Женщина вопила таким страшным голосом, что собаки доктора начали выть. – Пять! – насчитал доктор. – Этого ей хватит.

Но Ярош шестой раз приложил и хотел приложить еще седьмой, но доктор вышел за ворота и придержал его руку с ремнем. – Худой у нее зад, ей очень больно, – объяснил он.

Ярошову отпустили, она сначала упала на землю, а потом, все еще пронзительно вопя, поднялась и, качаясь, двинулась в сторону села.

– Хорошая была работа, – констатировал доктор. – Тюрьма вас всех ждала за убийство Кручека. А так справедливость восторжествовала.

– Добавлю ей дома, – погрозил Ярош кулаком вслед уходящей жене.

– Конечно, – поддакнул доктор. – Кручек у меня в салоне сидит и делает под себя со страху. Я взял у него выкуп на литр водки, чтобы все это так насухо ему не прошло. Вот вам за беспокойство.

Вынул доктор из кошелька три купюры и подал Ярошу.

– Удирал и наложил в штаны. Я сам видел, – обрадовался Стасяк.

– Жалко было бы садиться в тюрьму, – напомнил им доктор.

– Сидеть из-за такого вонючки? – Ярош удивился, что ему вообще пришло в голову гнаться за Кручеком по лесу с ножом. Зентек повторял задумчиво:

– Наделал под себя у доктора, вот это да...

Ярошу жгли руку банкноты, которые он получил от доктора. Он мял их в кулаке и все более значительно поглядывал на Зентека и Стасяка.

– Сейчас Смугонева магазин закроет, она бумажку повесила, что едет в Барты, – напомнил он остальным.

Они вежливо поклонились доктору, подняли с земли топоры и тесак, а Ярош вытащил из штакетника свой нож. Все поспешно двинулись в сторону села, потому что в самом деле уже было поздно, а Смугонева сегодня закрывала магазин пораньше.

Доктор вернулся в салон, выслушал от Макуховой едкое замечание, что обед остыл, а разогретый будет не таким вкусным. Кручек сидел на стуле, подтянул штанины и рассматривал кровавые следы собачьих клыков. Тогда доктор проводил его в свой кабинет, обработал раны и посоветовал вернуться домой полями. Тем временем Ярош и его приятели успели в магазин до закрытия и с большим удовольствием купили литр водки. Они сочли, что таким образом дело закончилось с честью. А поскольку на лавочке перед магазином, как всегда, сидели Антек Пасемко, плотник Севрук, старый Крыщак и молодой Галембка, то охотно и с мельчайшими подробностями, угощая друг друга водкой, они рассказали, как заработали этот литр.

– Обложили мы его в молодняке, как зайца, – разглагольствовал Павел Ярош. – Даже не успел поговорить с Люциной, а мы уже выскочили из укрытия. Удирал и навалил в штаны со страху. – Яйца мы ему хотели вырезать, – хвалился Стасяк.

– Ага. Вот этим ножом. – Ярош размахивал рукой, и острие ножа поблескивало на солнце.

– Мы хотели его поймать, повалить на землю и кастрировать, как жеребца, – радовался Стасяк. – Чтобы больше не портил наших баб. Только доктор нас удержал, отвлек разговорами и взял для нас у Кручека на литр водки.

– Причиталось нам за эту беготню, – поддакивал Зентек. Понравилось это дело плотнику Севруку, хоть он и не представлял себе, как он, в своих тряпичных башмаках, мог бы гнаться за кем-то по молоднякам. Меньше это понравилось молодому Галембке, потому что он любил заглянуть к чужим женщинам, и мысль о вырезании ядер за прелюбодеяние его пугала. Старый Крыщак искренне сказал:

– Правильно вы поступили с Люциной. Не пошла бы она в молодняк, если бы не хотела. Кручек ни в чем не виноват.

– Но яйца такому неплохо бы вырезать, – повторял, радуясь этой мысли, Стасяк.

Антек Пасемко весь позеленел. Он, возможно, был более впечатлительным, чем другие, и теперь представил себе, как это гонятся за человеком по лесу, как его на землю валят, острым ножом мошонку с ядрами вырезают.

– Я возвращаюсь на Побережье. Там снова буду работать, – заявил он ни с того ни с сего.

Удивился молодой Галембка, который боялся всякой работы. – То ли тебе у нас плохо? Мать тебя даром кормит, ничего дома не делаешь, а там работать велят.

– Не хочу тут жить. Это мерзкая деревушка, – ответил он решительно. Два дня спустя доктор Неглович утром ехал в поликлинику в Трумейки и на остановке возле магазина заметил Люцину Ярош с большой, как сундук, картонной коробкой, в которой она собиралась везти свой телевизор в ремонт. Одновременно с машиной доктора к остановке подъехал и автобус, но Ярошова подумала, что на «газике» доктора она даром и гораздо быстрее доедет до Трумеек. Она остановила Негловича и спросила его, не может ли он ее подвезти.

Неглович на глазах у людей вышел из своего «газика» и сказал громко, чтобы все слышали:

– Женщина в наше время может делать со своей задницей все, что ей нравится. Но, кроме задницы, у женщины должна быть и честь.

Сказав это, он сел в машину и уехал в Трумейки без Ярошовой и ее поломанного телевизора.

Услышал слова доктора водитель автобуса и, заинтересовавшись, начал выспрашивать у людей, почему это доктор так отчитал женщину с телевизором. Тут же нашлись такие, которые сообщили ему, что у Ярошовой был любовник, а когда он ей надоел, она рассказала о нем мужу и его товарищам и заманила его в ловушку.

Когда пришла пора отъезжать в Трумейки и люди расселись в автобусе, Ярошова тоже начала тащить в него коробку со сломанным телевизором. И тогда водитель сказал ей:

– Есть инструкция сверху, что телевизоры нельзя возить, потому что не раз бывало, что кинескоп вдруг взрывался и ранил людей.

Он закрыл перед Ярошовой двери автобуса и двинулся в путь, а она стояла с коробкой на остановке до обеда. Наконец ее подобрал какой-то нездешний водитель грузовика. И никому не было ее жалко, хоть она так долго стояла на своих кривых ногах, ведь правильно было сказано: женщина, кроме задницы, должна иметь и честь.

В тот же самый день, только на другом автобусе и в другом направлении, то есть в Барты, уехал Антони Пасемко, чтобы снова начать работать на Побережье.

Дома у него было что поесть, и не надо было тяжко трудиться, но он не хотел жить в такой мерзкой деревушке, как Скиролавки.

– Вы знаете, доктор, что люди говорят о панне Брыгиде и ее ребенке? – тараторила пани Хеня, медсестра, когда доктор закончил прием пациентов в поликлинике в Трумейках и в связи с тем, что уходил в отпуск, немного задержался, чтобы привести в порядок свои документы. Пани Хеня тоже прибиралась в шкафчике с лекарствами и тараторила, как это делают женщины:

– Мужчины боятся панны Брыгиды, хоть она и самая красивая женщина в околице. Никто ведь лучше, чем она, и ловчее не вычистит бычка или жеребца. Приблизиться к ней и ребенка ей сделать должен был кто-то очень смелый. А кто самый смелый человек во всей гмине Трумейки? Кто же еще, если не наш комендант, пан Корейво. Он голыми руками может схватить бандита или самого большого хулигана. Поэтому некоторые говорят, что ребенок панны Брыгиды от коменданта Корейво.

– Глупости они говорят, пани Хеня. Одно дело – ловить бандитов голыми руками, а другое – сделать такой женщине ребенка, – бурчал доктор, укладывая бумаги в ящики стола.

– Это правда, доктор, – соглашалась с ним пани Хеня. – У пана Корейво некрасивая жена, а панна Брыгида – самая красивая женщина в околице и к тому же хорошо зарабатывает. Если бы он сделал ей ребенка, то женился бы на ней, если бы ему даже приказали уйти с должности начальника отделения. Поэтому другие люди потихоньку болтают, что ребенка ей сделал такой, кто ни за что не может на ней жениться. Вы знаете, кого я имею в виду?

– Понятия не имею.

– Кого же, если не священника Мизереру? Красивый мужчина наш священник. А жениться не может. Это факт.

– Снова глупости слышу, пани Хеня, – начиная сердиться, отозвался доктор. – О каждом священнике люди строят разные догадки. Трумейки – это, однако, маленький городишко. Здесь ничего не скроешь от людского глаза. Люди видели бы, как священник или комендант заходят вечерком к панне Брыгиде.