Вот почему он не поверил своим ушам, когда однажды вечером, несколько дней после коронации, когда весь город отходил от похмелья, какая-то горожанка поздоровалась с ним на углу моста Тенке.

— Здравствуй, Гильом, — сказала она ему, точно старому знакомому.

Фонарщик вздрогнул и чуть не выронил факел. К нему давно никто не обращался. Его хижину на улице Великой Скорби обходили стороной.

Подняв факел, он постарался получше разглядеть незнакомку. На вид ей было от тридцати пяти до сорока, но в её ужимках проскальзывала подростковая игривость. Удивительно, она ходила по улице без головного убора. Седеющие волосы были изящно заплетены в косы. В руках она держала корзину, наполненную материей, кружевом и тесьмой.

— Сударыня, — пробормотал он. — Мы знакомы?

— Гильом, Гильом, — подразнила она нараспев. — Я уже почти два года живу на Сушильной улице. Мы соседи. И ты со мной ни разу не поздоровался. Угрюм как сыч. Вот почему ты один в такой праздник.

— Чужой праздник, — буркнул Гильом.

— Может и король чужой? Глупец ты. Спесивый глупец, — перед тем, как продолжить путь, незнакомка метнула ему взгляд через плечо. — Послушай. Приходи ко мне завтра в гости вечером. Мы с дочкой давно никого не принимали.

Качнув узкими бёдрами, незнакомка продолжала свой путь. Гильом Расин продолжал стоять на обочине с отвисшей челюстью. Ведь он не ослышался? Его только что пригласили в гости.

Эта женщина напоминала ему одну подругу юности, некую развесёлую златошвейку по прозвищу Шантфлери, с которой он провёл немало ночей. Он бы с радостью на ней женился, но у него было мало денег. У неё было дружки и побогаче, и пощедрее. Она не могла принадлежать ему одному, даже если в глубине души ей этого хотелось. Он продолжал видеться с ней, когда у него было, чем расплатиться за её внимание. «Быть верной тебе — непозволительная роскошь», — говорила она ему в конце каждого свидания.

В январе ‘66 года Шанфлери родила дочь. Гильом был уверен, что девочка была от него. Слишком ярким было внешнее сходство. Гильом так и не признал её, но незаметно подбрасывал матери провизию. То горсть ячменя, то кусок копчёного окорока, то мешок сухих фруктов.

По мере того, как малютка росла и всё больше напоминала его своими повадками, Гильома снова стали посещать мысли о женитьбе. Ему думалось, что Шанфлери будет не против оставить остальных любовников ради него и стать, наконец, честной женщиной. Для этого ему нужны были деньги. Чтобы заработать лишний су, он работал все ночи напролёт, распевая на палубе корабля, развозившего знать по реке. В конце концов, он простудился под ноябрьским дождём и слёг на целый месяц. Когда он, исхудавший и лохматый, выбрался из своей хижины перед самым Рождеством, его ждало потрясение. Соседи сообщили что ни Шантфлери, ни её дочери уже не было в Реймсе. Запустив худые пальцы в засаленную шевелюру, Гильом какое-то время молчал. Эта жуткая история с цыганами казалась ему продолжением горячечного бреда. У бывшего менестреля ушло немало времени чтобы принять произошедшее. По вечерам он бродил вдоль реки в надежде встретить свою подружку с ребёнком на руках. Ему казалось, что он слышит смех Шантфлери. По ночам ему снилось, что она вернулась в Реймс, а к нему вернулся его дивный голос, и они вдвоём пели, обнявшись под сенью апельсиновых деревьев. У Гильома хватало благоразумия не делиться своими фантазиями и видениями с другими. Он понимал, что был одинок в своей скорби. Никто из общих знакомых не убивался особо по злополучной Шантфлери. Её бывшие любовники разбежались по другим постелям. В комнатушку, которую она когда-то снимала, вселилась грязная, шумная семья. Проходя мимо старого дома, Гильом отводил глаза, чтобы не глядеть на чужие силуэты в окнах.

«Не может быть», — бормотал Гильом себе под нос после встречи у моста. «Впрочем, всякое бывает в городе королей».

========== Глава 13. Мать и дочь ==========

Комментарий к Глава 13. Мать и дочь

Всё таки не верю я в дочки-матери после определённого возраста. Если бы Гудула и Эсмеральда и выбрались вместе из Парижа, между ними начались бы трения. Мне хотелось отступить от шаблонного восприятия Гудулы как бесполой сумасшедшей старухи.

Эсмеральда не могла не замечать перемен в облике и поведении её матери. Будто она не провела пятнадцать лет ползая по каменному полу, будто её заточение было страшным нелепым сном. Как только Гудула позволила солнечным лучам коснуться её лица и груди, к ней вернулись аппетит, легкомыслие, любопытство и даже кокетство.

До переезда в Реймс, девушка видела мать либо в вретище, либо в платье послушницы. Выбравшись на волю, Гудула преобразилась. На деньги, которые ей выдала Катрин перед уходом из монастыря, она накупила яркой материи и сшила себе несколько нарядов, аргументируя это тем, что молодая девица и в лохмотьях хороша, а зрелой женщине, которая пыталась начать жизнь сначала, было нужнее выглядеть достойно.

Домик с полем оставался заоблачной мечтой. Никакого двоюродного дядьки, от которого должно было остаться наследство, не оказалось. Затея выращивать овощи и разводить цыплят на продажу не осуществилась. Мать и дочь поселились в крошечной квартирке на Сушильной улице, зарабатывая на пропитание шитьём. К счастью, последние две зимы были не слишком суровыми, и нехватка поленьев в камине не обернулась бедой для двух женщин.

Наблюдая за матерью, Эсмеральда испытывала щемящую тревогу, будто рядом с ней была бесшабашная девчонка. Гудула то и дело отрывалась от работы и поглядывала в окно, особенно когда наступало время зажигать фонари на улице. Иногда она вскакивала на ноги, упиралась ладонями в подоконник и прижимала лицо к стеклу. Она явно кого-то выглядывала.

Однажды вечером, несколько дней после коронации, Гудула таинственным шёпотом попросила дочь накрыть стол на троих, а сама бросилась к зеркалу прихорашиваться.

— Матушка, что это за человек? — спросила Эсмеральда.

— Старый друг, — ответила Гудула на сладком вздохе. — Подумай только. За два года у нас не было гостей. Это надо исправить. Я хочу наполнить дом мужским смехом. Без этого жизнь слишком пресна и сера.

Гость явился в половине шестого, с букетом незабудок в руке и старой лирой под мышкой. Хозяйка бросилась ему на шею, расцеловав его в уголки рта. Эсмеральда, которая впервые видела мать в объятиях мужчины, старалась не выдавать своего изумления. Как ни в чём не бывало, сдерживая лёгкую дрожь в руках, она переставляла миски.

После скромного ужина состоявшего из овощной похлёбки и хлеба — кулинарным искусством Гудула так и не овладела — хозяйка попросила гостя развлечь её балладой. Гильом не мог отказать. Ведь недаром он принёс с собой лиру. Откашлявшись, он дотронулся до струн и заиграл печальную испанскую мелодию. Два раза он пытался запеть, и каждый раз голос его срывался после нескольких тактов. К нему на помощь пришла Эсмеральда. Не вставая из кресла она сомкнула ладони на груди и запела.

Un cofre de gran riqueza

Hallaron dentro un pilar,

Dentro del, nuevas banderas

Con figuras de espantar.*

Внутри колонны

Нашли богатый ларь,

В котором лежали новые знамёна

С ужасными изображениями.

Землистое лицо гостя просияло. Выражение, которое она придавала словам, исторгало у Гильома слёзы.

Alarabes de cavallo

Sin poderse menear,

Con espadas, y los cuellos,

Ballestas de buen echar,

Арабы верхом на конях

Неподвижные, с мечами

И самострелы перекинуты

У них через плечо.

— Откуда Вам известны слова этой песни? — спросил он, когда девушка допела.

— Нахваталась от своих друзей, — ответила Гудула за дочь. — Вот почему ей здесь скучно. Провинциальные ребята не сравнятся с парижской шпаной. Там одни школяры чего стоят! Ты бы видел, что они вытворяли на праздник шутов. Табунами проносились перед моим… моим окном. А два года назад им пришло в голову короновать папу шутов. Выбрали какого-то горбатого урода, а вот эта красавица плясала перед ним с голыми плечами. За ней увивались не только школяры и солдафоны, но и добрая часть парижского духовенства. Какой-то поп втрескался в неё. И как ей в Реймсе жить после такого веселья?