Верберг — древний город. Эльфы построили свою столицу на берегу залива задолго до того, как волны поглотили вампирский архипелаг и королевство русалок, до рождения самого Михаэля. Впрочем, что считать долгим сроком? Михаэль был старше половины городов Хайленда. Двенадцать тысяч лет тяжким грузом висели на сердце. Детство очернял великий шторм севера, утянувший деда, отца и мать на морское дно, юность — опека бабушки-императрицы. Михаэль наблюдал, как разрастается империя, начинавшаяся с одного замка, и превращал независимые деревушки в великие города. Видел, как исчезают земли и расцветают войны, проводил в последний путь единственного сына, похоронил свою жену, леди Аделайн, не вынесшую потери.

Именно Михаэль настоял, чтобы пепел леди Аделайн Аустен развеяли над родным заливом в Верберге. Годы поглотили традиции предков: стали забыты похоронные обряды, морские боги, сказания о вечных берегах превратились в миф. Теперь эльфы сжигали тела в кострах без остатка, они снесли храмы северного и южного океанов, чтобы возвести храм покоя в честь правительницы империи. Изменилась и столица области: Михаэль видел это в окно кареты. Исказились очертания берегов, город отступил к востоку, словно прячась от ветра с моря, старые здания снесли, оставив пустырь на месте былого великолепия. Михаэль не захотел гулять по улицам Верберга, которые вызвали бы волну воспоминаний, и потому извозчик высадил кронпринца прямо у ворот царства мертвых, в котором посередине, словно сердце кладбища, стояла сапфировая стела. Она украсила земли эльфов десять с половиной тысяч лет назад.

Сейчас руку кронпринца украшало новое обручальное кольцо, а гобелен в замке — новое лицо, лицо Мару Лэй. Кольцо — обман. Михаэль приказал его отлить из старого; кузнец вскоре погиб, а вместе с ним — и тайна. Память о любимой стоило уважать, считал Михаэль. Он приезжал в Верберг каждый год, когда расцветала степь на юге, прикрываясь ложью о военных собраниях. Он приходил к монументу, чтобы почтить память жены, смахнуть листья и мох со старого сапфира. Памятник поменял цвет: высеченный из глубокого синего монолита, он выцвел до желтизны и потерял блеск. Время не щадит ничего.

Зачарованные дворцы Хайленда стояли, не тронутые ни ветром, ни морозом, а самый дорогой памятник на свете был обречен на разрушение. Михаэль видел тонкие, еще неглубокие трещины, вызванные перепадом температур, солнечным светом, штормами. Таковы следы времени. Он осторожно, не страшась запачкать руки, скорее боясь причинить вред сапфировой стеле, снимал старую паутину, полную бабочек и мошек, соскабливал мох и лишайники, смахивал слой пыли и грязи. Никому нет дела до памятника леди Аделайн Аустен, в том числе и тем, кто защищал город последние пять веков — семье Ленроев.

Вербергской области не везло никогда. По меньшей мере двадцать восемь династий, периодически сменяясь, правили в эльфийской столице. Их прерывали войны, стихийные бедствия, болезни, отсутствие наследников. Предшествующий Ленроям род исчез по воле смешного глупого случая — теневого безумия. Виновным в болезни признали Короля; Михаэль, с согласия императрицы, выбрал новую династию — двадцать восьмую.

Ими стали Ленрои.

Эрродан Ленрой был необычным губернатором. Он не верил ни в императрицу, ни в древних морских богов, ни в звезды. Иногда Михаэль задумывался, чего больше в Эрродане — жажды денег или жажды власти. Ленрой-старший был еще молод и потому ставил звон монет чрезвычайно высоко. Его дети, Селеста и Спэйси, переехавшие в столицу Хайленда, росли в роскоши — они не знали, что значила нужда, и потому относились к богатству равнодушно, особенно Спэйси. Откуда столько алчности в их отце, знал только властелин Синааны.

— Я приказывал следить за памятником, — раздраженно произнес Михаэль, услышав шаги. Нарушить идиллию мог лишь один человек, и кронпринц вспоминал его только что.

Эрродан Ленрой встал рядом — сухопарый, гибкий и стройный мужчина средних лет с мощными скулами и соболиными бровями. В болезненно бледной коже губернатора читались лиловые оттенки, пухлые губы не таили в себе ни грамма алого. Примесь эльфийской фиолетовой крови всегда брала вверх. Эрродан Ленрой не мог похвастаться чистотой крови, и, несмотря на то, что формально он все же считался эльфом, большинство причисляло Эрродана к людям. Иначе бы императрица никогда не разрешила дать город под его покровительство. Ее ненависть к коренным жителям Верберга была чрезвычайно высока во все времена. Михаэль догадывался о причинах.

— Добрый день, кронпринц, — ответствовал Ленрой-старший. — Что я могу сделать с солнечным светом и временем?

— Ты можешь сделать что-то со мхом и грязью, — парировал Михаэль, продолжая нервно крутить кольцо в неживых пальцах. Это место всегда выводило из привычного равновесия. Спокойствие, с которым он жил последние пять тысяч лет, испарялось каждый раз, будто его и не было. Исчезало, как мираж.

— Завтра же отдам приказ.

— Сегодня.

— Пусть так, — согласился Эрродан и поднял глаза к небу. — Собирается дождь, кронпринц. Давайте поспешим во дворец.

— Дождь, — не выдержав, съязвил Михаэль, будто забыв, что должен всегда оставаться хладнокровным и сосредоточенным. — Что мне сделает дождь.

Серебристая кровь — не только гарант вечной жизни и исцеления. Серебристая кровь — возможность управлять миром вокруг. Большинство жителей Мосант слабы, тех, кто отмечен силами звезд, единицы. Дети императорской фамилии неизбежно рождались с дарами, однако цвет их крови содержал больший соблазн. Чем чище она была, тем сильнее оказывались способности: дед Михаэля превращал воду в огонь, разрывал горы в клочья и управлял смерчами, грозами, читал мысли и обладал даром внушения; отец управлял всеми стихиями, но более скромно, а живые существа не подчинялись ему вовсе. Михаэлю и тем более его детям остались жалкие остатки былого величия. Один из многих поводов презрения императрицы к собственным потомкам.

— Не все обладают подлинным могуществом, как вы, господин. Я промокну до нитки, возможно, простужусь. Возможно даже, умру. Мой сын — пока не подходящая кандидатура для правления Вербергом. Прошу вас, пройдемте, если не хотите вызвать восстание в городе сменой власти, — казалось, собственный сын не был любим Ленроем, но Аустен знал, что о родных детях губернатор Верберга печется чуть меньше денег. Все эльфы алчны, кто-то чуть более, кто-то чуть менее, и виной тому проклятие Короля. Одно из многих, посланных на Мосант наравне с бессмертием носителей серебристой крови.

— Нам не нужен ваш город, — процедил Михаэль в ответ и пошел в сторону ворот.

Правнук правительницы Хайленда злился сам на себя. Старая рана кровоточила каждый раз, когда глаза встречались с сияющим сапфировым монументом, стоящим посреди кладбища. Вечная жизнь — жесточайшее из наказаний, даже если такая жизнь украшена властью и исполнением любой прихоти. Память хранила каждого человека, в прошлом дорогого сердцу, и, как ни силься, время неизбежно стирало большинство из них. Навсегда в душе оставались единицы. Михаэль Аустен не мог похвалиться большим списком терзаний сердца; теперь же в нем, как заноза, сидела память только об одной женщине, жившей невозможно давно. Михаэль и Аделайн начинали супружество с ненависти и долга — теперь кронпринц империи приходил на могилу первой жены каждый год с незабвенным букетом нарциссов. В такие дни забывалось даже презрение к цветам: Михаэль собственноручно собирал их в пути, памятуя о нелюбви умершей жены к бездушным покупным подаркам.

Он предпочитал оставлять путешествия на кладбище эльфийской столицы в тайне — ведь никому не стоило знать, что скрывается в бездне почерневших от горя глаз. Мать Михаэля передала сыну всего лишь янтарные — жизнь сама поменяла цвет на более подходящий к ее смыслу. Кронпринц женат снова, и следует сохранять иллюзию брака, который на самом деле являлся лишь договором. Мару обещала не занимать сердце, навсегда отданное Аделайн, он же обещал хранить жизнь и благополучие бедной женщины. Их брак поддерживал мир в Хайленде последние девятнадцать лет. Правительница не могла быть недовольна этим, хотя Михаэль прекрасно знал, что супруга раздражает венценосную родственницу. Он был лишь рад этому обстоятельству. По сравнению с ненавистью к Астрее Аустен меркла даже ненависть с Королю. Чувство брало начало из оборванного детства.