– Доказательств вины не хватило, пане Жарын, – вежливо объяснил ему капитан Шледзик. – Ваших показаний не хватило, свидетелей у нас не было. Не было за что зацепиться, а он ото всего отперся.

– Сейчас у вас есть свидетель, – заявил Жарын. – Значит, арестуйте его снова, и пусть в деревне будет все спокойно.

– Сейчас? – ядовито рассмеялся капитан Шледзик. – А что же это за свидетель, который один раз все отрицает, а в другой раз все подтверждает? Какой суд вам теперь поверит? Впрочем, расскажите мне подробно, на какой машине ехал Антек Пасемко, и откуда вы знаете, что это именно он ехал, а не кто-нибудь другой?

– Машина была большая, черная. Антека я ведь знаю с детства.

– В девять вечера уже темно. Как же вы могли узнать Антека в кабине?

– Он очень медленно ехал. Похоже было, что он хотел остановиться у магазина и пива выпить. Магазин, однако, был закрыт, и он дальше поехал. Перед магазином горит лампочка.

– А Ханечку вы тоже видели?

– Видел. Немного раньше. Она шла по дороге домой, он должен был с ней повстречаться и забрать с собой в лес.

– Красиво это у вас складывается, пане Жарын, – грустно кивал головой капитан Шледзик. – Таких показаний нам не хватало, когда сидел у нас в следственном изоляторе Антек Пасемко. Мы бы устроили вам очную ставку. Он бы сказал: я не ехал тем вечером по деревне, а вы бы ему сказали: ехал, затормозил возле магазина, я тебя видел в кабинке.

– Так бы я и сказал, – согласился Шчепан Жарын.

– Но вы этого не сделали, – беспомощно развел руками Шледзик. – И сейчас вы сами, пане Жарын, присматривайте за своими дочками, чтобы с кем-то из них беда не приключилась. Показания ваши останутся у нас, но пригодятся ли когда-нибудь – об этом мне трудно сейчас сказать. Прокурор не даст мне снова санкцию на арест только оттого, что к вам, со страху за своих дочерей, вдруг вернулась память. И еще вам скажу, что, если с какой-нибудь девушкой снова случится что-то плохое, – это будет на вашей совести, а не на моей.

Двумя днями позже перед Шледзиком сидела пузатая Ярошова.

– Вы видели Антека Пасемко, как он медленно ехал по деревне в ночь, когда убили маленькую Ханечку, – сказал за нее капитан.

Удивилась Ярошова.

– Ничего такого я не скажу. Но в ту ночь, когда ее убили, около девяти вечера я шла мимо дома Пасемко. Двери у них на минуту открылись, и я увидела в освещенных дверях, как Антек подает матери тючок с грязным бельем. Она у него это белье приняла, двери закрылись, Антек исчез в темноте. Всегда он матери привозил грязное белье в стирку. Машину его я не видела, хоть она должна была быть где-то поблизости.

– Я спрашивал у вас не раз и не два, видели ли вы его той ночью. И все время слышал одно и то же: я сидела дома, как я могла его видеть. Сейчас вы прозрели, пани Ярошова?

– Я не хотела быть свидетелем, – объяснила она, складывая поудобней руки на выпуклом животе. – Симпатичный и вежливый это был парень. Не хотела ему повредить.

– А сейчас, пани Ярошова? Как сейчас?

– Сейчас он – настоящий разбойник. Ходит по лесу с тесаком и топором, молодняк в лесу прочищает. А как посмотрит на человека, то страх пробирает до костей.

– И вы хотите сказать это суду, пани Ярошова? Что вы можете лгать в зависимости от того, показался ли кто-то вам симпатичным и милым или выглядит разбойником?

Тяжело вздохнула Люцина Ярош:

– Я, может быть, не красавица, – сказала она, засовывая себе палец в рот и проверяя, сколько у нее еще зубов спереди осталось. – Но привлекательной меня считают, и мужчинам нравлюсь. Антек Пасемко встретил меня вчера на дороге и так как-то на мой живот посмотрел, на мои ноги, на всю, и такой какой-то огонек у него в глазах загорелся, что я так и подумала: кольнет меня тесаком. Давно он уже девушек не убивал, тоскует, видимо, от этого.

– Он этого не сделает ни днем, ни на глазах у людей, – успокаивающе заверил ее Шледзик.

– Это правда, – согласилась с ним Ярошова. – Но привлекательная женщина должна иногда впотьмах пойти туда-сюда, хоть бы и в молодняки в лес. А если он притаился в тех молодняках?

– Не ходите ночью в молодняки.

– Одному можно отказать, пане капитан. Но что сделать, если многие об этом просят? У мужчин, пане капитан, тоже есть своя гордость. Раз можно отказать, но второй раз он обидится и больше не попросит. То ли я одна в деревне иногда в молодняки схожу или за сарай выскочу? Все боятся. Убогая жизнь у женщины в деревне, а теперь стала еще хуже.

Беспомощно развел руками капитан Шледзик, потому что он не видел способа обогатить жизнь сельских женщин, только слова Ярошовой записал и получил ее подпись под показаниями. Потом Шледзик получил письмо от хромой Марыны:

«Сообщаю пану капитану, что двое со мной спали, но ни один из них не был Антек Пасемко, так что я не знаю, от кого у меня ребенок. Денег от Зофьи Пасемко я уже брать не соглашаюсь, потому что не хочу, чтобы люди говорили, что это малое дитя от бандита и смальства выглядит как бандит, что я слышала в магазине от завмагом Смугоневой. Этот ребенок от молодого Галембки или от Франека Шульца, который уехал за границу. Смугоневой пусть милиция запретит плохо говорить о моем ребенке, который еще маленький и защититься не может. Доктор открыл правду, но я думала, что Антека повесят и до конца жизни я буду получать деньги от Пасемковой. Но Антек вышел из тюрьмы, и сейчас он – разбойник, на свободе, и поэтому моего ребенка называют бандитским отродьем».

Приобщил Шледзик письмо хромой Марыны к материалам следствия по делу Антека Пасемко и сделал майору Куне такое предложение:

– Бьюсь с вами об заклад, майор, что Антек Пасемко появится у нас через два месяца и признается во всех преступлениях. Ставлю бутылку коньяка.

– А я две бутылки ставлю, что он у нас не появится, потому что это слишком строптивый человек. Это мы через полгода снова за ним поедем. А до этого времени еще одну папку надо будет завести для разных доносов, донесений и показаний.

Однако они оба ошиблись. Никто больше не приехал, чтобы дать показания. Не поступил ни один донос или донесение. Деревня снова замолчала и окаменела в тревоге. Только доктор Неглович позвонил один раз капитану Шледзику и спросил его, есть ли после информации, которую ему дали Жарын, Ярошова и хромая Марына, основания для повторного ареста Антека. «Прокурор еще не видит достаточных оснований для этого», – сказал ему Шледзик. Ему показалось, что доктор не сразу повесил трубку, а долго держал ее возле уха, словно был глубоко озабочен всем этим делом.

После трех дней работы в молодняках Антек Пасемко пришел к лесничему Турлею и, как это было в обычае у лесных рабочих, попросил небольшой аванс. Он хотел иметь деньги, чтобы после работы пойти в магазин, купить несколько бутылок пива, сесть на скамейку возле магазина и посмотреть на старых приятелей. Ему было интересно, примут ли они от него угощение или, охваченные страхом, уйдут. Он предпочитал, чтобы они ушли, потому что, когда он вернулся в деревню, он открыл, что переживание собственного и чужого страха ему необходимо как пища и даже больше, потому что живот можно набить и голод утолить, а человеческим страхом он никак не мог насытиться. Он боялся ночного битья, спина его болела от ударов материнского кнута, но он убедился и в том, что от этого страха и боли он получает наслаждение. Так же, когда он видел страх в глазах девушки или женщины, когда жбан вываливался из девичьих рук или кто-то из них падал в обморок при его виде, как, например, та старая учительница, он ощущал в брюках сладостное движение. Работая в молодняках, он иногда представлял себе, что снова задушил какую-нибудь девушку, хотя бы старшую Жарынувну с большим передом. Люди гонятся за ним по лесу, как за Леоном Кручеком, он удирает, полный ужаса, что его лишат ядер. И тогда у него тоже набухал член, и, расстегнув ширинку, он рассматривал его с удивлением и восхищением. К сожалению, по дороге на работу или с работы он все реже кого-либо встречал, и редко когда ему приходилось пережить удовольствие.