Джек полуобернулась, бросив на него короткий взгляд из-за плеча.

— Она знала, что ты от неё без ума. Плевать, говорил ты или нет. Она знала.

И Джек ушла, больше не оборачиваясь, а Гаррус ещё долго смотрел на закрывшуюся дверь. Сначала в голове был вакуум, то самое онемение, которое не позволяло понять, жив ли ты или уже валяешься мертвым, но в то же время избавляло от боли. Потом мысли начали просачиваться сквозь эту ледяную стену. Гаррус смотрел на дверь и вспоминал все те вечера, которые они с Джек провели в этом баре. Молчаливые, плохие вечера, полные горького дыма, дрянной выпивки и отчаянного секса. Он не знал, что приводит её сюда. Были ли это какие-то недавние горести или прошлое, вгрызающееся в разум и не позволяющее оставить себя позади. Забыть. Жить дальше. Её прошлое могло. Даже та его часть, которую он знал, а Гаррус подозревал, что знает далеко не всё.

Он не верил в чудеса. Больше нет. Здравый смысл подсказывал ему, что некоторые раны слишком серьёзны, а некоторые удары разбивают что-то внутри навсегда. Даже если бережно сложить черепки вместе и аккуратно их склеить, из стыков всё равно будет сочиться кровь. Разбитое нельзя собрать заново. Так говорил здравый смысл, так утверждал опыт, но сегодня, глядя на закрывшуюся дверь, Гаррус отчаянно желал ошибиться. Ему очень хотелось, чтобы в следующий раз, когда собственная тьма приведёт его в эту выгребную яму, место у простреленного окна бы пустовало. Ему хотелось, чтобы Джек никогда не вернулась сюда, чтобы хотя бы для неё случилось чудо, и нашёлся тот, кто окажется достаточно силён, чтобы заслонить её от её же собственной тьмы. Чтобы осколки её души сложились идеально и вновь срослись в нечто цельное, пусть и иное.

Пусть так будет. Хотя бы в качестве исключения, подтверждающего правило.