Комментарий к Глава 30. Ложь во спасение

Да простит мне Гюго такие вольности … В этой главе Клод применяет психологическую манипуляцию, которая называется “газлайтинг”, цель которой заставить жертву усомниться в адекватности восприятия реальности.

Раненому зверю нужно отлежаться в своей норе, чтобы отойти от болевого ступора. Я предоставил Квазимодо этy возможность. После всего, что он пережил у позорного столба на глазах у парижан, ему не хотелось никого видеть, включая меня. Зашёл я к нему в келью только после вечерней службы. Он лежал на тюфяке, подложив под щёку скомканную разорванную рубашку. На бледном лбу блестели капли холодного пота. Веко закрытого глаза подрагивало.

О моём присутствии он узнал, когда холодная струя воздуха ворвалась в келью. По истерзанному телу пробежала судорога. Слегка приоткрыв глаз, он чуть-слышно простонал, будто при виде палача, который пришёл дать ему вторую порцию наказания.

Я растянулся на полу рядом с ним, чтобы наши глаза были на одном уровне.

— Не бойся. Я пришёл не для того, чтобы тебя отчитывать. Сын мой, скажи мне, что тебя сподвигло на это злодеяние?

— Учитель, — с трудом ответил он, облизывая почерневшие губы, — я не понимаю…

— Что заставила тебя наброситься на эту блудницу?

Теперь его глаз раскрылся шире и вспыхнул.

— Я сделал это по Вашему приказу, чтобы угодить епископу. Вы сами сказали, что она ведьма.

— Она не ведьма, а обыкновенная блудница, — прищурившись, я горестно покачал головой. — Бедное моё дитя… Твоё воображение играет злые шутки над тобой. Ничего подобного я тебя не просил. Видно, слава ударила тебе в голову. Эти скверные людишки, которые избрали тебя своим папой, напоили тебя каким-то зельем, вот тебе и вспоминаются разговоры, которых не было.

— Ничем они меня не поили.

— Ты просто не помнишь. На таких празднествах не обходится без всяких колдовских напитков, которые затуманивают сознание. Не по доброй же воле ты просунул голову в розетку и залез на носилки? Ты же праведный, благочестивый мальчик. Как чисто звонят колокола в твоих руках!

— Так что же случилось, по-Вашему?

— Я сорвал процессию и велел тебе вернуться в собор. И какое-то время ты действительно шёл за мной. Потом тебе на глаза попалась эта цыганка, и ты бросился на неё. Какое счастье, что появился офицер и спас тебя от греха. А что, если бы тебе действительно удалось унести эту жалкую девицу? Тебя бы осудили не в покушении, а в самом исполнении злодеяния, и наказание было бы куда более жёстким. А главное наказание ты бы понёс перед Богом. Взять против воли женщину, пусть даже и лёгкого поведения, — огромный грех.

Хрипло вздохнув, он поёжился, хотя малейшее движение причиняло ему адскую боль.

— И что теперь мне делать?

— Ничего. Лежать, пока раны не затянутся. Уверяю тебя, они не смертельны. Я говорил с епископом.

— И что он сказал? Меня пошлют на кухню, ставить мышеловки?

— Какие мышеловки? Что за вздор ты несёшь, глупый мальчишка? Вот уж это цыганское зелье! У тебя голова до сих пор гудит от него. Луи не лишён милосердия. Он готов тебя простить.

— Простить?

— А как же иначе? За одно преступление дважды не карают. Он хочет, чтобы ты вернулся на колокольню, как только поправишься. Но ты усвоил свой урок? Только впредь ты не выходи из собора и не вступай в разговоры с горожанами.

Как плавно скатилась ложь с моего языка, точно капля мёда с ложки! Из двух зол пришлось выбрать меньшее. Да, я знал, что я лжец, трус и предатель. Но Квазимодо не должен был этого знать. Подобное открытие не пошло бы ему во благо. После публичного наказания он был более оторван от человечества чем когда-либо. Если бы он потерял веру в своего единственного покровителя, это бы его сломило окончательно.

Уже на выходе из кельи я услышал глухой голос Квазимодо.

— Она дала мне воды.

Сперва я не придал этим словам значения и даже не задался вопросом кем была «она». Эта особа могла быть одной из вдов общины Этьен-Одри или просто сердобольной горожанкой.

О том, что случилось у позорного столба после моего ухода, мне рассказал молодой органист, который относился к звонарю с участием и помог ему вернуться в собор после того как его отвязали от колеса. Простояв на коленях на доске полтора часа, израненный Квазимодо взмолился о глотке воды. Этот возглас отчаяния лишь распалил веселье толпы. Горожане продолжали глумиться над несчастным. Какой-то ремесленник швырнул ему в грудь пустой кружкой. Какой-то школяр бросил в него тряпкой, вымоченной в луже. Вдруг, от толпы отделилась какая-то девчонка в причудливом наряде с бубном в руке. Её сопровождала белая коза с золотыми рожками. Быстро поднявшись по лестнице, она молча приблизилась к осуждённому, отстегнула флягу от своего пояса и поднесла к губам несчастного.

Настроение толпы переменчиво, как майский ветер. Это зрелище красоты и невинности, пришедшей на помощь воплощению уродства и злобы, не могло не тронуть сердца. Горожане принялись рукоплескать, крича: «Слава!». А через секунду раздался крик вретишницы из Крысиной Норы: «Будь ты проклята, цыганское отродье!».

Органист с трепетом и сдержанным восторгом описал эту сцену. Слушая его повествование, я лишь сухо кивал. Меня не должно было удивлять, что на помощь Квазимодо пришла та самая цыганка, которую он пытался похитить прошлой ночью. Конечно, из всех женщин в Париже, это должна была быть она.

Она. Опять она.

========== Глава 31. Сожжённый мост ==========

Весть об экзекуции пролилась за пределы Парижа и достигла Реймса. В конце января ко мне примчался разъярённый Пьер де Лаваль. Скорее всего, рассказал ему об этом наш органист, который приходился ему не то родным сыном, не то сыном бывшей любовницы, не то двоюродным племянником. Лаваль благоволил этому юнцу, баловал, наряжал, подкармливал его, а тот в свою очередь докладывал ему обо всём, что происходило в приходе. Так или иначе, история с позорным столбом добралась до архиепископa — в приукрашенном варианте, несомненно. Отбросив свои нежности и дурацкие шутки, он накинулся на меня.

— Я это так не оставлю! — шипел он, схватив меня за ворот сутаны побелевшими руками. — Фролло, как ты мог это допустить?

— Оставь меня в покое, — простонал я устало, упираясь ему в грудь. — Зря ты примчался. Мы все пытаемся забыть это неприятное происшествие.

— А я не дам вам это просто так забыть! Эпидемия чумы — вот тебе «неприятное происшествие». А это самая настоящая катастрофа. Наш бедный мальчик истекал кровью у позорного столба, а ты проехал мимо. Мне доложили. Тебя видели на площади. Он тебя звал, а ты проехал мимо на проклятом муле.

— Лаваль, угомонись. Какой, к чёрту, «наш мальчик»? Во-первых, он не наш, а мой. Во-вторых, он не мальчик, а взрослый мужчина в своём уме, который нарушил закон. Его осудили и наказали, жёстко, но справедливо. Уверяю тебя, он жив. Его не убили и не покалечили. Тортерю отнёсся к нему со всей возможной мягкостью. Я наблюдаю за состоянием Квазимодо. Он отлежится, поправится и вынесет из всего этого урок.

— Я хочу увидеть его, — настаивал Лаваль, кружась по моей келье, точно гончая, которая унюхала дичь. — Он мне сам всё расскажет. Я докопаюсь до правды. Не может быть, чтобы он сам покусился на эту голодранку. Впрочем… Я знал, что так будет. Я говорил тебе, что ему не помешало бы завести понимающую подружку. Я бы всё устроил, и это несчастье не случилось бы. Даже если он действительно бросился на женщину, это не его вина. Он взорвался, как петарда. Я предупреждал тебя!

Архиепископ ткнул меня пальцем в кадык. Не меняясь в лице, я сжал его палец и отвёл так, что хрустнули суставы.

— Сколько раз я просил тебя держать руки при себе? Можешь хватать за горло своих причетников. В конце концов, ты не Карл Бурбонский.

Лаваль неохотно отпрянул.

— Хорошо. Раз уж на то пошло, я заберу его с собой в Реймс. Я должен был это сделать пятнадцать лет назад вместо того чтобы отдавать его тебе. Под моим надзором этот мальчик не оглох бы. Во всяком случае, я бы не держал его в холодной башенной келье. Ничего, я исправлю свою ошибку, заглажу вину перед ним. Ему найдётся работа. Я готов построить новую церковь только чтобы сделать его звонарём. Я найду ему жену. Он будет жить как человек, а не ходячая горгулья.