Назавтра новость о событии в Скиролавках принесла священнику Мизерере одна богобоязненная прихожанка. А поскольку это было в обеденную пору, Мизерера посадил эту прихожанку за свой стол, чтобы она видела, что приходский ксендз в Трумейках питается жирно и достойно.

– Так вы говорите, добрая женщина, что пани Халинка ушла от лесничего Турлея, – рассуждал священник, поднося ко рту ложку с бульоном. – Ну что ж, они не венчались в костеле, а стало быть, пребывали в грешном союзе. Значит, пани Халинка покинула один грешный союз и вступила в другой грешный союз, что означает, моя женщина, что по существу ничто не изменилось. Одно только меня беспокоит: по-мужски ли они решили между собой это дело?

– Ой, по-мужски, очень по-мужски, – сказала богобоязненная прихожанка. – Три раза выстрелил лесничий Турлей, и три раза выстрелил художник Порваш.

Улыбнулся понимающе священник Мизерера:

– Бьюсь об заклад, что Турлей стрелял пулями, а Порваш, этот скупердяй и скряга, использовал дробь вместо того, чтобы пальнуть разрывными. Надо вам знать, благородная женщина, что пули дороже, чем дробь, и труднее их купить в охотничьем магазине. Да, да, я уверен, что Турлей стрелял пулями, а Порваш дробью, потому что Турлей человек щедрый в отличие от художника Порваша...

В это самое время старший сержант Корейво нашел на своем столе докладную, составленную сержантом Трашкой, который только что окончил милицейскую школу младших офицеров и начал работать в отделении в Трумейках. В этой докладной сообщалось, что вчера после обеда из-за женщины лесничий Турлей и художник Порваш стреляли друг в друга из охотничьего оружия. Тогда Корейво вызвал пред свое обличье сержанта и так ему сказал:

– Может быть, вам, сержант Трашка, кажется, что вы попали на работу на Дикий Запад, или вы все же работаете в гмине Трумейки, которая известна своим спокойствием и общественным порядком? У нас есть охотничий кружок, который под руководством священника Мизереры добился больших успехов: выросло поголовье диких зверей, куропаток и фазанов. Наши охотники борются с хищниками и иногда вынуждены делать в этих целях по несколько выстрелов. Может быть, когда эти два охотника стреляли вверх, там летал канюк?

– Канюки охраняются, – сообщил сержант Трашка.

– Правильно, сержант Трашка. Канюков нельзя убивать, но можно стрелять в их сторону в целях отпугивания. Так, по-видимому, поступили Панове Турлей и Порваш. А сейчас я разрешаю вам идти и приказываю застегнуть пуговицу на левом верхнем кармане вашего мундира. Напоследок же я скажу вам, сержант, что был в нашей гмине тип, который, когда от него сбежала жена, погнался за ней с топором и расколол голову ее любовнику. За убийство он попал в тюрьму, и это говорило о том, что он не был человеком чести, а обыкновенным дураком. От каждого может сбежать жена, но надо знать, что человек чести и такое дело может решить достойным образом.

С этого дня пани Халинка спокойно жила у художника Порваша, а Турлей вел одинокое существование в лесничестве Блесы. Никого это не огорчало и не смешило, и вскоре обо всем этом было забыто. Встретив на дороге или на почте лесничего Турлея, художник Порваш вежливо ему кланялся, и так же вежливо кланялся Порвашу лесничий Турлей. Потому что, как правильно сказал старший сержант Корейво, даже самые щекотливые дела люди чести решают между собой достойным образом.

– Много зла на свете, Гертруда, – сказал потом доктор Неглович, прихлебывая грибной суп, – происходит по причине чрезмерного совершенствования сантехники для ванной...

– Странная сила и какое-то своеобразное волшебство есть у наших лебедей, дорогая Басенька, – сказал писатель Любиньски своей жене. – Лебеди улетают к морю, а женщина переходит в жилище другого мужчины...

Узнал лесничий Турлей, что уже несколько дней на лавочке за сараем Пасемко сидит их сын, Антек. Бездельничает, когда другие копают корнеплоды и готовят пашню к зимней спячке. Тогда он послал лесничего-стажера, пана Анджея, с предложением, чтобы Антек расчистил молодняк возле полянки, где растет дуб, которого нет. Эта работа была будто специально создана для Антека, человека, который вышел из следственного изолятора, подозреваемый в двойном убийстве, потому что он мог выполнять ее в одиночестве, в отдалении от других людей, без риска услышать их придирки и замечания, а кроме того – не вызывая ни у кого страха.

Согласился Антек Пасемко на это предложение, потому что ему уже надоело сидеть на лавочке за сараем, ему хотелось и заработать на пиво или на вино, потому что мать денег ему не давала и не обещала, что будет давать. Он объявился в лесничестве Блесы, получил острый тесак, топорик, два напильника и начал прочищать молодняк, что значит – вырубать в нем деревца послабее или слишком густо растущие. После работы он вернулся домой не полями или вокруг озера, а прямо через деревню, любопытствуя, все ли еще он пробуждает в людях такой страх, который он заметил сразу после своего приезда из следственного изолятора.

В самом деле, страх был велик. Когда он миновал школу, где в школьном садике панна Луиза, учительница предпенсионного возраста, рвала осенние астры, она попросту потеряла сознание и как мертвая упала между цветочными клумбами. Панна Луиза решила, что Антек ей голову тесаком снесет, а топором порубит тело, а что он сделает дальше, она уже не могла себе представить, и поэтому упала в обморок. Убегали от Антека маленькие дети, прежде всего девочки, и прятались за заборами. Возле магазина никто не ответил на его молчаливое приветствие. У старшей дочери Жарына, той, с самым большим передом, который она в последнее время носила сильно обнаженным – очень уж хотела выйти замуж и таким способом подталкивала к действиям старшего сына плотника Севрука, – выпал из рук жбан с борщом и разбился вдребезги. Знала старшая Жарынувна, что у нее нет ничего достойного внимания, кроме переда, и, значит, скорее всего Антек мог с тесаком на этот перед напасть, отрубить левое или правое надменное полушарие, потому что без глумления над девушкой, как это было всем известно, он не мог удовлетворить свое вожделение. Вечером ни одна девушка не хотела выйти из родительского дома, даже по нужде, и напрасно взрослые парни и подростки бродили возле плетней.

И случилось что-то странное. Пока Антек сидел в следственном изоляторе, никто не хотел давать показания капитану Шледзику, каинового пятна на Антеке не замечали, а только его приятную внешность, вежливость и обходительность. С арестом Пасемки мир, казалось людям, перевернулся вверх ногами, потому что неизвестно было, что надо называть добром, а что – злом. Но со временем мир снова твердо встал ногами на землю – и сразу же людям бросилось в глаза, что Антек иначе смотрит на женщин и девушек, чем другие мужчины, что у него кривая улыбочка и слюна собирается в уголках рта. Каиново пятно на нем все уже замечали.

Шчепан Жарын двинулся в путь и, размышляя о разбитом жбане с борщом, уселся перед столом капитана Шледзика.

– Я хотел бы дать показания для протокола, что в ту ночь, когда убили маленькую Ханечку, я видел Антека Пасемко в нашей деревне. Он медленно проезжал на грузовике. Было девять часов вечера, а может быть, несколько минут десятого.

– Как же так? – удивился капитан Шледзик. – Я ведь раз десять, даже двадцать раз спрашивал всех и каждого в отдельности, не видел ли кто-нибудь из вас в ту ночь Антека в деревне, но каждый утверждал, что не видел. Как же так: видели вы, Жарын, или не видели?

– Видеть-то я видел, – сказал Жарын. – Но говорить об этом мне было как-то неудобно. Я думал: зачем говорить, если милиция и так свое знает. Докажут его вину и повесят его, зачем мне такое дело брать на свою совесть. Посадили его, я думал, не без причины. И по той же причине его повесят. Зачем мне там вмешиваться в чужие дела. А вы его выпустили, это очень плохо, потому что он теперь снова будет убивать, а у меня три дочери.