Мужчина спал, но со стороны могло показаться, что он просто лежит на спине с закрытыми глазами, подложив обе руки под голову. Скорее всего, ему снилось что-то неприятное, что-то заставлявшее тревожно метаться под веками глаза, словно он смотрел какой-то захватывающий фильм, иногда нервно хмурясь. Если бы кто-то смотрел на него в такие моменты, то испугался бы именно этого ужасающего контраста лица мужчины и его довольно живой мимики с абсолютной неподвижностью тела. Леденящего кровь ощущения, что мужчина был одновременно и живым, и мёртвым.

Тем временем он продолжал смотреть один за другим собственные воспоминания. То единственное, от чего не смог избавиться за столько лет. Иногда он даже признавался себе в том, что с радостью заплатил бы любому, кто избавил бы его от них. Возможно, даже на пару дней. Уж он-то был уверен, что даже это кратковременное спокойствие стоило любых денег. Или же не денег. Сколько он уже заплатил за него? И куда более весомой валютой, чем никчёмные бумажки. Драгоценной валютой. Рвано выдохнул, и взгляд под дрожащими веками словно застыл. Началось то самое представление-воспоминание, которое он ненавидел и которое, видимо, именно поэтому ему и показывали чаще остальных. То, которого этот взрослый мужчина почти так же сильно боялся, как и его главный герой – мальчик Анхель.

***

«Мальчик провожал удивлённым взглядом паренька на пару лет постарше себя, который вышел из закутка в дальнем углу церкви и торопливым шагом прошмыгнул мимо него к выходу. Перед этим он успел толкнуть мальчика плечом, невнятно промямлив извинения, а может, и ругательства. Мальчик не разобрал слов, но тогда впервые искренне удивился, как можно быть таким неуклюжим и торопливым тут, в этом светлом месте, в котором у него у самого замирало сердце в благоговейном трепете. Замирало от количества того света, что лился сквозь разукрашенные краской окна, придавая объёмность потрясающим сценам из Библии, нанесённым талантливой кистью художника. У него захватывало дух, и сама мысль вдруг сделать глубокий вдох и тем самым разрушить эту благословенную тишину обители Божьей приводила его в ужас.

Почувствовал на плече сильную мужскую руку и нерешительно повернулся к нему. Зачем только Барри заходил в церковь, сопровождая его каждый понедельник, он не знал. Да, мальчик приходил в церковь именно по понедельникам. Правда, до недавнего времени его буквально заставляли ходить сюда приёмные родители. И он, сцепив зубы, угрюмо плёлся за ним, считая про себя шаги от дома Аткинсонов до дома Божьего. Родители не подумали о том, что, позволяя ему носить маску убогого Бэнни, развязывали руки самому Анхелю, вытворявшему совершенно грубые, на их взгляд, вещи во время мессы. Ни разговоры дома, ни скандалы, ни побои не заставили его и там превращаться в Бэнни, и вскоре Аткинсоны перестали его брать с собой в церковь по воскресеньям.

Но изъявили желание сопровождать на следующий день. Впрочем, Анхель догадывался, почему: мужчина просто боится, что он сболтнёт лишнего священнику. Тупица. Анхель давно уже перестал верить в человеческое участие. Даже если речь шла об отце Энтони. Парадоксально, но при всём при этом ему нравилось находиться тут. Начал ли он верить в Господа? Скорее, нет, чем да. Но он никогда бы не признался в этом отцу Энтони. Честно говоря, он ему безбожно лгал и был благодарен тому за то понимание, которым искрились его глаза, и за отсутствие вопросов, ответы на которые непременно застряли бы у него в горле, решись он когда-нибудь их дать.

По правде говоря, ему нравилась сама обстановка, окружавшая его тут. Она дарила ему спокойствие. Здесь он был самим собой. Чёрт бы побрал этих чокнутых Аткинсонов, но он, наконец, ощущал себя собой, а не их сыном-идиотом Бэнни.

– Я здесь, малыш. Иди.

Барри прошептал очень тихо. Так, как шепчет всегда, провожая его на разговор со святым отцом. Ага…это вначале мальчик думал, что приёмный отец хочет дать ему поддержку. Затем он научился слышать то, чего не слышал больше никто. Он научился различать в этих словах и наполненном показной заботой тоне предупреждение. Ещё не угрозу, нет. Потому что Анхель не позволял себе откровенности ни с кем. Не видел в ней смысла. Но был уверен: стоит ему засомневаться, стоит лишь на секунду подумать о том, чтобы обратиться в полицию, к школьному доктору или же отцу Энтони…он не хотел даже думать о том, на что способна свихнувшаяся из-за смерти сына мать и её муж, не меньший психопат, чем она сама.

– Ты пришёл снова, сын мой.

Отец Энтони прячет доброжелательную улыбку за густыми усами.

– Как всегда в этот день, – мальчик пожимает плечами, бросая украдкой взгляд на просвет между ширмой и стеной, в который видно было степенно вышагивавшего Барри с руками, заложенными за спину.

– И снова не собираешься рассказывать мне ни о чём существенном. Ты просто пришёл, так ведь?

– Я просто пришёл, – согласился, рассматривая тёмно-синюю ткань, висевшую прямо перед ним. Кажется, с прошлой недели на ней появилась новая затяжка.

– Хочешь, говорить буду я?

Спрашивает, хотя знает, что именно за этим мальчик и приходит в церковь. Потом. Говорить правду о себе он начнёт гораздо позже. А пока он шёл сюда за ощущением умиротворения, мерно разливавшимся под кожей и приятно согревавшим грудь, и за сказками об Иисусе, которые отец Энтони, правда, упорно отказывался таковыми признавать. Плевать. Мальчика тоже называли совершенно не его именем, и, обладай он на самом деле хотя бы частью всех тех способностей, которыми обладал этот самый сын Господа, Анхель никому и никогда не позволил бы убивать живого ребёнка ради воскрешения уже мёртвого. Но когда-нибудь, он был уверен, когда-нибудь он сможет отправить к любимому сыночку обоих родителей. Уж он-то точно воспользуется своей силой. Когда-нибудь он, наконец, станет свободным.

Мальчик не знал, что он снова ошибся. А мужчина, спавший на кровати, знал. Именно поэтому его глаза всё так же заметались под закрытыми веками ещё быстрее. Он знал, что совсем скоро начнутся самые страшные его воспоминания».

***

Я предвкушал свою встречу с Евой так, как предвкушает умирающий от жажды появление оазиса в жаркой пустыне, когда першит в горле от сухости и в кровь растрескались губы. И кажется, что всего один глоток воды способен вернуть тебе силы, всего один глоток позволит вновь почувствовать себя живым. И да, я всё чаще ощущал себя именно мёртвым вдали от неё. Как бы ни злило, как бы ни раздражало это чувство, но я с маниакальной скрупулёзностью представлял себе выражение её лица, когда я спущусь к ней. Невольно улыбнулся, думая о том, что навряд ли что бы то ни было удержит мою Еву от желания вонзиться ногтями в лицо или содрать скальп с моей головы. Впрочем, я разочаруюсь, если вместо моей гордой и, чего уж скрывать, изрядно разозлённой девочки, встречу покорную молчаливость. О, какой-какой, но покорной моя мисс Арнольд точно не является. Только в определённых обстоятельствах, при мысли о которых у меня сводило скулы от желания не просто увидеть её, но и сделать тот самый первый глоток. Покалеченными губами. Выпить до дна и смотреть, как извивается в такой же отчаянной попытке утолить собственную жажду она.

***

– Хочешь сказать, ты её не видел?

Томпсон стоял ко мне вполоборота, продолжая разглядывать гостиную. Остановился возле большого комода у стены.

– Я не хочу сказать. Я говорю, что я её видел в последний раз в день похорон Кевина.

Томпсон отвернулся и, слегка склонив голову, беззвучно зашевелил губами, видимо, читая корешки книг, стоявших на полке.

– Интересуешься классикой, Дарк?

– Представь себе, даже буквы знаю.

– Вот как?

– Выучился, читая ориентировки на себя на фонарных столбах. А ты у нас устроился в фонд помощи безграмотным бездомным?