Он уже собрался уходить, но Хейзел поспешно загородила спиной дверь. Ей не хотелось оставаться одной.

— Погоди. У тебя есть ещё пару минут?

— Ты знаешь, что для меня нет ничего приятнее, чем обсуждать твои полуночные танцы с вампирами. Однако долг зовёт. Помнишь того парня, который потерял пальцы? Ну вот, мне надо его обследовать.

У Хейзел было подозрение, что малолетний пациент не существовал, и Мартин прикрывался им чтобы избежать разговора. Если бы хирург был занят в это утро, его бы не послали к ней.

— Скажи мне одну вещь. Как на матрасе оказались кровавые пятна?

— Этот вопрос скорее к тебе.

— Я не про этот матрас, а про тот, что из моего сна. Такой старый, грязный тюфяк, который ты не принёс. На нём были следы засохшей крови.

Казалось, Мартина ничуть не удивил вопрос пациентки, просившей его помочь ей растолковать её сон. Будто он обязан был знать такие вещи.

— Меня избили, — ответил он невозмутимо, — или выпороли, а я потом отлёживался на этом тюфяке. Это случилось зимой. Если бы я знал, что придётся уступить тебе свою постель, я бы постарался отмыть пятна.

Итак, он признался, что ему были знакомы её сны, потому что они его тоже посещали.

— За что же тебя так?

— За красивые глаза, наверное. Будто людям нужен повод, чтобы кому-то пустить кровь. Значит, у меня судьба такая. Каждый раз моё тело жуют и дробят.

Хейзел вдруг ощутило нечто похожее не угрызения совести. Купаясь в собственных страданиях, она не задумывалась о том, что пришлось перенести юному хирургу. Хотя, разве можно спрашивать человека, почему у него лицо как восковая маска? Ей вспомнился чёрно-белый французский ужастик «Глаза без лица».

Подчиняясь какому-то импульсу, она протянула руку и дотронулась до его щеки.

Девушка, сосна не красива,

Не так хороша как тополь,

Но сосна и зимой зеленеет.

Реакция Мартина удивила её. Лицо его покраснело и стало более асимметричным. Единственный зрячий глаз вспыхнул.

— Никогда больше так ко мне не прикасайся. Слышишь?

Хейзел не отдёрнула руку, а плавно убрала её, на ходу как бы ненароком дотронувшись до его плеча.

— Я просто хотела…

— Почувствовать себя благодетельницей? Думаешь, тебя небеса наградят?

Таким Хейзел его ещё не видела, по-настоящему разозлённым. Похоже, у него иссяк запас мрачных шуток, которыми от обычно отстреливался. От одного его взгляда у неё заныли запястья, хотя он к ней не прикасался.

— Брось, — проговорила она тихо. — Я почти ничего о тебе не знаю.

— Но это не мешает тебе делать выводы, угодные твоему самолюбию, не так ли? Твоё воображение нарисовало какого-то грустного монстра, изголодавшегося по ласке, который готов выпрыгнуть из окна, стоит тебе щёлкнуть своими грязными пальцами. Ведь я угадал?

Ей стало жутко от того, как быстро и безошибочно Мартин прочитал её мысли, которые она сама себе стеснялась озвучить. Тем временем, хриплый голос из прошлого продолжал петь на заднем плане её сознания.

Увы! Зачем тебе петь про это?

То, что уродливо, пусть погибает;

Красота к красоте лишь влечётся.

— Я читал те же книжки, что и ты, — продолжал он, — правда, в более юном возрасте. Они никакого отношения к моей профессии не имели, но начальник подсунул их мне. Ну, чтобы я имел представление о том, что задают в государственных школах. Ведь ты тоже где-то училась?

— Училась…

— Ну вот. Наверняка тебя в младших классах заставляли читать всякую ванильную хрень про красавицу и чудовище. И ты, конечно, как любая особь женского пола, примеряешь корону на себя. Вообразила, что тебе достаточно потрепать меня по щеке или затылку, и я буду вспоминать этот момент блаженства до конца жизни. Так?

— Не совсем.

Полностью отрицать подобные мысли Хейзел не могла. Мартин, похоже, был признателен ей за честность, потому что выражение его лица смягчилось.

— Не хочу прокалывать твой розовый пузырь, но меня не так уж легко забросить на седьмое небо. Если бы мне сильно приспичило удовлетворить мужскую нужду, я бы мог найти себе женщину, не отходя от кассы. Не секрет, что я к своим неполным двадцати годам достиг того, чего большинство не достигает к тридцати. В нашем стерильном, чокнутом мирке, который ты называешь Освенцим, это кое-что значит. Под этой стеклянной крышей люди трахаются с равными себе по интеллекту. Тебя это удивляет?

— Меня ничего не удивляет, помимо того, что я ещё жива и окончательно не свихнулась.

— Так знай, что в этом институте достаточно женщин, которых не смущает моя внешность. Они с удовольствием лягут со мной в постель и не пожалеют об этом. Мои знания из области неврологии дают мне некоторые преимущества. Я знаю, на какие кнопки нажимать. Просто у этих женщин хватает деликатности не навязываться мне. Они ждут, пока я сам одну из них выберу. Зачем я тебе это, собственно, говорю? Чтобы ты успокоилась, в первую очередь. Я не так одинок и несчастен, как тебе кажется.

Хейзел ему поверила без особого труда. Это сочетание хладнокровия, интеллекта и сарказма вполне могло зацепить. Действительно, какой чёрт её дёрнул лезть к нему с нежностями? Быть может, пришла пора признаться, что она нуждалась в них больше, чем он. Его искромсанное тело, пропущенное через мясорубку современной медицины, влекло её.

— Хорошо, — сказала она. — Давай притворимся, что я одна из этих женщин. Представь, что я образованная, дипломированная, успешная, вся такая передовая из себя.

Мартин прищурился и почесал подбородок.

— Ой, не знаю. Мне придётся очень напрячь воображение. Закрыть глаза и залепить уши ватой, чтобы не слышать твоего вяканья. Но я постараюсь.

Сцепив пальцы на груди, Хейзел медленно приблизилась к нему. После всех приключений, после всех унижений, которые она навлекла на себя, казалось глупым цепляться за остатки гордости. В худшем случае, он бы рассмеялся над ней. Ну и что с того? Над ней и так уже достаточно посмеялись.

— Представь, что я сама затащила тебя в тёмный угол лаборатории. Как бы ты поступил, если бы мы вдруг оказались между полок с пробирками?

— Хорошо, — сказал он с оттенком шутливой угрозы. — Я согласен с тобой поиграть. Я представлю, что ты стажёрка из Лондона. Но кого ты себе представишь на моём месте? Только не проси меня изображать Кена Хаузера. Я не учился в театральном.

— Ты теперь всю жизнь будешь меня чморить его именем?

— Не буду, обещаю. Хаузер — это новость недельной давности. Мне эта игра надоела. Давай поиграем в новую.

— Давай, — ответила девушка, приблизившись к нему вплотную. — Мне этo по душе.

Он прижал её нечёсаную голову к своей металлической грудной клетке. Хейзел чувствовала, как под этими титановыми прутьями сердито и настырно пульсировало сердце, назло всему миру.

Красота совершенна,

Красота всемогуща.

Полной жизнью живёт одна красота.

Когда Хейзел наконец подняла лицо, её ждал подтрунивающий, призывающий взгляд. Обхватив её узкий торс рукой, Мартин слегка слегка подтянул её вверх. В этом поцелуе слились сотни других поцелуев, которые он видел на экране и которые он репетировал в своём воображении. Так не целуются в первый раз. Так целуются в последний раз. Перед судом, операцией, казнью, на тонущем корабле. После этого поцелуя все их предыдущие слова, все её глупости и его колкости, уже не имели значения. Красавица и чудовище получили второй шанс, пятьсот лет спустя. Что же? Лучше поздно, чем никогда. Больничная койка должна была стать их любовным ложем.

Ворон только днём летает,

Совы лишь летают ночью.

Лебедь день и ночь летает.

Вскоре белый халат доктора оказался на полу. За ним последовала чёрная футболка с логотипом Black Sabbath. Под ней Хейзел не увидела ничего ужасного. Во всяком случае, действительность не дотягивала до того, что ей рисовало воображение. Ортопеды, которые по частям свинтили его скелет, позаботились о том, чтобы швы выглядели как можно глаже и ровнее. За исключением рубцов и лёгкой асимметрии, Мартин выглядел как обычный двадцатилетний парень. Мышечный рельеф на плечах указывал, что доктор Томассен не гнушался советом тренера. Упираясь ладонями ему в грудь, девушка некоторое время разглядывала его.