Из табачного дыма выплыл грозный силуэт Логана.
— Вы мне обязаны десять долларов за ром, — прогремел он.
— У меня нет десятки, — ответила Лили. Она и правда такую мелочь при себе не держала. Пошарив в кармане джинсовой юбки, она достала двадцатку. — Вот. За Ваше гостеприимство.
Рассчитавшись с хозяином, она покинула квартиру, предварительно бросив Питу взгляд, который говорил: «Мы ещё встретимся.»
Оставшись наедине со своим грозным покровителем, журналист принялся чертить фигуры носком башмака на обшарпанном полу.
— Хороша твоя новая подружка, — сказал Логан. — Почаще приводи таких. Если такие гости будут к нам захаживать регулярно, не помешает прибраться.
— Что случилось? — спросил Пит, кивнув головой в сторону татуировщика, лежавшего без сознания в зародышевой позе. — Я что-то пропустил?
— Пока ты ублажал двух студенток, заходила наша любимица Хейзел.
— Не может быть!
— Угу, собственной персоной. Ты с ней разминулся. Наши так обрадовались, что устроили в её честь попойку. И вот тебе результат. Вроде не так много и выпили. Я грешу на магнитные бури. Или Магда добавила в виски ацетона.
— Как там наша малышка? — спросил Пит, чувствуя лёгкий укол совести из-за того, что недостаточно глубоко переживал исчезновение Хейзел. — Где она пропадала эти две недели?
— Да вроде снюхалась с каким-то мужиком, вроде как, ювелиром. Явилась с рукой на перевязи и какими-то побрякушками. Говорит, её машина сбила. Еле вырвалась из больницы. А этот чувак её подобрал, залатал, пригрел. Выглядит затюканной, хотя клянётся, что счастлива. Значит, ты её не удовлетворял. Смотри, не упусти свою богатую дамочку.
Пит не знал, стоило ли ему делиться своими сомнениями по поводу правдивости истории, которую рассказала Хейзел. Портрет уличной шавки, столь небрежно набросанный Лили, казался ему слишком знакомым. У него было подозрение, что его бывшая платоническая сожительница вляпалась в какую-то тёмную интригу и что она не принадлежала себе.
***
«EuroMedika»
Оправдав доверие медицинского персонала, Хейзел получила разрешение выходить из палаты и гулять по коридорам и воздушным мостам реабилитационного корпуса. Иногда ей доводилось выходить за пределы института, чтобы выполнить очередное поручение доктора МакАртура. Её второй передачей был набор чернил, которые она передала татуировщику Майклу. Они содержали компоненты, которые вызывали тошноту и судороги у употребляющих наркотики. Стоило клиенту отпраздновать новую наколку косяком с марихуаной, как с ним случался приступ, похожий на эпилептический. МакАртур с превеликим удовольствием описал все физиологические детали девушке, не забыв напомнить при этом, что она делала богоугодное дело, за которое её ждала награда. Какая именно награда: на земле или на небесах — об этом он умолчал.
Как ни странно, чем просторнее становилась тюрьма Хейзел, тем тяжелее ей было дышать. Она чувствовала себя одновременно обнажённой и загнанной в угол. Иллюзия какой-то уединённости и защищённости, сложившаяся в первые дни после операции, развеялась. Теперь Хейзел не могла спрятаться даже внутри своего сознания.
Однажды утром, прогуливаясь по застеклённому воздушному мосту, Хейзел краем глаза увидела знакомую спортивную куртку с логотипом университета Темпл. Остановившись, как вкопанная, она зажмурилась и несколько раз ударила себя по щекам. Должно быть, ей привиделось. Последние пару ночей она плохо спала. Боязливо открыв глаза, она глянула в залитую солнцем столовую, находившуюся этажом ниже. Сердце её дёрнулось и погрузилось в какую-то вязкую, холодную муть. Перед ней действительно был Кен Хаузер — то, что от него осталось. Он сидел в инвалидном кресле, набросив куртку поверх больничной пижамы. Обе ноги его были затянуты в шины. На шее красовался ортез. Как плачевно он ни выглядел на колёсах, всё же, он не походил на человека, у которого недавно чуть было не остановилось сердце. На данный момент он находился в трезвом уме и твёрдой памяти.
Хейзел забарабанила руками о стекло, забыв что оно звуконепроницаемое.
— Кен! Посмотри на меня, чёрт бы тебя подрал.
В эту минуту она почувствовала, как чья-то горячая, цепкая рука легла ей на плечо. Оглянувшись, она увидела юного доктора Томассена, который вшил ей спираль в локоть, навеки пометив её эмблемой института. Он больше не приходил к ней с того дня, как она отнесла первую передачу своим бывшим друзьям. Убедившись, что крошечный металлический «жандарм» успешно прижился, он посчитал, что его работа выполнена. И она не могла обвинить его в нарушении медицинской этики, так как сама согласилась на лечение. К нему не могло быть никаких претензий, но это не делало его менее ненавистным в её глазах.
Хейзел сначала посмотрела на его руку, уверенно лежавшую на её плече, потом перевела взгляд на его усталое лицо, которое казалось ей особенно безобразным.
— Не прикасайся ко мне.
— Если не я, то к тебе прикоснутся мои коллеги, которые не будут такими деликатными. Умоляю тебя, не позорься. Если тебя кто-то из практикантов увидит, тебя посадят на убойную дозу валиума. Тебе больше не позволят шляться по коридорам. Ты этого хочешь? Быть может, тебя обременяет свобода? Тебе спокойнее в смирительной рубашке?
В эту минуту случилось нечто непредвиденное. Хейзел расплакалась, впервые за всё своё время пребывания в институте. Расплакалась без слёз, судорожно хватая ртом воздух, будто подавившись. Мартин молча наблюдал за её истерикой, подозревая, что причиной стал белобрысый кретин в инвалидной коляске, который катался по столовой внизу. Хейзел не смотрела в его сторону. Прижавшись спиной к скользкой стеклянной стене, она начала сползать вниз.
— Весьма театрально, — сказал Мартин, продолжая стоять над пациенткой. Ему не пришло в голову сесть на корточки, чтобы смотреть ей в глаза. — Минуту назад ты была готова размозжить голову об стекло. Тебя явно тянет к этому стероидному пижону. Только не говори мне, что это какие-то неземные чувства.
— Он может меня спасти, — проговорила Хейзел с трудом. — Он — моя последняя надежда.
— А можно без высокопарных ребусов? Мы, медики, люди грубые, прямолинейные. Последняя надежда у каждого своя. Для кого-то это пересадка костного мозга, а для кого-то десять сеансов лучевой терапии. Тебя, дорогая, может спасти только пересадка головного мозга, но это будет возможно не раньше, чем через тридцать лет. Нейрохирургия ещё не достигла таких высот.
— Кен скажет им, что я не виновата, — продолжала Хейзел, проигнорировав издевку. — Меня подставили. Я не пичкала его наркотиками в тот вечер, когда случилась авария. У меня их вообще не было.
Мартин ахнул ностальгически.
— То есть, тот косяк, который ты мне всунула в зубы у станции метро не в счёт? Он словно по волшебству возник у тебя между пальцами?
— Не придуривайся. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Я всегда держала щепотку травы в пакетике, для себя, для случайного друга. Я никогда не занималась торговлей. Логан мне такого не доверил бы. Он малолеток не привлекает к этому делу. Раз Кен в сознании, он может поговорить с полицией. Моё дело пересмотрят. Меня выпустят. Кен наверняка не знает, что я здесь. Он мне столько всего наобещал в тот вечер. Ему не составит труда рассказать правду.
Игривый огонёк сверкнул в единственном зрячем глазу Мартина. Он чувствовал себя старшеклассником, снизошедшим до игры дошколят.
— Хочешь, я с ним поговорю?
На минуту забыла, что доктор Томассен служил тому самому извергу, по чьей вине она потеряла свободу.
— Да! — выпалила она, вцепившись смуглыми пальцами в подол белого халата. — Хочу. Прошу. Поговори с ним. А ещё лучше, приведи его ко мне. Устрой так, чтобы мы могли увидеться.
Мартин бесцеремонно вырвал халат у неё из рук.
— Я, конечно, не для того получал медицинское образование, чтобы передавать любовные послания между пациентами, но, думаю, корона не слетит. Так и быть, я выполню твою просьбу при одном условии.
