Пока она говорила, все это время она держала обеими ладонями, крепко прижимала к себе его руку, и от ее последних, произнесенных так заботливо и так твердо слов, что-то изменилось в сердце детектива. Словно ее уверенность и надежда передались ему, потеснив в его душе ту тоскливую безнадежную черноту, что последнее время все больше и больше заполняла его сердце.

- Я видел, как ты плакала - крепко сжал ее плечи руками Вертура, желая приободрить ее в ответ - поэтому я и поверил тебе. Да, бывают лживые слезы... Меня легко обмануть, и были те, кто так делали. Быть может я глупый наивный идеалист, на котором многие хотят проехаться, но мне так легче жить, потому что, считая что все вокруг продажные мрази и Бога нет, жить вообще незачем. И я уверен, что если человек еще способен искренне плакать, если не может сдержать слезы горя, раскаяния и одиночества, значит, он еще не погиб, и есть надежда что в нем тоже осталось что-то хорошее и честное.

Мариса кивнула, коснулась его запястья ладонью, сложила его руку со своей. Лежала молча, не двигалась, словно отдыхала, отдав все свои силы, чтобы воодушевить, вернуть к жизни ставшего для нее за эти недели таким дорогим и близким мужчину.

Словно проникнувшись ее печальной усталой тоской, вместе с ней, за окном приутих и дождь, в комнате стало чуть светлей. Детектив сел на кровати, взял со стола бутылку, протянул ее Марисе.

Та покачала головой.

- Разве это на самом деле хоть что-то изменит? - ответила она и села рядом, взяла Вертуру под локоть, прижалась к нему. Гордо, из последних сил, выпрямила спину, приняла достойный, сосредоточенный и торжественный вид. Что-то очень хорошее, смелое и величественное коснулось его сердца. Он увидел себя на просторной площади, перед собором Двенадцати Апостолов, центральным, самым большим, просто необъятных размеров, храмом Лиры и всего христианского мира. Он и Мариса стояли посреди площади, держась за руки, смотрели на купол и колоннаду, портал и входящих и выходящих из храма людей. Закатное солнце рыжело на желтых стенах и выгоревшей светлой черепице, отражалось на крестах и в окнах. Все как в его детстве, но только спустя много-много лет. Миг и видение покинуло его. Все было на месте и комната, и очаг, и сидящая рядом с ним, предназначенная ему Богом женщина. Теперь он точно знал это, как знал и то, что без тоски разлуки и страха потери не бывает любви, без горечи раненого сердца и искренности не бывает хороших стихов и книг, без слез и отчаяния не бывает веры. Он бросил взгляд на иконы на полке, склонил голову и благодарно перекрестился.

- Надо делать поклоны - сказал он отпустившей его, устало откинувшейся на подушку Марисе. Длинные темные распущенные волосы обрамляли ее спокойное и необычайно благородное лицо, в этот момент, исполненное каких-то неземных стати и величия по-настоящему любящей своего мужчину, гордящейся быть рядом с ним женщины. И сейчас Вертуру особенно поразило, насколько ее манера и облик были схожи с манерами, обликом и взглядом принцессы Вероники.

- Ты невыносим - поморщилась, покачала головой Мариса - лучше поплачь еще. Я буду утешать тебя, и чувствовать себя, самой умной, хорошей и необходимой.

- Ты и так самая умная, хорошая и необходимая - стоя у окна и глядя на проезжающую по улице с шелестом разбрызгивающую колесами лужу, карету, рассеянно ответил детектив - интересно, леди Булле опять поехала к Борису? Она чувствует мыли и вытягивает из людей психокинетическую энергию... Считается что чувство любви одно из самых сильных.

- Мерзавка поплатилась за свои игры - злорадно кивнула Мариса. Вертура даже не успел удивиться ее очередной внезапной перемене настроения - наглоталась его любовных флюидов, а теперь сама и бесится. Хотела замуж за благочестивого и благородного принца, а нашелся же и на нее коварный племянник епископа.

На ее лице появилась веселая и злорадная улыбка.

- Он сказал, что тогда на охоте, они сидели рядом с шатром, говорили о политике. А утром я видел его плащ с крестом. Ты была права, я думаю это не единственная тайна, которую он хранит в своем сердце. Впрочем, иначе у него и не получится. Леди Вероника ездила к нему сегодня. Надо навестить его - кивнул детектив и продемонстрировал дождь за окном - а ты выбросила зонтик в реку.

- Так дойдешь! - с мстительным, наигранным презрением бросила ему с кровати, покачала головой Мариса, картинно отвернулась от детектива к стене, и взмахнула рукой, отсылая его прочь, как важная респектабельная дама из популярной комедийной постановки, молодого любовника-повесу - по дороге купи поесть, бакалейщик уже точно открылся и отнеси сапожнику мои сапоги. Совсем протекают, пусть починит.

***

Попив с маркизом чаю, выйдя на площадь, Вертура зашел в церковь, поставил перед праздником свечу. Вышел на площадь, стоял, разглядывая яркий, черно-рыжий, слепящий закат, что сменил прошедший днем проливной дождь, и необычайно черный и контрастный в его пронзительных лучах фасад и шпиль собора Иоанна Крестителя. Решив прогуляться, прошел переулками до реки и через набережную и проспект Рыцарей вернулся домой к Марисе.

На ее некоторое удивление, он вернулся домой абсолютно трезвым. Сказал, что был в сапожной лавке, которую приметил в соседнем доме по дороге к резиденции владыки Дезмонда. Сообщил, что сапожник снял мерку с ее сапог и к послезавтрашнему дню сделает ей такие же. Еще он рассказал о том, что Борис Дорс еще слаб от болезни, но чудодейственные высокотехнологические пилюли, которые принесла ему принцесса Вероника, почти исцелили его, и что она и вправду сегодня утром приезжала к маркизу, чтобы узнать, насколько хорошо они помогли. Поделился мыслями, что обычно столь словоохотливый, но все же весьма осмотрительный в своих суждениях маркиз снова был скрытен и старался не говорить о том, что произошло между ним и герцогиней на охоте, сколько детектив не пытался ни прямо, ни хитростью, уточнить у него подробностей этого так взволновавшего его сердце происшествия. Борис Дорс невпопад переводил тему то на их веселые и глупые приключения в Мильде, то на политику, то на молодцеватые чудачества Модеста Гонзолле, отчего Вертура хоть и был несколько разочарован тем, что не узнал толком ничего нового, но при этом все же сделал определенные выводы.

Легли спать рано. Перед сном снова делали поклоны. Вертура посчитал - с теми что делали до этого, оказалось почти полторы тысячи.

С темнотой снова полил дождь. К девицам, что жили через комнату от детектива пришли в гости подруги. Полночи шептались, бубнили, зудели, бесконечно и невнятно обсуждали что-то за наглухо запертым дверьми. Где-то далеко за окном опять бил набат пожарный колокол, но из-за шелеста дождя за окнами детектив, сколько ни силился, так и не смог определить направление. Не подсказала ничего и Мариса, что долго и мрачно прислушивалась к этому быстрому и тревожному далекому звону в темноте.

***

Он встал с ударами колоколов, зовущими прихожан на воскресную литургию. Оделся и пошел на службу в собор Иоанна Крестителя. Огромный храм был полон. Детектив едва смог протиснуться на мужскую половину. Встретил там лейтенанта Манко, князя Мунзе и других знакомых, пристроился к ним. Смотрел на Царские Врата и распятие. Любовался светом высоких узких витражей под арками потолка, играющим на серебряном и золотом убранстве иконостаса и окладах образов, слушал канон, пел вместе со всеми 'Отче наш' и 'Символ Веры'. Думал о том, что такое Израиль, где находится река Иордан - ни на одной карте он не находил их, и кто такой царь Давид, псалмы которого читают по часам в храме, вею ночь и когда нет служб весь оставшийся день. Исповедовался, когда пришла его очередь, рассказал о своем унынии и о том, что они с Марисой живут вместе и делят одну постель, что плохо, но по мере сил совершают наложенную на них епитимью. Отец Ингвар молча выслушал его, смерил строгим взглядом поверх узких очков и, несмотря на то, что детектив выдержал только евхаристический, с ночи, пост, благословил к причащению. Когда за закрытыми царскими вратами читалась молитва, по которой хлеб и вино обращаются телом и кровью Христовыми, со всеми встал на колени на холодный и жесткий каменный пол. Снял меч с перевязи и, как делали и остальные вооруженные мужчины, положил рядом с собой. Вместе со всеми преклонил голову, коснулся лбом холодных мраморных плит.