С этими словами он открыл дверцу шкафа и извлёк бутылку ликёра. Вынув пробку, он поднёс её к носу девушки.
— Уберите, — простонала она чуть слышно, чувствуя как волна тошноты опять подступила к горлу, а в ушах опять завыли гудки машин. — Уберите эту гадость.
— Гадость, говоришь? Как быстро птичка сменила свой мотив. Ещё вчера ты бы выхватила бутылку у меня из рук и выхлестала содержимое одним залпом. Одного лечебного сеанса хватило, чтобы отбить у тебя эту напасть раз и навсегда. Скажи мне после этого, что мой метод не гениальный? Ты видишь, как я люблю тебя, какими секретами делюсь с тобой.
— Если это любовь, то как выглядит ваша ненависть?
— Почти так же. Моя ненависть — та самая отвергнутая любовь. Впрочем, я к этому привык. Юный доктор Томассен продолжает отвергать мои отцовские чувства. Не знаю, рассказал ли он тебе свою историю, но пятнадцать лет назад я вытянул его из могилы. Похоже, он этому не слишком рад. Он зол на меня за то, что я не дал ему умереть, что я вынудил его жить в этой… своеобразной оболочке. Но я не мог поступить иначе. Так было угодно Богу, чтобы именно я ехал в машине, в которую врезалась его мать. Я никогда не горел желанием завести собственных детей, потому что знал, что не смогу их полюбить так, как Мартина. Все душевные силы уже были отданы ему. Я также знал, что мальчишка никогда не ответит мне взаимностью. Он до сих пор бредит встречей со своим родным отцом — человеком слабым, трусливым и недостойным.
Хейзел сидела, понурив голову. Когда Дин осторожно сжал её горячее, влажное лицо руками и слегка приподнял его, он увидел, что её глаза были закрыты. У него промелькнула мысль поцеловать её, но он ограничился тем, что провёл большим пальцем по её растрескавшимся губам. Возможно, это было и к лучшему, что она нe расслышала большую часть его монолога.
========== Глава 23. Два женских мозга созданных отдельно ==========
Никотиновый туннель
— Я знаю, ты мне не поверишь, но я… я обычно так не развлекаюсь. То, что сегодня произошло, мне несвойственно.
Пит Холлер окинул взглядом свою спутницу, сидевшую в углу чулана, обхватив белые колени. Если бы пришлось нацепить на неё какой-нибудь социальный ярлык, то про неё можно было сказать: блондинка для интеллектуала. A Пит давно не видел натуральных блондинок. Льняные волосы безупречно гармонировали с бледно-розовым цветом кожи. Маленькая грудь, тонкие губы. Острый, чуть удлинённый нос. Ни одной татуировки, ни одного шрама. Только крошечные алмазные гвоздики в тоненьких полупрозрачных мочках. Ни грамма пошлости, зато килограмм снобизма. Пит верил её словам. Ему только было непонятно, что она продолжала делать рядом с ним. Из всех его половых партнёрш эта была самой холодной и зажатой. Что её удерживало в этом чулане? Быть может, она считала, что удрать с повинной, точно нашкодившая кошка, было ниже её достоинства. Такое лицо у королевы, которая перепихнулась с шутом или конюхом. Заливаться краской можно только с равным себе.
— У меня за всю жизнь был лишь один парень, — продолжала она. — Мы были вместе с седьмого класса. Я добросовестно берегла всех плюшевых мишек, которых он мне надарил за десять лет. С фантазией у него всегда было туго. Покупал то, что в киосках выставляли, всякое барахло из розовой синтетики. Я на эти мелочи закрывала глаза, потому что вроде как любила. Так мне казалось. Нельзя же требовать от спортсмена, будущего врача, чтобы он сочинял стихи и рисовал от руки открытки с изображением Эйфелевой башни. Даже собирались пожениться, но за последний год наши пути разошлись. Он накосячил, а я терпеливо ждала, пока он исправится. Но он не исправился. Его поведение становилось всё хуже. Права была мама.
— Бывает, — промычал Пит успокаивающе, хотя девушка, похоже, не нуждалась в утешении.
— На сегодняшний день он лежит в коме. Допрыгался. Какая-то уличная тварь по кличке Трюфель напичкала его наркотиками, посадила его в машину и потом вляпалась в аварию. По-хорошему, я должна бы его навестить, но как-то не могу себя заставить. За своё поведение не ручаюсь. Боюсь, что когда увижу его на больничной койке, с кислородными проводами в носу, то обматерю его по чём свет, как не матерятся продавцы рыбы на итальянском рынке, или наоборот — расклеюсь и пожалею.
— Конечно, не надо себя насиловать. Если ты не готова его жалеть и прощать, то… Надо отвлечься, побаловать себя.
— Учти, я не хожу по всяким лекциям и фестивалям, — Лили говорила отрывисто и монотонно, как прокурор на суде. — Не знаю, какая сила меня занесла в твой кружок. Вообще, я достаточно равнодушна к высокому искусству. По телевизору смотрю лишь криминальные драмы, и то потому, что это моя будущая профессия. Я поступила на юридический. Меня интересует сам судебный процесс. А за постельными сценами я не очень слежу. Наверное, это очевидно? Скажи мне честно, ты сразу понял, что у меня мало опыта?
Её откровенность не совсем вязалась с внешней холодностью. Это был первый вопрос, который девушка задала, и Пит счёл своим долгом ответить.
— Я стараюсь не судить о женщинах по первому разу, — сказал он уклончиво, играя шнурками ботинок. — В утешение тебе скажу, что я сам недалеко ушёл вперёд. Весь мой сексуальный опыт состоит из одноразовых встреч. Ко мне ни одна девушка не приходила за добавкой. Возможно, проблема во мне.
Последние слова были сказаны с неким философским смирением, без намёка на притворное самоунижение. Видя, что он не нарывался на комплимент, Лили прониклась к нему признательностью.
— Не в тебе, точно, — сказала она, указав на него пальцем. Этот жест, который по идее должен был обличать и унижать, вознёс Пита Холлера на пьедестал. — Во всяком случае не со мной.
— Значит, тебе не было противно?
— Уж не противнее, чем с бывшим женихом. Шалавы, с которыми он мне изменял, — а в том, что изменял, не сомневаюсь — ничему хорошему его не научили. А когда он начал колоться стероидами, его мужская анатомия пострадала. Последние пару месяцев без слёз не вспомнишь, — Лили зажмурилась и вздрогнула. — Раньше он залезал на меня, делал своё дело и скатывался довольным. А перед зимними праздниками у него начались неполадки. Он дёргался, злился. А мне хотелось плеваться и послать его ко всем чертям, но воспитание мне этого не позволяло. И я ему говорила: «Ничего, малыш. В другой раз.» Но каждый раз этот позор повторялся.
— Этого больше не повторится, — утешил её Пит. — Тебе больше не придётся страдать в постели.
— Да уж хуже некуда. А знаешь, что стало последней каплей? Он привёл какую-то чумазую шавку на мой день рождения. Меня чуть удар не хватил. Представляешь? Поднимаю глаза, а в дверях стоит чучело в лохмотьях, с фотоаппаратом на шее. Надеюсь, соседи её не увидели. Стоимость недвижимости в Персиковом переулке мигом рухнет. Это из-за неё он оказался в коме. Имя у неё какое-то дурацкое, в стиле хиппи. Кленовый лист? Или лесной орешек. Да всё это в прошлом. А с тобой я как раз не против продолжить знакомство, только без лишних участников.
— Думаю, это можно устроить, — застегнув джинсы, Пит протянул руку девушке, чтобы помочь ей подняться. — Чисто из любопытства, что бы сказала твоя мама, узнав о твоих похождениях на Южной улице?
— Она бы вздохнула с облегчением, — ответила Лили, одёргивая юбку. — Она сама жалеет, что не нагулялась в пятидесятые. Теперь навёрстывает упущенное. Славное зрелище: мать и дочь пустились во все тяжкие бок о бок. Она вдова, а я почти что разведёнка.
Восторг горе-журналиста удвоился, когда Лили не выпустила его руки, поднявшись на ноги. Продолжая сжимать его сухие, растрескавшиеся пальцы, она выглянула из чулана. Её лицо тут же вытянулось.
— О боги, что здесь случилось?
Коридор походил на поле боя. Всё пространство от чулана до туалета былo заваленo телами жильцов, застывшими в неестественных позах.
— Пока мы развлекались, кто-то напустил слезоточивого газа, — пробормотал Пит, переступая через ноги гадалки Магды, которая лежала лицом в низ с задранной юбкой. — Пару часов назад тут произошла отпадная тусовка, на которую нас забыли пригласить. Впрочем, может это и к лучшему, — обняв Лили покрепче, он выкрикнул: — Эй, тут есть кто-нибудь трезвый?
