— Звонарь сказал правду. Архидьякон Жозасский один из немногих, кого не коснулся грех. Впрочем, я не должна кощунствовать. Есть церкви честные люди, и Клод Фролло в их числе. Правда, прихожан задевает его манера держаться. Он суров и надменен. Но именно он прислал к нам в монастырь свои медицинские учебники после того, как закончил коллеж Торши. Они были в прекрасном состоянии. Клод берёг свои книги. Благодаря ему я научилась правильно сушить и заваривать травы. Если мне удастся победить этот кашель, я напишу ему письмо, — Катрин склонила свою изящную голову, обрамлённую покрывалом. — Всё-таки я рада за мальчишку дез Юрсена. Бедняге несладко пришлось. Какое счастье, что ему попался достойный покровитель.

Катрин выпила ещё один глоток бесполезного отвара и вышла из кабинета, оставив измождённую гостью у огня. Несмотря на то, что она находилась в относительной безопасности, девушку начал бить озноб. Теперь, когда пропала необходимость сражаться за собственную жизнь, она думала о судьбе своего спасителя. Что с ним сделал епископ? Какие муки его ждали? Воображение рисовало девушке ужасные сцены, перед которыми блекла сцена у позорного столба. Она надеялась, что Квазимодо во всём сознался и, по крайней мере, избежал допроса в застенке Тортерю. Всё ради неё.

Щёки Эсмеральды вспыхнули, когда она вспомнила, как в своё время восторгалась храбростью капитана королевских стрелков. А ведь он не рисковал и не жертвовал, спасая её от похищения. Он был вооружён до зубов и в сопровождении своего отряда.

Эсмеральда не была до конца честна с настоятельницей, утаив некоторые детали своей истории, ограничившись полуправдой. Она не рассказала про убийство священника, и что оно было совершено руками звонаря. Катрин считала, что девушка выскользнула из собора посреди ночи, набросив плащ. Теперь этот плащ сох у камина. Ни одна из них не знала, что внутри капюшона были вышиты инициалы архидьякона. В их сознании Клод Фролло оставался святым человеком, а звонарь — его преданным слугой.

Когда настоятельница вернулась, неся свежее светло-голубое платье послушницы, она застала гостью горько рыдающей. Катрина решила, что это слёзы облегчения. Повесив платье на спинку стула, она погладила девушку по спине.

— Не сокрушайся, дочь моя. Все твои невзгоды позади. Ужин будет подан через час. Переоденься и ступай в столовую.

Дочь моя… Эсмеральда давно не слышала этих слов. Так её называла цыганка, воспитавшая её, герцогиня египетская. Ей не было сорока, когда она умерла. У неё была такая же гладкая кожа, как и у Катрин, только с бронзовым отливом, похожий разрез глаз и такая же осанка. Как и настоятельница, герцогиня была одновременно горда и великодушна. Не удивительно, что герцог убивался после её смерти. Значит, такая у Эсмеральды была судьба — переходить от одной названной матери к другой, не ведая родной.

Осушив слёзы, девушка переоделась, заплела волосы в косу и набросила на голову чистое, пропитанное ароматом лаванды покрывало. За последние несколько месяцев она отвыкла от уличной одежды. Если бы ей кто-нибудь показал её разноцветную юбку и расшитый золотыми блёстками пояс, она бы рассмеялась, не веря что ещё весной плясала в таком виде на соборной площади.

Рукава светло-голубого платья были немного длинны. Когда она их закатывала, взгляд её задержался на левом запястье, на том самом месте, где звонарь запечатлел свой единственный поцелуй.

========== Глава 7. Сувениры из Рима ==========

Епископский дворец был пропитан ароматом дорогого ладана, который Луи де Бомон заказал из самого Рима и который не использовали во время службы. Простой парижский люд не оценил бы таких изысканныx благовоний, и Луи берёг их для особых случаев, вернее, для себя. У него были запасы великолепного вина, которыми он делился только с самыми важными гостями вроде кардинала Бурбонского. Что поделать? Луи любил красивую жизнь, к которой ему было не привыкать.

Он вырос младшим сыном в знатной семье из Пуату. Его отец был кавалером де Брессюир, владельцем замка дю Плесси-Масе. Хотя титулы и владения перешли его старшему брату Тибо, Луи не мог пожаловаться на лишения. В отрочестве он был приставлен камергером к Карлу Седьмому, а после смерти короля продолжал служить его преемнику Людовику Одиннадцатому. Десять лет Луи провёл при дворе, окружённый роскошью и соблазном, одновременно изучая церковное право и науку изящного флирта. В нём вполне гармонично уживались набожность и сладострастие, делая его идеальным претендентом на роль епископа. Он всей душой верил в Бога, всемогущего, необъятного Бога, закрывающего глаза на мальчишеские шалости.

В свои тридцать шесть лет Луи был в расцвете сил и красоты. Епископские робы не скрывали прекрасного телосложения, а первые штрихи серебра на висках делали зелёные глаза ещё ярчe. В его облике не было ничего грозного, ничего внушающего трепет. Пробыв на должности епископа десять лет, он всё ещё казался обычным мужчиной, ради шутки нарядившимся в одеяния священнослужителя. Ему была присуща галантность придворного, нежели суровость канонника. Запугивать прихожан не входило в его обязанности. Это за него делали другие. Вообще он старался не делать того, что можно было передать другому. Только в крайний случаях он закатывал рукава, и то не выше запястья. Больше всего он не любил, когда его ставили перед фактом уже свершившегося скандала.

На этот раз, однако, он не мог отводить глаза и насвистывать легкомысленную провансальскую песенку, притворяясь, будто ничего не произошло. Итак, он остался без второго викария. Клод Фролло, архидьякон Жозасский, был найден заколотым насмерть в келье, которая когда-то служила убежищем для цыганки. Историю с Эсмеральдой, как и большинство историй, Луи пропустил мимо ушей. Кто мог подумать, что эта чернявая девка оставит его без правой руки? Епископ понятия не имел, что творилось с финансами. Приходская казна находилась под контролем покойного архидьякона.

«Будь проклят, Фролло», — бормотал Луи. — «Ты выбрал самое подходящее время отдать Богу душу».

Кольцо жгло и давило ему палец. В который раз он сожалел о том, что согласился на эту должность десять лет назад. Надо было сидеть в королевских камергерах. Чёрт его толкнул в эту пучину церковных интриг! И если в его приходе священнослужители творили что хотели, то это была не его вина. Их распустил его предшественник, Гильом Шартье, который был слишком занят подпольной войной с королём.

На столе из красного дерева развалился старый, перекормленный спаниель. К нему Луи и обратился с исповедью.

— Вот, дожили, Бернар. Мне придётся затирать своим подрясником кровавые пятна. Гори в аду, Фролло! Я ведь к нему благоволил. Долгое время закрывал глаза на его странные увлечения, за которые в другом приходе давно бы послали на костёр. И вот как он отблагодарил меня. В какое неловкое положение поставил. Спесивый глупец. Возомнил, будто его грех редкий, такой вопиющий, что его надо скрывать от меня. Подумаешь, преступление века! Священник увлёкся плясуньей. Ради этого стоило поднимать весь Париж на уши?

Спаниель зевнул, показав розовое нёбо и желтеющие клыки. Луи не отказался бы поменяться с псом местами.

Он отдал распоряжение отвезти тело архидьякона на Монфокон. Служителям церкви не нужно было знать правду, а обычным прихожанам и подавно. К счастью, никто не видел безобразной сцены, за исключением двух стражников, которым было поручено избавиться от трупа. Звонарь сам во всём признался. Он не отрицал своей вины и не хотел чтобы подозрение пало на кого-то из канонников. Луи уже решил, как обойдётся с ним, но не знал в какой форме преподнести новость. В его сердце смешивались досада и восхищение. Ведь не просто так горбун зарезал своего обожаемого господина.

— Жан-Мартин дез Юрсен, — нараспев сказал епископ, когда звонаря привели к нему в кабинет. — Видишь, мне известно твоё имя. Что нам делать с тобой? Повесить или сжечь на костре? Как ты думаешь, какое наказание ты заслуживаешь за своё злодеяние?