— Чего это ты тут устроил такой шум? — улыбаясь, спрашивает она, но Ремус видит в ее глазах сомнение и страх.

— Извини, я случайно.

Мама присаживается на пол возле разоренного чемодана.

— Покажи мне что-нибудь особенное, — в ее голосе столько безмятежности и непосредственности, что Ремус облегченно выдыхает и садится рядом.

— Например, что?

— Волшебство. Покажи мне волшебство!

Ремус смеется и, взмахнув палочкой, выпускает в воздух стайку ярких и веселых колибри.

— С ума сойти! — мама протягивает к ним руки. — Они живые?!

— Эм-м… Отчасти.

— А еще что-нибудь?

Ремус достает из чемодана первое, что попадает под руку — брючный ремень — и превращает его в миниатюрный красный паровоз с десятком вагончиков.

— Боже мой, прелесть какая, — мама тянется, чтобы взять его в руки, но Ремус останавливает ее.

— Погоди, он еще слишком горячий. Вы не умеете это… выдерживать.

— Что это значит?

— Я не совсем могу тебе объяснить, но, если я правильно понял из маггловской физики, его молекулярная и атомная структуры были нарушены, а это значит, что они ускорились и… В связи с этим сильно разогрелись. Мне не навредит это, а ты можешь получить ожог.

Мама смотрит на Ремуса с восхищением. От этого взгляда ему становится неловко.

— Во мне с самого начала было что-то не так, да? В смысле — по-другому, — смущенно говорит он.

— Тогда, может быть не стоит удивляться и всему остальному?

Некоторое время Ремус рассеянно смотрит на паровоз, пыхающий паром, а потом до него вдруг доходит двусмысленность маминого вопроса. Настороженный, он поворачивается к ней.

— Что ты имеешь в виду?

Мама улыбается.

— Мама?

Но она лишь проводит рукой по его волосам.

— Боже мой, какой же ты стал, Ремус…

— Взрослый?

— Чужой.

— Мама, что ты себе навыдумывала?! — Ремус с удовольствием трется о ее ладонь носом и смеется. — Что это значит?

— Почему ты мне ничего не сказал?..

У Ремуса нехорошо холодеет в животе. Шустрые колибри лопаются, оставляя после себя дымок и едва уловимый цветочный запах; паровоз становится черным, как его брючный ремень, и на нем проявляются признаки металлической пряжки.

— Чего не сказал?

Мама кивает головой, поглаживая Ремуса по плечу.

— Вы слишком много видите. Ты и твой отец. Слишком много, чтобы не замечать главное. Все то время, что вы разговаривали вчера в кухне, я стояла возле двери, — мама улыбается и, с извиняющимся видом добавляет:

— Мне нужно было поставить цветы в вазу, вот я и…

Ремус закрывает лицо руками: какой позор!

— Знаешь, — продолжает мама, — с одной стороны, мне стоило бы, наверное, прервать разговор и зайти в кухню, вроде — так было бы честнее с моей стороны. Но тогда, подумай сам, разве тебе хватило бы решимости продолжить разговор с папой? А я так поняла, что тебе стало легче после этой исповеди, так неужели?..

— Мама…

— Нет, погоди. Я уже достаточно молчала, дай и мне теперь сказать. Я понимаю, что ты хотел пощадить меня, пожалел мои нервы, но ты не подумал, о том, что я все равно догадалась бы, что это не просто желание бросить учебу из-за твоей болезни? Ты готов солгать мне, лишь бы я пребывала в блаженном неведении? Ты оберегал меня от одной боли, но разве ты не понимаешь, что своим молчанием ты заставил бы меня переживать еще больше? А взяв с отца обещание не говорить мне — ты и его обрек на…

— Мама!

— Нет, Ремус, стой! — она решительно берет его за руки. — Все вместе мы пережили такую чудовищную трагедию, Ремус, неужели ты мог подумать, что твои чувства, твоя… натура, заставят меня стыдится тебя, или, чего доброго, страдать? Я каждый день молюсь и благодарю Бога за то, что он подарил мне тебя и папу, за то, что мне выпал шанс знать большее, за то, что мы так близки и любим друг друга, тогда почему?

— Мама! — Ремус утыкается в ее плечо. — Я слишком сильно люблю тебя, чтобы заставить тебя сомневаться и страдать.

— Вот как? Да. Тут ты точно унаследовал папин характер. Вы никогда до конца не разберетесь в людях, но уже заранее начинаете оберегать их, беря под свое полное покровительство. Вы думаете, что лишь вам одним даровано быть сильными и смелыми, принимать жизненно важные решения. Герои, нечего сказать!

Мама гладит Ремуса по спине. На мгновение ему чудится, что у него на загривке отрастает и становится дыбом шерсть.

— У тебя есть его фотография?

— Перестань, мам…

— А что здесь такого? Я бы хотела его увидеть.

Ремус, безвольно уронив руки на колени, отстраняется от нее.

— Я устал.

— От меня?

— От себя. Я слишком запутался.

— А фотография?

Ремус со вздохом запускает руку в кармашек на крышке чемодана и достает из него снимок: «Вот».

Мама с огромным интересом берет его в руки.

— Боже мой, ну как это здорово, что они двигаются! Ой, а вот ты!

Ремус на фотографии улыбается и приветливо машет.

— Который из них? — мама пальцем указывает на Сириуса. — Этот? А у вас там разрешают носить такие длинные волосы? Да, красивый мальчик. Очень красивый, даже слишком для мальчика, какой-то даже… рафинированный. И улыбается, как принц Чарльз!

Ремус смеется.

— Почему, как принц Чарльз?!

— Ну, знаешь, у них тоже всегда такие улыбки на фотографиях, будто они сначала долго тренировались перед зеркалом. — Мама изображает, как выглядит репетиция улыбок, и Ремус снова смеется.

— Ох, знала бы ты этого принца! Иногда он ведет себя так, будто вырос в семье многодетного сапожника. Хотя, ты права, он из чистокровной магической семьи, это что-то сродни маггловской аристократии…

— Жаль, что вы во втором ряду, посмотреть бы на него в полный рост.

Ремус берет у мамы фотографию и раздвигает пальцем сокурсников: «Посторонитесь, пожалуйста. Вот, в полный рост».

Глаза мамы круглые от удивления:

— Боже мой! Это невероятно! В смысле то, что они тебя слышат и отходят в сторону. Ремус! Ну что за дурацкая у вас одежда! В этих балахонах все какие-то бесформенные! Ужас просто.

— Я не стану просить его раздеваться, — краснея, говорит Ремус.

— О, конечно нет! Но ты представь, каково вашим девочкам!

— Они привыкли, мам, — Ремус снова смеется. Все же видеть реакцию магглов на колдоснимки забавно.

— И он тебя совсем не любит? — вдруг спрашивает мама, вглядываясь в лицо Сириуса на фото. — Он тебе прямо так и сказал?

— Не то, чтобы так и сказал, но я понял это, — улыбка уходит с лица Ремуса. Он аккуратно тянет из рук мамы фотографию и идет с ней к столу.

— А что он вообще сказал? Расскажи мне, — мама устраивается поудобнее на полу возле кровати.

— Это чертовски круто, вот, что он сказал, — со вздохом отвечает Ремус.

— То есть, ему это приятно?

— Думаю, что он считает, что это чертовски круто.

— Ничего не понимаю! «Чертовски круто» на мой взгляд значит «здорово», так почему же ты решил, что…

— Мам, ты многого не знаешь, — Ремус смущен, но сейчас это выливается в раздражение.

— Так расскажи мне!

— Нет. Не могу.

Он убирает фотографию в ящик стола и с силой задвигает его обратно.

— Тогда послушай меня. Пока у тебя есть хоть один шанс для того, чтобы быть счастливым — ты должен использовать его. Жизнь кажется такой длинной вначале, что иногда ты попусту теряешь время. Тебе кажется, что потом, немного позднее, ты сможешь еще успеть и то и другое, и третье, но в какой-то миг может случиться, что ты вдруг поймешь — шанс упущен, назад пути нет, и тогда тебя постигнет такое разочарование, что едва достанет сил жить дальше. Зачем же доводить все до такого предела? Почему не попытаться быть счастливым сейчас? Радоваться каждой минуте, каждой улыбке, каждому доброму слову? Он не обидел тебя, не оскорбил, не унизил, он решил, что это «невероятно круто»…

— Чертовски круто, — машинально поправляет Ремус.

— Чертовски круто! Так в чем же дело? Иногда стоит довольствоваться малым, чтобы получить в итоге куда большее.