— Вы были в той келье в это время года? Там неимоверный холод. Он замёрзнет. Сейчас ноябрь месяц. Зимой там даже крысы не водятся.

— Неудобства укрепят его характер, — сказал епископ с мерзкой елейной улыбкой. — В Париже тысячи обездоленных, которые спят под звёздами каждую ночь. Я сам от многого отказался, когда покинул Лувр. Не стоит баловать мальчишку и приучать его к вольготной жизни. Этим Вы ему только навредите.

— Чем он Вам мешает, Ваше Превосходительство? Весь день сидит за закрытыми дверями и зубрит латынь. Он старается не попадаться никому на глаза. Ваш предшественник не возражал.

Луи раздражённо хмыкнул, когда я упомянул покойного епископа.

— Шартье оставил приход в весьма плачевном состоянии. Он развёл бардак, а мне теперь наводить порядок. Пока он воевал с королём, его каноники стояли на ушах. Разворовали казну. Когда я глянул в финансовые книжки, со мной чуть не случился удар. Мне нет дело до Ваших договоров с ним. Теперь я здесь епископ.

— Ваше Превосходительство, я не могу отвечать за поступки вашего предшественника. Я лишь взываю к вашему христианскому милосердию. Я уже упомянул, что Квазимодо не совсем обычный ребёнок. Его тело более уязвимо.

— Ваши утверждения по меньшей мере странны. Мне он кажется эталоном здоровья. Я видел как он ползает по балюстраде. Заморышем не выглядит. A когда он раскрывает рот, его голосовым связкам можно только позавидовать.

— Это так. Однако при его физических особенностях обыкновенная простуда может привести к печальным последствиям. Вы видели его грудную клетку?

— Я не врач.

— Если с ним что-нибудь случиться, это будет Ваша вина.

— Нет, друг мой. Это будет волей Бога. Разговор закончен.

Квазимодо не пришлось долго уговаривать. Он добровольно перетащил свой матрас в свободную келью в северной башне. Оттуда у него был выход на галерею королей. Я дал ему лампу, от которой исходило какое-то тепло, но этого было недостаточно.

Как я и опасался, ребёнок заболел в первую же неделю. Однажды вечером он заснул на сквозняке и проснулся с жаром. Эхо от его хриплого кашля разносилось по всей башне. Должно быть, это звучало ужасно, потому что ко мне подходили встревоженные певчие и спрашивали в чём дело. Три бессонных ночи я провёл рядом с ним, отпаивая его травяным отваром, следя, чтобы он не задохнулся. Болезнь протекала намного сложнее, чем у обычного пациента. О том как выглядели его лёгкие внутри деформированной грудной клетки я мог лишь догадываться. Как назло, старик дез Юрсен был ещё жив. Я старался не думать о возможности того, что мне придётся объяснять ему причину смерти его сына.

— Не сердитесь, учитель, — сказал Квазимодо один раз. — Я не хотел Вас подвести.

— Ты никого ещё не подвёл, — ответил я, отводя глаза.

— Но вы недовольны. Я вижу, как вы сжимаете кулаки. Вы злитесь.

— Не тобой. Новым епископом.

— Он вас тоже не любит. Вам пора искать новый приход. Может так и лучше.

Квазимодо и в здоровом состоянии не слишком тщательно подбирал слова. Должно быть, ему было совсем плохо, раз он говорил без обиняков. Я вдруг осознал, что в свои десять лет он не слишком цеплялся за жизнь. В его единственном зрячем глазу я не видел страх смерти. Он знал, что ничего хорошего его не ждало в будущем, а я не мог заставить себя лгать ему. Мальчишка послушно выполнял мои указания и пил горькие зелья, но только из желания угодить мне.

Узнав о тяжёлом состоянии моего воспитанника, Луи де Бомон переполошился. До него наконец дошло, что я не преувеличивал, когда сказал, что обычная простуда может стать пагубной для ребёнка.

— Хотите, чтобы я позвал лекаря? — предложил он великодушно.

— Всё возможное уже было сделано, — ответил я. — Как вы сказали, на всё воля Бога. Пусть судьба Квазимодо Вас не беспокоит. Вам приходом нужно управлять.

========== Глава 10. Химеры на стенах ==========

К своему величайшему разочарованию Квазимодо поправился. Мои зелья в сочетании с молитвами сделали своё дело. Болезнь в конце концов отступила. Мало-помалу к нему вернулись силы. Кашель унялся, а дыхание стало глубже и ровнее. Его душа, однако, оставалась погружённой во мрак. Кривое лицо выражало обиду и недоумение. Ему казалось, что Бог сыграл над ним злую шутку, позвав его и даже открыв дверь, но не пустив его через порог. Я не мог найти подходящих слов, чтобы развеять его меланхолию, так как считал её вполне оправданной. Это был уже не тот ребёнок, который беспечно гладил уличных собак и хватал яблоки и семечки с лотков у уличных торговок. В его жизни наступил тот период, о котором меня предупреждал дез Юрсен. Ребёнок начал сравнивать себя с другими. Я больше не говорил с ним о его уродстве с того дня, когда поднёс к его разбитому лицу начищенный поднос. Его зубы скрежетали, а тяжёлые жилистые руки сжимались в кулаки, когда по соборной площади проезжал мальчишка де Шатопер на своём андалусском скакуне.

— Я не завидую солдатам, — сказал я ему как-то. — Все эти годы муштровки… Ради чего? Чтобы быть убитым в первом же сражении?

— Я бы не возражал умереть за правое дело, — последовал ответ. — Всё лучше чем жить так. — Мальчишка натянул куртку на кривые колени. — Я читал про битву при Азенкуре, в той книге, что написал старик из Реймса. Кто бы меня научил стрелять из лука или владеть мечом! Ну и пусть бы меня убили. Так бы я бы запомнился героем. Меня бы оплакивали. Про меня бы слагали песни.

— Война не такая, какой её описывают в книгах. Сам дез Юрсен никогда не был на поле боя. Обычно один человек сражается, наблюдает и запоминает, чтобы пересказать третьему, который в свою очередь увековечит события на пергаменте. Чужие подвиги, чужими словами. Нельзя безоговорочно верить всему, что написано в книгах.

Мои последние слова натолкнули Квазимодо на кое-какие мысли.

— Постойте, учитель. А как же священное писание? Разве нам не велено принимать каждое слово за истину?

Мне было стыдно, что вопросы мальчишки заставали меня врасплох. На самом деле у меня были вполне доходчивые ответы, но в эту минуту я просто не был готов к подобной дискуссии.

— Это другое. В Библии собраны работы пророков и апостолов. Дез Юрсен был простым смертным, хотя и весьма учёным человеком. Битва при Азенкуре стала огромным позором для Франции. Он пытался найти оправдание поражению и как-то смягчить этот позор. Легко описывать победы. Но и проигрыши стоят того, чтобы увековечить их в народной памяти. Дез Юрсен взял на себя трудную задачу: описать поражение достоверно и справедливо, не подрывая при этом чувство гордости за страну. Тебе ведь известна история Давида и Голифа? Ну вот, в этой битве Давидом выступила Англия. Англичан было намного меньше, но они грамотно использовали своих стрелков. Это не значит, что Франция сражалась недостойно. Это лишь доказывает, что сила не всегда побеждает. Это всё, что хотел донести до нас дез Юрсен.

Увы, в тот вечер мне не удалось отвлечь Квазимодо от его несчастья. По ходу того как мальчишка взрослел, мне становилось всё труднее переводить его мысли в другое русло. Фантазия о военной службе прочно засела в его лохматой голове. Каждый раз, когда мимо собора проезжал отряд, Квазимодо выбегал поглазеть на мундиры и оружие. Звон кольчуг и доспехов завораживал его. В этом отношении он оказался более приземлённым, чем я. В детстве я никогда не играл в войну. Когда остальные школяры коллежа Торши хватали палки и инсценировали битвы во время рекреаций, я к ним не присоединялся. Как ни странно, у маленького горбуна оказались довольно типичные мальчуковые интересы.

Оправившись от болезни, он решил остаться в северной башне. Теперь он проводил несколько часов перед сном наедине с собой. Холодная келья была в его распоряжении. Один местный художник, реставрировавший крыло епископского дворца, отдал Квазимодо остатки красок, чтобы тот разукрасил своё новое жильё. Как стены моей лаборатории покрылись формулами и латинскими терминами, так и стены кельи Квазимодо покрылись плодами его воображения. Это были каракули чувствительного дикаря, который никогда не учился живописи. Эти художества были выполнены без всяких понятий о форме, пропорции и цветовой гамме. Тем не менее, эти существа казались живыми. Достаточно было одного дуновения сквозняка, чтобы заставить их сойти со стены. На фоне гротескных фигур, зверей с крыльями и птиц с волчьими хвостами, выделялось изображение рыжеволосого ребёнка в доспехах с двумя зрячими глазами и прямой спиной. Я не стал расспрашивать Квазимодо о значении этого рисунка. И так всё было ясно. Он изобразил себя таким, каким хотел бы быть.