Незнакомец первым нарушил молчание.

— На редкость мерзкая тварь, — видя, что собеседник был слегка ошарашен подобным приветствием, юноша поспешно пояснил: — Спаниель епископа! Ну, этот… Бернар или Бертран. Как его там? Он тебя ещё не цапнул? Вечно рычит на всех, паскуда. А как тебе Луи? Ведь ты теперь ходишь к нему во дворец. Он тебя уже угостил своим вином из Бордо? Смотри, пёс ревнив. Загрызёт нового фаворита.

Юноша тараторил, но Квазимодо без труда понимал, что он говорил. Было бы неплохо узнать его имя.

— Мы знакомы? — спросил он.

— Вроде. Я присутствовал на твоей свадьбе, играл на органе.

— Ты новенький?

— Уже пять лет как новенький. Где ты был всё это время? Наверное, я один из тех счастливчиков, которых слышат, но не видят. Тебе повезло, что ты тугоухий. Орган звучал отвратительно. У меня подозрение, что в трубах застряли дохлые мыши. Такое случается. Раз ты теперь дружишь с епископом, скажи ему, что инструмент требует починки. Свадебные марши звучат, как похоронные. Ах, да! Пока не забыл: меня зовут Даниэль Дюфорт. Фамилия со стороны матери. Мне подходит. Крепость, убежище. Я и правда почти каменный.

— Почти каменный, — повторил Квазимодо, украдкой ущипнув себя, чтобы убедиться, что ему не грезилось. — Мне это чувство знакомо.

— Тут волей-неволей окаменеешь, — юноша достал из кармана сморщенное яблоко и надкусил его. — Если Луи не выделит деньги на починку органа, боюсь, мне придётся ползти на коленях в Реймс к отцу.

— А кто твой отец?

Даниэль будто ждал этого вопроса. Он набрал в лёгкие побольше воздуха, развернул плечи и гордо выпалил:

— Пьер де Лаваль! Преемник твоего отца. Старик дез Юрсен сам пропихнул его на должность архиепископа. И не прогадал! По крайней мере, в приходе порядок, и орган звучит божественно. Луи жадничает. У него нет средств, видишь ли. Мало того, он ещё и у меня деньги забирает. Ко мне то и дело горожане обращаются с заказами. Возьми ту же самую вдову Гонделорье. Хочет чтобы я сочинил мессу к свадьбе её дочери. Я ещё не написал ни одной ноты, а она уже заплатила вперёд целую сумму. Луи прикарманил всё до последнего су. Говорит, что это на нужды прихода, а потом тратит себе на сладости и благовония.

— Если Луи меня угостит, я с тобой поделюсь, — сказал Квазимодо.

Он не ожидал, что его обещание так глубоко тронет Даниэля. Юноша чуть не подавился яблоком.

— Теперь мне стыдно. Я тебе не предложил. Ведь со мной никто ничем не делился кроме моего учителя.

— Как зовут твоего учителя?

— Монсеньор Демулен. Вернее, он фламандец по происхождению, и его настоящая фамилия Ван дер Молен, но он сменил на французский вариант, чтобы лишний раз не напрягать парижских идиотов. Луи поставил его на должность архидьякона. Странно, что Фролло так неожиданно уехал во Флоренцию. Видно, ему надоел Париж. Даже не собрал свои колбы. Мой учитель занял его келью. Надеюсь, ты не возражаешь? Он увлекается астрономией.

Фролло уехал во Флоренцию. Значит, вот какую историю Луи рассказал служителям церкви. Квазимодо пришлось поворошить память. Сколько людей исчезло из прихода за последние несколько лет. Оказывается, они все разъехались: кто во Флоренцию, кто в Венецию, кто в Гранаду, кто в Барселону.

— Фролло никого не пускал в свою келью, — задумчиво протянул Квазимодо. — Если он оставил свои колбы, значит они ему больше не нужны.

Светлые глаза юноши внезапно расширились. Спрятав огрызок яблока в карман, он откашлялся и вытянулся.

— Доброе утро, учитель.

Из ризницы вышел священник, который чем-то походил на Клода, только чуть ниже ростом и шире в плечах. У него было больше волос и меньше морщин на лбу. Его фигура излучала умиротворение человека, который ни в чём себе не отказывал.

Новый архидьякон поприветствовал звонаря сухим кивком и обратился к своему подопечному, ничуть не тревожась о том, что их разговор могли услышать посторонние.

— Итак, сегодня вечером будет небольшое представление на улице Бернардинцев. Гренгуар со своей англичанкой будут разыгрывать пьески по мотивам Кентерберийских рассказов.

— Пошлый английские частушки, — фыркнул юноша. — Похоже, отечественные поэты перевелись?

— Неужели ты думаешь, что я потащу тебя из собора на ночь гляди ради одного представления? Там будет Матиас Элиад со своей дочерью.

— Разве она ему дочь? Я думал, она сиротка, которую он взял под крыло в надежде продать какому-нибудь проклятому аббату.

— Сын мой, ты прекрасно знаешь, что девицы, которых берегут для аббатов, частенько оказываются в постелях солдафонов. Я видел, как на неё заглядывался Люсьен Касельмор, а у него где глаза, там и руки. Сам понимаешь, мы не можем этого допустить.

— И что Вы предлагаете, учитель? Выколоть Касельмору глаза? Обрубить руки?

— Калечить лейтенанта королевских пищальщиков? Зачем? Достаточно убрать искушение из виду. Вот твой шанс испытать своё мужское обаяние.

— Но я думал, что девчонка Ваша.

— Это само собой разумеется. Но всё, что моё, — твоё.

— Мне всегда казалось, что моей первой женщиной станет Ваша бывшая любовница.

— Я не хочу, чтобы ты начинал свой пир с чужих объедков. Вот твой шанс выйти на охоту и вкусить свежей добычи. Тебе скоро двадцать, а у тебя за плечами ни одной серьёзной победы. Твой отец будет недоволен. В твоём возрасте он уже… Не думаю, что мне нужно в очередной раз описывать его приключения. На его фоне наш Луи выглядит ягнёнком.

Органист и архидьякон расхохотались, положив друг другу руки на плечи. Точно околдованный, Квазимодо созерцал эту сцену панибратства и дебоширства. Он подумал о том, что если бы он родился с таким ангельским личиком, то его, возможно, взял бы на воспитание щедрый циничный развратник вроде Демулена.

— Послушайте, учитель, — сказал Даниэль, когда прошёл приступ смеха. — Не взять ли нам Жана-Мартина с собой?

Архидьякон глянул на звонаря, вспомнив о его существовании, и покачал головой.

— Нет, сын мой. Жан-Мартин теперь женатый человек. Ему не пристало ходить на улицу Бернардинцев. По крайней мере первый месяц после свадьбы он должен возвращаться домой до заката.

— Но его жена слепа. Откуда ей знать зашло солнце или нет?

— Поверь мне, дитя моё, слепую обмануть труднее чем зрячую.

========== Глава 10. Монастырский сад ==========

На протяжении нескольких недель Катрин Линье следила за новенькой послушницей, которая назвалась Агнессой. Настоятельница не была уверена, захочет ли подопечная принять постриг, и с каждым днём её сомнение росло. Девушка не спешила сблизиться с остальными монахинями. Во время еды она сидела поодаль от остальных, уставившись в тарелку, на которой почти ничего не было. Агнесса добросовестно выполняла все уставы, хотя много не понимала. Катрин была поражена пробелами в религиозном воспитании девушки. Она не знала элементарных вещей, которые положено знать любой добропорядочной христианке, прошедшей все обряды, положенные для её возраста: от первого причастия до конфирмации. Крестилась она то большим пальцем, то всем кулаком, то справа налево, то снизу вверх. Можно было подумать, что её воспитали в цыганском таборе. Катрин была достаточно мудра и дипломатична, чтобы не выражать открыто своё изумление. Быть может, по этой причине девушка избегала общества других монахинь. Ей не хотелось выглядеть дикой и невежественной. А, быть может, испытания, которые ей пришлось пережить в Париже, до сих пор терзали её в ночных кошмарах. Катрин не придиралась к девушке, не журила её за допущенные ошибки, а просто держала её под наблюдением, в надежде, что та сама разберётся. Увы, с каждым днём взгляд Агнессы становился всё более и более отчуждённым.

Однажды после вечерних молитв, Катрин подошла к послушнице.

— Дитя моё, что тебя терзает?

— Тревога за одного человека, — призналась девушка, не привыкшая скрывать своих чувств.

— Который остался в мире?