В ту ночь он решил не возвращаться к себе на колокольню, a расположился на каменном полу рядом с кельей цыганки, точно повинуясь какому-то внутреннему голосу, который пытался предупредить его о возможной беде. Тот же самый голос посоветовал ему взять тесак с монастырской кухни. Собор жил своей жизнью и дышал своей каменной грудью. Ему были известны тайны всех, находящихся за его стенами. И собор разговаривал со своим самым преданным слугой.

Его разбудил пронзительный свист. Это был звук свистка, который он оставил девушке, на случай если ей бы вздумалось его позвать. Подскочив на ноги, он бросился в келью и при свете луны увидел как девушка отбивается от мужчины в чёрном. Ворон терзал белую голубку. Квазимодо видел широкие плечи и лысый затылок.

Не задумываясь, звонарь вонзил лезвие кухонного ножа в шею мужчины. Острые лопатки судорожно сошлись под чёрным плащом, и через секунду тело обмякло.

Задыхаясь, девушка растянулась на ложе, под тяжестью убитого, который лежал лицом вниз.

— Кровь не должна брызнуть на неё, — пробормотал глухой, — стащив тело с тюфяка.

На полу стремительно начала образовываться тёмная лужа.

Освободившись, девушка подтянула колени к груди, прижавшись спиной к стене. Казалось, она лишится сознания.

Квазимодо рывком поднял ей на ноги.

— Он причинил тебе боль? — спросил он её, встряхнув с непривычной резкостью, точно пытаясь вывести её из оцепенения.

Девушка в замешательстве покачала головой, не слишком убедительно.

— Кто он? — спросила она. — Ты знаешь его?

— Не знаю. Какой-то священник.

— Это тот самый монах-привидение, который преследует меня, травит меня. Из-за него меня осудили на смерть.

Не мешкая, Квазимодо сорвал чёрный плащ с убитого и набросил его на плечи Эсмеральды, скрыв её волосы под капюшоном.

— Спеши. Тебе надо уйти из города до рассвета. Заклинаю тебя, не губи себя. Не возвращайся к бродягам. Доберись до монастыря, как я тебе велел.

Крепко сжимая её кисть, точно боясь, что она вырвется, он повёл её из кельи. Девушка не сопротивлялась. Придерживая свободной рукой подол платья, она бежала за своим проводником. В самом низу башенной лестницы она вдруг остановилась, сражённая сознанием, что им предстояло расстаться. Сжав нескладную голову Квазимодо ладонями, она пронзила его расширенными зрачками.

— Бежим, — бормотала она, лаская его горячие виски. — Вдвоём. Мы отыщем место, где небо синее, солнце ярче, трава зеленее. Будем жить в глуши, как отшельники. Я забуду, как выглядят другие мужчины. Для меня никого не будет. Мы сольём души воедино…

Квазимодо притворился, что не понял её слов.

— Спеши, — повторил он, тряхнув её. — Пока не занялась заря. Тебя во тьме примут за монаха. Спеши, но… не беги. Сложи руки на груди, и опусти голову. Тебя примут за монаха.

Сняв со своей шеи крест, он надел его на Эсмеральду. На пороге боковой двери, цыганка в последний раз она прильнула к своему защитнику.

— Что будет с тобой теперь? Тебя ведь осудят.

Отбросив остатки стыда и страха, звонарь припал горячими, шершавыми губами к её руке, запечатлев в этом поцелуе смирение со своей судьбой, и вытолкнул девушку в тёплую майскую ночь.

Эсмеральда шла на цыпочках, чтобы казаться выше. Каждый шаг отдавался болью в повреждённой щиколотке. Наверное, ей предстояло до конца своих дней жить с этой болью. Следуя совету своего спасителя, она шла медленно, как человек, которому некуда было спешить, которого никто не преследовал. На своём запястье она ещё чувствовала тепло поцелуя, сожалея о том, что не успела ответить на него.

Расставшись с цыганкой, Квазимодо вытер испарину со лба и тяжёлым шагом поднялся на колокольню. Сложив руки, точно для молитвы, он наблюдал за фигурой в чёрном плаще, удалявшейся от собора. Когда фигура исчезла из виду, мысли его обратились к архидьякону, чьё тело стыло на полу кельи. Рыдания всколыхнули его грудь.

— Вот всё, что я любил.

========== Глава 6. Шелльский монастырь ==========

Нет ничего утомительнее необходимости скрывать болезнь. Катрин Линье знала это, как никто другой. Проклятый кашель сидел в груди с самой зимы и не отступал. Горячие отвары не помогали. Ей становилось тошно от одного вида глиняного горшка с тёмной жидкостью. Тем не менее, настоятельница не жаловалась. Она не хотела волновать тех, кто любил её, и давать повод для радости своим недоброжелателям. У неё хватало и тех, и других. Такие блага как покой и тишина были для обычных монахинь, не для настоятельницы. Точно губка, она впитывала в себя вражду извне, чтобы её остальные сёстры во Христе могли спокойно молиться.

Это былa высокая, гибкая гасконка лет тридцати пяти с бледной, ещё достаточно свежей кожей и серыми глазами. Гаскония достаточно долго находилась во власти англичан, и в родословной Катрин смешались французские и саксонские линии. Она говорила на четырёх языках, как и полагалось женщине из знатной семьи, играла на лютне и писала музыку. Однако её главной страстью была медицина. Для этого она переворошила целую кучу работ врачей-современников. Время от времени случались события, которые отвлекали её от науки. Неожиданные визиты нарушали привычное течение монастырской жизни.

Как-то майским вечером 1482 года она сидела в своём кабинете, расположенном напротив зала для переписки книг. Перед ней стояла запыхавшаяся девушка с растрёпанными чёрными кудрями, в заляпанном грязью белом платье. Эта девушка пришла пешком из Парижа, проделав путь длиной в двадцать пять миль, избегая людских взоров, питаясь ягодами и лесными яблоками. Только что она поведала ей ужасную историю, в которой фигурировали чёрных монах, королевский прокурор и палач.

— Луи совершенно не следит за своими людьми, — проговорила Катрин, дрожа от возмущения. — Ему удобнее на всё закрывать глаза. Ты уже третья девушка за год, которая прибегает ко мне из Парижа, моля о защите. Священнослужители доводят юных горожанок то исступления! Преследуют, угрожают. И вытворяют это не желторотые юнцы, которые недавно окончили богословский факультет, а вполне зрелые мужчины за тридцать. С возрастом и саном приходит чувство безнаказанности. Как хоть его зовут?

— Кого?

— Твоего гонителя, несчастное моё дитя. Посмотри на себя! На тебе лица нет. Сядь же в кресло. Это не допрос. Тебе известна его фамилия? Витери, Шампендаль, Демулен?

— Понятия не имею, сударыня, — призналась Эсмеральда. — Чёрный, гнусный монах-привидение. Он точно тень скользил за мной по улицам.

— Хорошо, не будем об этом говорить. Я вижу, что ты не готова обсуждать то, что заставило тебя покинуть Париж. Успокойся, согрейся, и потом поговорим, — видя, что гостья едва держится на ногах, Катрин встала из-за стола и, мягко положив руки ей на плечи, усадила в кресло перед камином. Настоятельница тихо ахнула, когда её взгляд скользнул по свежему рубцу на щиколотки девушки. Не нужно было никаких вопросов. Было видно, что это не укус собаки, и не случайный удар колеса телеги. — Я бы написала письмо кардиналу. Если бы я была моложе, я бы так и сделала. Когда-то я была исполнена веры в человеческое правосудие. Но я знаю, что от этого не будет толка. Кардинал и епископ только посмеются. Глупо ожидать целомудрия от старшего духовенства. Мужчина остаётся мужчиной, даже в сутане.

Слова настоятельницы обернулись потрясением для девушки, которая всё ещё воспринимала церковь как нечто грозное и таинственное. Катрин говорила о мерзких похождениях парижских священников как о чём-то обыденном. Ей были известны имена самых выдающихся развратников. Значит, она, Эсмеральда, не была единственной жертвой монашеской похоти?

— По словам звонаря, — сказала девушка, — в соборе Богоматери есть один достойный человек, его господин. Быть может, мне стоило попросить его о помощи? Он бы за меня заступился.

Катрин перекрестилась, и на мгновение её гладкое лицо просияло благоговением.