- Читайте и если возражений не имеете, подписывайте - бесстрастно подвинул бумагу и чернильницу к детективу следователь. Вертура мысленно перекрестился и, сказав себе 'Господи помилуй меня грешного', с замиранием сердца прочел заявление о том, что получив анонимный донос от неустановленного лица, лейтенант полиции Марк Вертура и капрал самообороны, квартальный надзиратель Эмиль Рулле в соответствии с уголовно-процессуальным кодексом Гирты были обязаны провести по нему проверку. По ее результатам лейтенантом Эмилем Рулле, за необходимостью срочного ответа, по причине отсутствия лейтенанта Марка Вертуры в городе по служебному поручению (к тексту прилагалась выписка из журнала отдела Нераскрытых Дел с датой их с Фанкилем поездки на северный берег Керны, к карантину) в силу серьезности и тяжести изложенных в доносе обвинений, было принято единоличное решение о необходимости ареста эсквайра Вига Троппа, о чем лейтенант ходатайствовал своему начальнику, капитану жандармерии Эрику Дигге, после чего обвиняемый был помещен под стражу с целью предвосхитить его возможные попытки повлиять на свидетелей, скрыться от следствия или уничтожить улики до завершения дополнительной проверки, назначенной для окончательного подтверждения или опровержения приведенных неустановленным заявителем аргументов.
Вертура подписал бумагу, что ознакомлен с протоколом и полностью подтверждает изложенные в нем объяснения. Инспектор Тралле хмуро кивнул и они с детективом покинули кабинет. Вертура хотел поблагодарить капитана, но видя его злое, насупленное лицо и сжатый кулак, устыдился и молча поплелся за ним обратно в отдел.
- Ну что? - потребовал ответа доктор Сакс, когда они вошли в зал.
- Оправдали - кивнул от своего стола на растерянно держащего в руках свои вещи, которые ему вернули по окончанию допроса, изможденного, не знающего что и сказать после пережитого, Вертуру, Фанкиль и заключил.
- Ну и Бог с ними - и снова обратился к своим записям, как будто все это было в порядке вещей. Мариса не сказала ничего, только еще более мрачно и подозрительно посмотрела на детектива.
Ничего примечательного больше в эти дни не происходило.
Первая желтизна проступила в листве деревьев. В сыром воздухе уже чувствовались холод и аромат осени. Унылыми черно-зелеными зарослями стояли сады. Серыми, выветренными фасадами громоздились дома. По улицам тянуло конским навозом и терпким дымом многочисленных печей. Стремительные мутные ручьи текли между камнями кривых улиц под уклон к заливу. Печальными силуэтами темнели на серой глади моря, ожидали погрузки и попутного ветра корабли.
Вертура и Мариса стояли на набережной у устья Керны, вдыхали пряный аромат горящих поленьев, сушащейся на веревках рыбы и морской травы, смотрели на воду, на гуляющие по заливу серые волны. Молча курили, слушали скрип снастей, шелест ветра и тяжелый плеск хлюпающей между камнями воды.
Казалось, все темы для разговоров давно иссякли, осталось только молчаливое, напряженное присутствие. Дни детектив проводил на выездах или в отделе. С Марисой они приходили домой порознь. Она работала за его письменным столом, а он спал, либо читал лежащие на подоконниках и в шкафу книги. Вечерами они вместе выходили на прогулку. Делали круг по городу, спускались к морю по улице, на которой стоял дом Вертуры, шли по набережной, смотрели на серое небо, на море, поднимались по южному берегу Керны, мимо Университета, к Старому мосту, возвращались по проспекту Рыцарей мимо депутатского дома обратно до улицы генерала Гримма.
Также в эти дни Вертура удостоился приема у Хельги Тралле. На прямой вопрос о расследовании по делу об убийствах на Еловой дороге, детектив многозначительно сообщил что слышал определенные слухи, которые взяты в качестве рабочей версии, но они заслуживают внимания только как опорный материал для проверки. Куратор полиции Гирты кивнула и ответила, что пока этого довольно и отпустила его в полной растерянности - он так и не смог понять, удовлетворена ли она проделанной работой или нет. Как-то ездили с Фанкилем в больницу. Смотрели какие-то бумаги в ординаторской и бухгалтерии, вместе с котом Дезмондом искали ночного грабителя, что забрался в больничный морг, и, устроив там погром, вскрыв несколько тел, очень сильно обглодал их, но виновного так и не нашли. Как и черного человека, так напугавшего почтенную семью в ночь фестиваля Гирты. Пару раз ездили в Лес. Из этих поездок детектив возвращался весь грязный, мокрый, голодный и злой, Мариса смотрела на него с ненавистью и презрением, качала головой, но все равно оставалась у него, относила его вещи на ночь в стирку и забирала до рассвета свежими и высушенными. Он же старался быть с ней ласковым и вежливым, но выходило так себе. Он очень хотел преодолеть это холодное недоверие к ней, что предательски закралось и поселилось в его сердце после всего увиденного, услышанного и случившегося за время его пребывания в Гирте, но это было выше его сил. Он жалел Марису, что волей куратора полиции была приставлена к нему, всеми силами старался преодолеть это неприятное чувство, но не мог справиться с ним - выдержки хватало только чтобы не дать ей затрещину за очередную издевку, или обидную, злую насмешку. И все равно почти каждый вечер они ложились на одну постель, лежали рядом друг с другом, а когда ее не было рядом, она задерживалась где-нибудь или допоздна засиживалась с сестрой, в его душе просыпались тоскливое, тревожное и одинокое беспокойство. Раз, не дождавшись ее поздно, он встал, презрев усталость, оделся и пошел к дому Хельги Тралле.
- Уже поздно, пойдем - тихо сказал он Марисе.
Она была пьяна. Поджав колени, сидела на табурете как всегда у окна, рядом с кухонным столом, под светом яркой, режущей глаза электрической люстры, застланной густым и едким трубочным дымом. Услышав, что он пришел за ней, она грубо ответила ему, но он сказал, что скоро полночь, протянул руку. У нее был такой вид, что она хотела плюнуть ему в раскрытую ладонь, но она отставила недопитый фужер, тяжело и печально вздохнула, надела плащ, шляпу и сапоги и пошла домой вместе с ним.
Надо ли говорить, что за эти дни они так и не дошли до храма, куда их приглашал отец Ингвар. О разговоре, что случился в тот день, когда он ходил на службу в собор Иоанна Крестителя, больше не было и речи. Правда, иногда были моменты, когда словно бы между детективом и Марисой и не было того недоверия, что ощущением серой тягостной и непредсказуемой угрозы тяготило и ее саму и детектива. Чаще всего так случалось, когда они ходили по центру города, где величественные, возведенные еще в прошлые века, постройки дворцов, учреждений и церквей, как это всегда бывает в таких местах, прогоняли тоску, навевали радостные мысли о том, что все дурное закончится, а хорошее навсегда запечатлеется, останется в душе, что слезы и боль с годами перегорают в теплые воспоминания, а сиюминутные тяготы это всего лишь скорбный миг, которой пройдет, как прошло и отступило то зло, что когда-то пыталось разрушить и осквернить и эти площади улицы и стены.
Раз они стояли на площади перед герцогским дворцом, спиной к воротам парка. Задрав головы, смотрели на серое небо и черный шпиль Собора Последних Дней.
Сизые и хмурые, как штормовое море, облака бежали низко над крышами ратуши и счетной палаты, высокими решетками и деревьями. Это был тот редкий час, когда дождь уже закончился, а мощный, порывистый, дующий над городом, раскачивающий кроны дубов и ив, стучащий флюгерами и ставнями, ветер еще не успел нагнать новых туч, чтобы обрушить на побережье и город новый, очередной, уже почти по-сентябрьски холодный и темный ливень. Чайки, что залетали в поисках еды к Рыночной площади, в молчаливой торжественности очерчивали широкие дуги вокруг колокольни Собора. Голоса прохожих и цокот копыт эхом отдавались от камней мостовой и высоких стен. Прошедшее здесь торжество, кровавые поединки и потешное сражение, убийство генерала и ночь Масок - все осталось где-то в далеком, недосягаемом прошлом. Остались только грязно-рыжая стена ратуши с торжественными высокими окнами, герцогский парк и мрачные в своем величии фасады окрестных строений. Люди, пешие и верховые спешили от одного к другому концу площади, сутулились, вжимали в плечи головы, словно пригибаясь под гнетом низко нависшего над ней, холодного, пасмурного неба.
