Он усмехнулся, прищурившись и глядя мне в глаза.

– Лестер очень необычный парень. Очень. Он великолепно читает и очень складно говорит. С ним интересно общаться на многие темы. Но его любимая – это путешествия. И испанские путешественники. А вы…вам, видимо, несказанно повезло, как сторонним наблюдателям. Вы застали его в период обострения заболевания.

– Что ж это за заболевание такое, с испанским уклоном? – Люк нетерпеливо остановился перед нами, не позволяя дальше идти по больничному двору. Мы оба уже поняли, что Брекетс точно не мог быть Живописцем. У него было алиби на момент последних трёх убийств, плюс эти записки…такому, как он, сложно было бы собрать одно слово из газетных букв, не говоря о целой осмысленной фразе.

– Испания тут совершенно ни при чём, офицер. С таким же успехом это мог быть японский, китайский или французский, собачий или птичий. Лестер Брекетс страдает диссоциативным расстройством личности. Проще говоря, вчера вы познакомились с его второй личностью.

– Я тебе говорил, что встречаться с шизиками у них дома – это плохая идея.

Люк вытащил пачку сигарет из кармана, но под строгим взглядом врача убрал её обратно, еле слышно чертыхнувшись.

– Ни в коем случае. Лестер не шизофреник. Это другое заболевание. Более того, если вы встретите его в другой день, он вас не узнает, но, уверен, приятно удивит своим общением и логичностью мысли.

– Хотите сказать, что он не вспомнит нас?

– Он не может помнить того, с кем не встречался мисс Арнольд, – доктор сцепил пальцы в замок и сухо улыбнулся, – тот, которого вы увидели сегодня утром, совершенно другая личность, обитающая в теле Лестера Брекетса. И Лестер никогда не знает, когда появляется второй, и никогда не помнит его действий в эти проявления».

Затем был второй…второй оказался дома один и кинулся на меня с ножом и дикими криками, стоило мне войти в открытую настежь дверь. Его смог остановить Люк, и мы задержали парня, чтобы отправить в больницу.

Третьим оказался совсем юный паренёк, лет шестнадцати, и у него тоже было алиби на момент некоторых убийств. Позже я проверила эти алиби, конечно.

Другие наши парни тоже ничего определённого не обнаружили. Эти следственные действия ничего нам не дали, на самом деле. Только ощущение потерянного время и впервые появившийся затаённый страх оказаться однажды в едином теле с совершенно незнакомой личностью.

***

Я очнулась снова в своей камере. На этот раз ненадолго, только чтобы встретиться со встревоженным…встревоженным? взглядом старухи, стоявшей передо мной и, видимо, ожидавшей моего пробуждения.

– Глупая девка! Поешь, ты себя угробишь!

Снова тычет мне в лицо своей тарелкой, из которой божественно пахнет супом, и этот запах смешивается с ароматом свежеиспечённого хлеба.

– Не хочу, – чувствуя, как сжался пустой желудок, и начала подкатывать к горлу тошнота от голода, – убери. Убери, Роуз.

– Ешь. Ешь, и тебе станет легче.

Она с трудом склонилась ко мне.

– Послушай, ты поешь, а я ему скажу, что ты снова вылила еду. Я обещаю, не выдам тебя.

– Не надо. Скажи ему, чтобы катился к дьяволу. Слышишь, Роуз? Так и передай.

– Упрямая дурочка. Чего ты добьёшься? Сама себя убиваешь. Поешь и скажи ему это сама.

– Победы. Я в любом случае выиграю, Роз.

– Ты не доживёшь до своей победы, идиотка.

– Тогда я всё равно её одержу. Или ему придётся спуститься ко мне, – закашлялась, потому что в горле, во рту всё першило от сухости, – или ваш грозный Натан Дарк проиграет слабой женщине.

И мы обе замерли, когда вдруг раздался мужской голос, наполненный тихой яростью:

– К чему победа, если нет возможности насладиться её вкусом, Ева?

И мне показалось…, наверное, показалось, что Рози как-то облегчённо выпрямилась и, посмотрев долгим взглядом в сторону Дарка, поспешно вышла из камеры, оставив свои тарелки на полу.

Я только вчера успел встретиться с Арленсом, который слишком настойчиво настаивал на беседе, не скрывая, что её основной темой станут мальчишки, сбежавшие ко мне за последние пару месяцев. Видимо, достопочтимый директор считал, что может потребовать их, словно игрушки, назад, и я ему позволю забрать детей. В таком случае Крис насчёт него всё же обманывался, и управляющий приютом далеко не настолько умён. Он откровенно намекал на свои подозрения по поводу моей причастности к исчезновениям детей, полагая, что сможет, если не напугать меня, то насторожить однозначно. На что я предложил ему в ответ самому спуститься в катакомбы и поискать детей. Правда, так же предупредил, что не располагаю достаточным временем, чтобы сопровождать Арленса, а многие из жителей подземелья сочтут за честь прикончить и обобрать до нижнего белья неплохо одетого господина, вроде него. Как я и ожидал, мистер директор благоразумно отказался, не забыв неприязненно сверкнуть глазами на прощание.

А вообще вырисовывалась удручающая картина, и я пока не мог поймать начавшую отчаянно стучать в голове мысль за хвост так, чтобы развернуть её полностью, чтобы изучить её как следует, понять, что именно мне не давало покоя. Почему дети бежали из приютов, я знал, как никто другой. Впрочем, как и то, что есть семьи, в которые лучше не попадать никогда, оставаясь в казённом учреждении до совершеннолетия. Всё зависит, что задумала эта прохвостка-судьба в отношении конкретного человека. Эта дрянь любила иногда потешаться самыми беспощадными, самыми невероятными образами даже над детьми. Особенно над детьми. Несправедливая тварь. Впрочем, если им хватало сил пережить все её издевательства, то на выходе получались люди сильные, достойные…или же последние ублюдки с необратимыми нарушениями психики и полностью размытыми понятиями добра и зла, типа меня.

Но почему всё же дети бежали из приюта Арленса, который, по словам Криса, делал всё возможное, чтобы привести детдом в надлежащее состояние, делал куда больше всех своих предшественников вместе взятых, я пока не понимал. Что их пугало там? Или всё же что манило здесь, по эту сторону забора из металлических прутьев, опоясывавшего здание приюта?

Ещё один разговор с детьми ничего не дал, да и происходил он тайно, потому что с некоторых пор были усилены меры безопасности в учреждении, которые состояли в найме на работу ещё одного толстого охранника, ленившегося лишний раз поднять зад и сделать обход по периметру. Ага.

Что я понял точно: очень сложно составить наиболее узкий круг подозреваемых, когда проходимость народа через приют довольно высока. Ставшие модными акции журналистов, работающих для очередной статьи, политиков перед выборами, различных благотворителей и предпринимателей, использующих подобные мероприятия для повышения деловой репутации и привлечения общественного интереса, а также инвесторов, к своему бизнесу, не позволяли сделать это. К тому же заинтересованные в усыновлении пары так же вызывали ряд вопросов, один из которых: кто из этих улыбчивых, расточающих правильные, отрепетированные перед зеркалом слова мог являться тем самым садистом-педофилом?

Но всё же образ убийцы никак не вязался со всеми этими масками, которые надевал на себя каждый, кто входил в подобные места. Кто, мать вашу, мог одновременно и без вызова подозрений играть две, а то и три роли: благотворителя, друга мальчишек и жестокого убийцы-некрофила?

***

Я только приехал из дома Криса и успел переодеться с поезда, когда увидел у себя на столе записку от Рози.

«Если в твоих планах увидеть её живой, то у тебя осталось слишком мало времени для этого, так как я не вижу смысла больше мучить свои старые кости понапрасну и спускаться в этот проклятый подвал. Она всё равно ничего не ест. Теперь это твоя проблема, мой дорогой мальчик.»

Вот же упрямая женщина! У меня были планы на неё. У меня была на неё целая куча планов, и в каждом из них Ева Арнольд была более чем живой и активной. И я бы приступил к их выполнению сразу после того, как она оказалась у меня, если бы не необходимость играть. Перед полицией, перед её отцом, перед партнёрами. Если бы не необходимость подготовить своеобразный запас времени, который мы непременно проведём с интересом. И удовольствием. Обязательно с удовольствием. Как бы она ни сопротивлялась поначалу. А моя упёртая девочка будет. Я был в этом уверен. Как и в том, что меня ожидал далеко не тёплый приём соскучившейся женщины. Впрочем, мне было плевать. Я уже устал довольствоваться теми крохами, которые получал до этого. Теперь я хотел её всю. И без остатка. И пусть это будет стоить мне долгой борьбы. Я впервые именно с ней понял, что можно изголодаться по женщине, которой ты никогда не обладал. По женщине, которая тебе ещё не принадлежала полностью. Бред. Как по блюду, которого ты ещё не пробовал, но уже подыхал без его вкуса. И именно так оно и ощущалось при мысли о ней.