— Не смей трогать меня!

Смауг усмехнулся, зло и нагло. В глазах полыхнуло.

— А Торин Дубощит тоже не имеет права трогать тебя?.. Или ему всё можно?

— Не твоё дело, – Трандуил вскинул подбородок.

— Послушай меня, девочка моя, я обещал тебе вернуть твои камешки за одну лишь ночь, а ты всё равно постоянно щерилась и убегала. Не выйдет делать из меня дурака! Ты сегодня же съедешь от этого проклятого Дубощита, это мой приказ! – он изрыгал свои слова, глядя жестоко и яро, обнажив, наконец, все свои истинные намерения и желания.

— Нет, – глаза ледянее, чем верхушка арктического айсберга.

— Нет? Не-еет? – он громко расхохотался низким, хриплым смехом. – Тогда ты никогда не получишь свои чёртовы подвески, понятно?!

Светло-голубые глаза сверкали холодом и опасностью, как заточенная сталь. Губы Лесной Феи дрожали, руки дрожали, его всего прошивала сильная дрожь.

- Губи на корню столько стараний, – продолжил Смауг, злобно улыбаясь, наслаждаясь смятением Трандуила и его страхом потерять свои сокровища, – столько исполнительности и унижений, забудь о распятой перед похотливой толпой гордости. Сотри все ночи, движения обнажённым телом на развлечение проходимцам, приставания на улице, потому что вокруг ореол доступности, поломанную жизнь. Забудь навсегда о фамильном наследии ради мужика, который попользуется тобой и вышвырнет, как ненужную опостылевшую вещь! Давай!

Смауг подначивал, ибо видел, что, наконец, задел за все живое эту холодную, неприступную Лесную Фею.

И Трандуила трясло. Каждая фраза клеймом выжигалась в душе, вытравливала надежду на хороший исход и разносила на куски все жертвы, которые ему пришлось принести за все эти годы. Выбор был неравноценный, но всё равно стоял за ним.

— Я ненавижу тебя, – голос его сорвался на шёпот от комка переплетённых воедино чувств: злости, ненависти, отчаяния, боли. – Я не твоя вещь и буду жить с тем, с кем хочу.

— Да, но без подвесок.

Хотелось сорваться и вцепиться ему в глотку, чтобы задушить.

— Ненавижу.. Твои обещания – пустое слово…, – шипел он.

— Почему ты легла под него, отвечай?!

— Потому что, в отличие от тебя, он знает, что такое честь, – дрожь преодолеть тяжело, но губы всё же размыкались, – и я буду снова и снова под него ложиться, потому что..

Звонкая, хлёсткая пощёчина заставила его замолчать.

Бешенство прошило Трандуила до последнего тонкого, как шёлковое волоконце, нерва. Глаза его блестели и ноздри расширялись от гнева. Он был бледен, как мел, и лишь след от пощёчины алел на щеке яркой отметиной.

Однако даже это не смогло унять исступленной злобы Смауга. Грудь его по-прежнему тяжело вздымалась – злоба, желчь и ядовитое пламя заполняло всё нутро.

— Почему ты не шла ко мне, гордая сучка? Я подослал парня, который пугал тебя своими угрозами, а ты всё равно не обращалась ко мне за помощью. Побежала сразу к нему! К этому Дубощиту! – он выдержал короткую паузу. – Я мог бы прямо сейчас взять тебя силой и смачно оттрахать. Но вместо этого я лишу тебя возможности вернуть себе свои камни. И буду наслаждаться, когда ты приползёшь к моим ногам, умоляя меня вернуть всё, как было, ведь Торин Дубощит скоро вышвырнет тебя, потому что ты – глупое ничтожество. Я обрезаю твои крылышки, фея. Лети отсюда!

Трандуил не смог больше вынести это мрачное торжество, стиснул зубы и бросился к выходу, на бегу отталкивая Смауга в сторону и хватая свой плащ с крюка. Внутри всё жгло, будто Смауг ткнул в него раскалённым докрасна металлом. Прочь отсюда. Навсегда.

Улица встретила его мерцанием фонарных огней, пятнами отражающихся на мокром асфальте. Ветер бросал в лицо пригоршни мелких капель, развевал полы плаща, трепал волосы. Трандуил только осознал, что забыл зонт, но дороги назад не было. Он выудил айфон из кармана, позвонил в такси, требуя машину немедленно, и вернулся под козырёк крыши. Его ещё сотрясало и колотило.

Дождь постепенно усиливался – капли падали чаще, почти сплошной стеной, создавая подобие прерывистой водяной завесы. Трандуил вздохнул и посмотрел на стекающие с козырька струи воды, подсвеченные со стороны улицы так, словно это лилось расплавленное олово. Ленивым жестом он вынул из кармана плаща прямоугольную белую пачку и выудил одну сигарету. Прикурить из-за ветра никак не удавалось, и он уже хотел вышвырнуть во тьму под ступеньками и сигарету, и зажигалку, но всё же кончик, наконец, задымился, сжалившись. Глубоко затянувшись и выдохнув длинную струю серого, горьковатого дыма, Трандуил взглянул на загоревшийся экран телефона – оповещали о прибытии авто с шашечками. Больше он в жизни не вернётся в это падшее место, потому что ненавидит этот клуб, его владельца и посетителей всей душой.

Ночь была длинная, почти бесконечная, унылая и бессонная. В такую ночь чувствуешь тяжеленное давление тёмного неба, наблюдаешь за ним сквозь неиссякаемые потоки воды на стекле, и знаешь, что до утра ещё слишком долго.

Ужасно не хватало свежего воздуха. Трандуилу так хотелось выйти в сад, к озеру, стоять там и вдыхать прохладный чистый эфир, но вместо этого он лишь глядел на непрекращающееся буйство дождя сквозь стекло и курил.. курил..курил..

Дым жёг горло, дурманил горьковатым привкусом и дешёвым ванильным ароматизатором. Это не приносило облегчения, но курить всё равно хотелось, вытравливая вместе с таявшим смогом обиду и злость.

Наверняка Торин будет ворчать утром, что всё вокруг провоняло, но плевать. Он и так пожертвовал из-за него своим единственным сокровищем, своей уникальной целью в жизни. Пусть хоть мебелью швыряться начнёт, а курить Трандуил не перестанет.

Дождь стих лишь к утру. Небо просветлело, покрывшись мажущей плёнкой марева – начинался восход. Узкая багряная полоса всё ширилась и растягивалась по горизонту, примешивая золотые оттенки.

Трандуил отошёл от окна и взглянул на пустую пачку от сигарет. Хотелось ещё. Ближайший магазин был совсем рядом и работал с ранних часов. Задумчиво почиркав зажигалкой, он накинул плащ и вышел из комнаты.

Казалось, дом спал. Казалось, звуков вообще не существовало. А на самом деле Трандуил был так погружён в себя, что не заметил тихого хода часов, первого чириканья мелких птах за окнами, семенящих шагов на заднем дворе.

Спустившись по лестнице, он сделал шаг к выходу, но замер, услышав негромкие голоса в гостиной. Медленно и бесшумно он подкрался к дверному проёму и встал за стеной так, чтобы его никто не увидел. Один голос принадлежал Торину, а другой – незнакомцу.

— Я всего лишь защищаю своего племянника, – тихо молвил Торин. – Я обещал их матери, что уберегу от бед и выращу хорошими людьми, достойными нашего рода, – он говорил так низко, что это казалось несколько зловеще.

— Но это слишком, тебе не кажется? – печально говорил незнакомый мужчина. – Есть законы мира, которые нельзя нарушать. Есть мужчина и есть женщина – а всё, что иначе, то уже неправильно. Даже если это просто обман, это невыносимо слышать.

Трандуил сосредоточился ещё больше.

— Не разговаривай со мной так, – почти с болью в голосе запросил Торин. – Как с каким-то жалким извращенцем.. Мы друзья, и ты должен знать, как не терплю я всего этого. Как только Кили остынет, отвлечётся, может даже найдёт себе хорошую девушку, я вышвырну отсюда эту Лесную Фею, так я смогу быть уверенным, что мои племянники не побегут больше в этот мерзкий, аморальный клуб Смауга.

Самоконтроль летит к чёрту. Каждое слово высекает в сердце раны. Руки шарят в поиске сигарет, но их нет в карманах.

— Я молю богов, чтобы поскорее всё разрешилось. Видеть в своём фамильном доме, где жили мой дед, мой отец, это падшее существо, эту бесстыжую, гадкую особу.. Двалин, как же это больно.

Трандуил вскинул ладонь, приложил её к стене и опустил голову. Глаза его заблестели, словно в них попало крошево разбитых белых самоцветов. Внутри что-то протяжно заныло, и левая рука скользнула по груди, будто желая вырвать незримый источник боли.