Квазимодо не был готов воспылать вселенским интересом к человечеству, но теперь его волновало всё, что было связано с Эсмеральдой. Волей-неволей он задумывался о судьбах таких как Гренгуар, Клопен и затворница. Он называл Гудулу сумасшедшей не потому что вникал в смысл этого слово. Это не было его собственной оценкой её персоны. Он плохо понимал разницу между сумасшедшими и здравомыслящими. Для него это было частью её имени, почти как Жеан Мельник.

Затворница поприветствовала его сиплым смешком.

— Я узнаю тебя, — сказала она, прильнув к прутьям клетки увядшей грудью. Бывало, что она целыми днями пряталась в углу своей норы, и её невозможно было выманить никакими лакомствами. В тот день она казалась особенно словоохотливой. — Ты тот самый оборотень, которого мне подбросили цыганки. Это ты ползал по полу моей каморки в тот день когда похитили мою дочь. Я думала, тебя утопили или сожгли, но ты возрождаешься, попадаешься мне на глаза вновь и вновь. А, быть может, нечистая сила, что воскресила тебя, вернёт мне мою малютку Агнессу? Если господь Бог не может мне помочь, быть может, мне стоит обратиться к дьяволу? Что ты скажешь на это?

Квазимодо внимательно следил за движениями её бледного, растянутого рта, из которого торчали обломанные зубы. Пусть сумасшедшая назвала его демоном и оборотнем. В его адрес летели ещё не такие проклятия. По крайней мере, она говорила с ним о чём-то сокровенном. Он не отпрянул, когда Гудула просунула увядшую клешню сквозь прутья и вонзила грязные ногти ему в предплечье.

— Не знаю чем помочь Вам, сударыня. Я не знаю, где Ваша дочь.

— Тогда зачем ты пришёл сюда, демон?

— Я принёс Вам корзинку с едой.

— Тебя прислала цыганка, воровка детей, которую ты укрыл в соборе.

— Меня прислал мой господин, архидьякон Жозасский.

Гудула тряхнула седой гривой.

— Ты лжёшь. Уже пятнадцать лет я сижу в своей норе, и досточтимый архидьякон ни разу ни послал мне еды. Он даже не смотрит в мою сторону, когда проходит мимо моей норы. Этот святоша не шибко жалует падших женщин. Мою историю все знают. Я была гулящей девкой, и у меня был ребёнок, которого украли и сожрали. Она задумала меня отравить или околдовать. Ты служишь той египетской ведьме. Я видела, как она поила тебя у позорного столба. В её фляге было сатанинское зелье. Она сделала тебя своим слугой. Что она пообещала тебе? Спину твою распрямить, глаз открыть? Не верь цыганкам. Мне они наобещали, что дочь моя станет королевой. А на следующий день её сожрали.

Квазимодо уловил лишь половину этих сумбурных откровений, столь неожиданно обрушившихся на него. Глядя на её пантомиму, он угадал, что она намекала на какой-то контракт с нечистой силой, который должен был подарить ему красоту.

— Коль меня таким сотворил Господь, сатана не в силах изменить мой облик. А служу я лишь собору и архидьякону Жозасскому.

Его слова, произнесённые хриплым, но спокойным голосом, заставили Гудулу отпрянуть с смесью недоверия и восхищения.

— А ты складно говоришь. Ей-Богу! Язык у тебя хорошо подвешен. А я-то считала тебя слабоумным.

— Не Вы одна, сударыня. Весь город так считает. Быть может, это к лучшему. Я уродлив и глух, но грамотен. Мой господин научил меня читать и писать. Он же прислал вам еду из монастырской столовой, — чтобы до конца развеять сомнения затворницы, Квазимодо отщипнул небольшой ломтик хлеба и съел его на глазах у неё. — Как видите, я жив. Еда не отравлена. Съешьте, пока лепёшка не зачерствела.

Затворница выхватила у него из рук лепёшку и принялась терзать узловатыми пальцами, роняя крошки на пол. Вокруг её ног вились мыши. Квазимодо не слышал их писка, но их голые хвосты напомнили ему плети Пьера Тортерю.

Хоть его первое задание было выполнено, звонарь не спешил покидать вретишницу. В нём проснулось любопытство к женщине, к которой проявила участие Эсмеральда. Гудула на самом деле представляла собой жалкое зрелище. Когда она вонзила расшатанные зубы в яблоко, у неё из дёсен начала сочиться кровь. Давно ей не доводилось жевать свежих фруктов. Она проглотила яблоко вместе со стебельком и семечками.

— Вас хорошо кормят в монастырской столовой, — сказала она, подобрев после еды. Казалось, она была рада присутствию звонаря. — Ради одного этого стоило бы принять сан. Когда умерла моя матушка, у меня была мысль уйти в монастырь. Но к тому времени я была уже порченная. Мне было всего четырнадцать, когда у меня появился первый любовник. И не какой-нибудь простолюдин, а виконт! Это сущая правда. Я не лгу. У меня были чёрные косы до пояса. Он подарил мне золотой крестик. Больше таких знатных поклонников у меня не было. Пять лет я скиталась по постелям. Под конец мне платили проклятиями и тумаками. Бог сжалился надо мной и послал мне мою Агнессу, a потом через год отнял. Остался один башмачок, — Гудула подняла на свет лоскуток затёртого, когда-то розового атласа. — Погляди, какие ножки были у моей малютки. Я поклялась, что если отыщу второй башмачок, то непременно обую статую младенца Иисуса в Реймсе. Когда-то я была златошвейкой. Это ремесло мало приносило мне денег. К лёгким деньгам привыкаешь. Только к добру это не приводит. К чему я всё это говорю? Да к тому, что нечего порченной девке делать в монастыре. Вот почему я обречена питаться объедками. Передай спасибо архидьякону. Он вспомнил про Гудулу пятнадцать лет спустя.

— Не тревожьтесь, сударыня. Я никому не разглашу Вашу тайну.

Затворница устало отмахнулась и зарылась в лохмотья, которые едва держались на острых ключицах и которые приходилось то и дело поправлять.

— Нет у меня никакой тайны. Расскажи всему свету про Гудулу, которую когда-то звали Пакеттой Шанфлери. Если увидишь ещё такой башмачок, я… буду любить тебя.

Звонарь поёжился от её слов. Уже второй раз за один день ему обещали любовь.

========== Глава 3. Одна ложь влечёт за собой вторую ==========

Попрощавшись с Гудулой, Квазимодо вдруг осознал, что поступил немного опрометчиво, втянув своего господина в эту историю. Наверное, не стоило ему говорить вретишнице, что это архидьякон послал ей корзинку с едой. А что если бы ей вздумалось поблагодарить его при случайной встрече? Звонарь утешал себя мыслью о том, что его господин почти никогда не приближался к Крысиной Норе и не глядел в сторону затворницы. Даже если бы ей удалось завладеть его вниманием, он бы не стал прислушиваться к её сумбурным речам.

В тот день свершилось знаменательное событие: Квазимодо солгал, чуть ли не в первый раз в жизни. Раньше у него не было причин искажать правду. Так вот что случается, когда разговариваешь с людьми! Говорить по-человечески, значит утаивать, недосказывать, а иной раз приукрашивать. Общаться с людьми — значит жить в нескольких мирах одновременно. Думать одно, говорить другое, а делать третье.

Вот какие мысли занимали его, пока он брёл, прихрамывая, вдоль набережной. Прохожие удивлённо косились на горбуна. Что делал он на улицах Парижа один? Его привыкли видеть в сопровождении архидьякона.

Если бы он вглядывался в лица горожан, он бы увидел в их глазах сдержанное восхищение. Что-то изменилось с того дня когда он, стоя на верхушке башни большого колокола, показал спасённую Эсмеральду толпе с криком «Убежище!». Его дерзкий поступок не остался незамеченным. Даже те, которые не испытывали симпатии к цыганке, не могли смотреть на Квазимодо с былым презрением. Так в одночасье изгой стал, если не героем, то своего рода кумиром. Состоявшиеся казни быстро забываются. Толпа расходится, а тело снимают с эшафота. Однако сорванная казнь оставляет след в памяти горожан. Более того, она становится пищей для городского фольклора, для уличных песен и легенд.

Стоял тёплый июльский вечер. Корзинки с цветами, подвешенные к карнизам домов, источали пьянящий аромат. Там больнее было Квазимодо осознавать, что Эсмеральда была оторвана от всего очарования поздней весны. Тем жарче разгоралось его желание освободить её. Но сначала он должен был найти Гренгуара, который, очевидно, служил звеном, связывающим её с цыганским племенем. Эсмеральда сказала, что он выступал на перекрёстках, будто их было всего три-четыре во всём городе. По правде говоря, он понятия не имел, в какие кварталы парижане стекались за подобного рода развлечениями. Ведь господин не любил акробатов и лицедеев, считая их трюки, шутки и розыгрыши происками дьявола. Стоило Клоду услышать звуки свирели и взрывы смеха, стоило ему краем глаза увидеть блеск золотистых нитей, как он хватал воспитанника за руку и переходил на другую сторону улицы.